Богословский текст

Первые богословские тексты – новозаветные послания. Павел, Иоанн и другие апостолы разрабатывают в образе Христа символический уровень, решают проблемы веры, любви, свободы, конкретизируют нравственную философию Евангелия, распространяя ее на самые разные житейские и общественные ситуации.

Этот разговор был продолжен и после составления Нового Завета. Стали появляться труды, посвященные не проповеди Иисуса, а сущности Божества, многомерности его образа, отношениям Отца и Сына в сверхчеловеческом мире. Для такого поворота были веские основания: 1) Христианство распространилось в античном мире и должно было представить философию, способную конкурировать с древнегреческими системами Платона и Аристотеля, стоиков и эпикурейцев; 2) Сложное сочетание Бога и человека во Христе, его многозначительные речи о единстве Отца и Сына требовали детальной разработки; 3) Церковь оказалась в ситуации агрессивного разномыслия: то тут, то там возникали проповедники «особого», «субъективного» Христа, и появилась необходимость оценивать и опровергать слишком опасные для целостности христианства мнения.

Расцвет богословской литературы в IV веке и следующих за ним столетиях – следствие победы христианства как государственной религии. Если раньше споры шли внутри одной из «сект» эллинистической цивилизации, то в правление императора Константина спор о библейском Боге, о природе Христа становится важной дискуссией о пути всего мира, «прочитавшего» Новый Завет как самую необходимую и единственно верную книгу. Греки и римляне, египтяне и сирийцы обнаружили себя «внутри» Евангелия. Победила целостная культура единого, внутреннего Бога, но все прежние идеи, национальные образы, региональные психологии не исчезли во Христе, а стали приспосабливать его под свои интересы. Все признали, что Библия – истина и путь к воскресению, но от этого споры разгорелись еще сильнее. Нынешняя полемика разных христианских конфессий лишь слабо напоминает страшное напряжение и безмерный пафос тех лет, когда участники интерпретационных конфликтов ощущали себя последними защитниками света от наступающей тьмы.

Не о «литературе» и «художественных достоинствах» сюжета шел спор, а о том, спасутся ли верующие в Иисуса или попадут к сатане. Сегодня нам кажется странным, что «последний бой» шел между теми, кто считал Сына Богом по сущности, и теми, кто видел в Сыне лишь высшее Божье творение. Но от победы той или иной стороны зависели образы религии, культуры, состояние души человека. Запомним, что все участники конфликта признавали Новый Завет в неизменном виде, приветствовали форму каждого слова и события, борясь за свой сюжет в пределах внешне стабильной Библии.

Особое значение для византийского богословия имеет I глава «Евангелия от Иоанна», прежде всего стихи 1 и 14:

- «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца».

Какая информация бесспорна в этих строках? «В начале было Слово» напоминает первый стих «Книги Бытия» (”В начале Бог сотворил небо и землю”), значит речь идет об изначальном событии, о каком-то внутрибожественном процессе. Бог предстает здесь единым и сложным одновременно. В первой части предложения (стих 1) единственный субъект – Слово (Логос), из второй части ясно, что Слово и Бог – два разных лица, причем одно находится у другого, и, наконец, Третья часть предложения утверждает единство субъектов, разведенных ранее. Идея первого стиха – религиозно-философская сложность образа словесного Божества, которое едино и вместе с тем разнолико. Стих 14 первой главы «Евангелия от Иоанна» сообщает об Иисусе Христе, не называя его привычных имен. Но, совместив первый и четырнадцатый стихи, читатель должен признать, что тот, кто родился от Марии, проповедовал, умер и воскрес, являлся вечным Словом, которое не только было у Бога, но и было им самим. Следовательно, Иисус Христос – это Бог (Слов, Логос), ставший плотью (человеком) и обитавший с нами.

