2015-04-12
264
Антиалкогольная кампания 1985—1988 гг. разворачивалась в те же годы, когда на глазах расширялись пределы гласности (персонаж тогдашнего анекдота замечал: «Конечно, мы многое прочитали; но сколько же мы недопили!»). Одним из результатов этого совмещения двух разных процессов стало появление официально не признанных, самодеятельных борцов за трезвость. Многие из них создавали легенды о якобы не пившей при Сталине стране, иные искали и находили «виновных в спаивании русского народа».
Подобные теории чаще всего катились по наезженной колее мифа о «всемирном заговоре» (масонском, «жидомасонском», просто еврейском, западном и т.д.). Из романа «Всё впереди», написанного талантливым прозаиком, склонным к крайне националистическим взглядам, Василием Беловым, можно было, например, узнать, что «президент Кеннеди запрещал журналистам писать о нашем пьянстве. Зачем, дескать, мешать? Пусть пьют, скорее развалятся, выродятся, не надо никакой водородной войны».
Политическая благонадёжность публикуемых в Советском Союзе книг, статей и прочих произведений до 1989 г. оценивалась цензурным ведомством — Главлитом. Но и после отмены политической цензуры говорить о свободе слова в СССР не приходилось.
Границы гласности при Горбачёве никогда официально не устанавливались. Во время встреч с сотрудниками различных периодических изданий генеральный секретарь неоднократно подчёркивал, что подбирать материал для публикации, оценивать его «идеологическую правильность» и уместность должны сами редакторы.
Журналисты и издательские работники, за годы советской власти приученные точно ощущать пределы дозволенного, с успехом применяли подобный навык и во времена гласности. Обычно главные и не очень главные редакторы вполне точно дозировали количество негативной информации в публикациях — дабы не подвергать опасности своё дело.
Рой Медведев, известный диссидент, марксист, приверженец идей демократического социализма, рассказывал о перестроечной практике: «Я сейчас начал публиковать свои статьи и с удивлением вижу, что редактор — не цензор, а ещё редактор — решительно вычёркивает самые скромные критические замечания в адрес Ленина, приговаривая: “Не будем задевать Владимира Ильича”».
В годы перестройки были опубликованы воспоминания Владимира Набокова «Другие берега» (русский писатель-эмигрант не слишком доброжелательно относился к большевистской власти и к её лидерам; его произведения вовсе не публиковались в догорбачёвском СССР). Цензура вычеркнула из мемуаров упоминания о Ленине, о «мерзком ленинском режиме» и т.п.
Горбачёв весьма ревностно следил за тем, чтобы в печати не появлялись критические суждения о личности «архитектора перестройки», о его деятельности.
В 1989 г. еженедельник «Аргументы и факты» опубликовал результаты опроса 165 тысяч читателей, высказывавших свои суждения о деятельности народных депутатов. Были названы рейтинги пятидесяти депутатов, вызвавших наибольшие симпатии читателей (А.Сахаров, Г.Попов, Б.Ельцин, Ю.Афанасьев заняли первые места). Генеральный секретарь узнал, что читатели «Аргументов…» отвели главе государства предпоследнее место среди 600 депутатов (на последнем был заместитель Горбачёва по Верховному Совету, Лукьянов).
В результате Горбачёв обвинил еженедельник в публикации «провокационных» материалов. Главному редактору «Аргументов…» Старкову было предложено подать в отставку.
Характерной приметой новых времён было то, что Старков отказался, коллеги его поддержали, а Горбачёв не стал настаивать.
В 1986—1988 гг. в советских журналах появилось немало произведений, ранее известных лишь в машинописных копиях и в западных изданиях. Отечественные читатели смогли познакомиться с «Архипелагом ГУЛАГ» Солженицына, с «Реквиемом» Ахматовой, с произведениями Набокова и Кёстлера, с политическими сатирами Оруэлла, с мемуарами эмигрантов и иных «антисоветчиков».
Когда эти публикации уже готовились к печати, провинциальные суды всё еще рассматривали обвинения, предъявленные людям, распространявшим некоторые из этих произведений, содержащих, по мнению прокуроров, «сведения, порочащие советский государственный и общественный строй»…
Ещё одна парадоксальная черта перестройки (роднящая её, кстати, с хрущёвской оттепелью) — аресты по политическим мотивам, шедшие одновременно с освобождением (по амнистии, без реабилитации) политических заключённых.
Амнистия была инициирована Горбачёвым после того, как в тюрьме во время голодовки умер известный диссидент Анатолий Марченко, автор книги о хрущёвских лагерях и других произведений (декабрь 1986 г.).
Это было как раз в те дни, когда Горбачёв велел вернуть из административной ссылки, из города Горького (Нижнего Новгорода), академика Сахарова (предварительно позвонив опальному правозащитнику по телефону; жест в духе Сталина, любившего сходным образом демонстрировать расположение к преследуемым известным людям).
Сахаров вернулся в Москву. В первой половине 1987 г. постепенно, под сурдинку, — несмотря на гласность — стали амнистировать политических заключённых...
В октябре 1985 г. на пленуме ЦК КПСС Горбачёв представлял проект новой партийной программы (впоследствии утверждённый XXVII Съездом). В программе говорилось, в частности: «…Национальный вопрос, доставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решён».
По официальным данным, приведённым министром внутренних дел Бакатиным, в 1988—1989 гг. «в ходе межнациональных беспорядков» на территории СССР были убиты 292 человека, ранены 5200. Стали беженцами около 360 тысяч армян, азербайджанцев, турок-месхетинцев.
В сентябре 1989 г. на пленуме ЦК КПСС, посвящённом «национальной политике партии», Горбачёв назвал ситуацию «весьма сложной»…
6 декабря 1991 г. Горбачёв дал интервью французским тележурналистам, показанное вечером
8-го числа. Президент говорил: «Центр — это я; я не буду участвовать в развале Союза».
В этот момент Советский Союз уже развалился — без участия Горбачёва…