Первое богословское сражение IV века – противостояние православных (Афанасия Александрийского, Василия Кесарийского, Григория Богослова, Григория Нисского) и ариан, получивших прозвище от александрийского священника Ария. Роль Афанасия Александрийского (автора четырех «Слов против ариан») наиболее значительна. С возмущением цитирует он своего врага, предлагая оценить глубину его падения:

- «Бог не всегда был Отцом, но было, когда один был только Бог и не было еще Отца, впоследствии же соделался Он Отцом. Не всегда был Сын. Так как все произошло из ничего, и все происшедшее есть тварь (сотворенное) и произведение, то и самое Божье Слово произошло из не-сущего, и было, когда не было Слова».

Попытаемся преодолеть «риторическую магию» и определить богословскую позицию ариан в тезисной форме: 1) Логос-Слово, воплотившийся во Христе, имел начало своего бытия, иначе он не был бы Сыном, ведь Сын не есть Отец; 2) Логос-Слово создан из ничего по воле Отца, следовательно, Слово – сотворенная сущность; 3) Между Богом и Логосом – бесконечное различие; Логос, ставший плотью во Христе, никогда не был Богом.

Речь идет о принципах чтения и понимания Евангелия. Что было бы в случае победы Ария и его сторонников? «Богочеловечность» текста исчезла бы сразу: не Сущий произносит проповедь на горе, не Бог участвует в смерти и воскресении, всего лишь «высшая тварь» (Слово в Иисусе), «созданная из ничего по воле Отца», бесконечно удаленная от Бога, приходит к «низшей твари» (человеку), которая соединяется с Логосом, но не с Богом, чуждым воплощению. Афанасий и его соратники боролись за право человека быть вместе с Богом (через Христа), а не «под ним», как предлагал Ветхий Завет и ариане. Если правы православные, то Христос – Бог, у человека с Богом общее слово, совместная жизнь, единое творчество. Если правы ариане, то остается иерархия образов: читаем о Боге, но Бога в Иисусе нет, нет его и в словах, в жизнях, воплощающих Евангелие. Согласно писаниям Афанасия, человек встречается с Богом и становится им. Согласно Арию, человек встречается с Христом; Христос – сотворенное Слово, вместе с ним человек пребывает в удаленном от Бога мире. Обожение личности – то, что православные богословы открыли в Новом Завете, в этом случае остается лишь несбыточной мечтой.

Идут «цитатные бои»: обе стороны читают одну Библию, но отдают предпочтение разным истолкованиям. Арий – опытный буквалист, сторонник «царства первых значений», в котором замыкается символ, превращаясь в социально-бытовую аллегорию. Для него Сын всегда есть Сын, а Отец всегда есть Отец. Арий недоумевает, как родитель и рождаемый могут быть равны. Логика подсказывает, что сначала – Отец, потом – Сын. В Евангелии он находит семейную ситуацию: Сын ниже Отца, человек ниже Сына.

Афанасий Александрийский призывает не останавливаться на буквальном значении слов: «Речения – не первоначальнее сущностей, но сущности суть первое, а речения – второе после них». Рациональному языку ариан противопоставляется художественный язык православия. Афанасий, видя, как с помощью семейно-бытовых ассоциаций ариане уводят Спасителя от человека, заявляет, что «рождение от Бога не должно измеряться человеческой природой». Значит, Сын – это Сын, но и не Сын, так как был всегда. Отец – это Отец, но и не только, потому, что Он – Бог. Отказываясь от абсолютизации слова, от жесткого лексического контроля над Богом, Афанасий открывает дорогу для сложной философской культуры. Для Ария семейно-родовые слова – способ «поймать» Бога, сделать его управляемым и идеологичным (так случилось в секте «Свидетели Иеговы», которые читают Библию по арианским «методикам»), несмотря на все признания его величия и власти над человеком. Для Афанасия «Отец» и «Сын» – знаки соотнесенности с земным планом, способ познания-восхождения к развивающимся смыслам, выходящим за пределы сковывающих слов. Для Ария Бог – объект поклонения. Для Афанасия Отец жив в Сыне, Сын реален в христианской душе, следовательно, Бог познается изнутри. Если бы победил Арий, Бог вновь предстал бы идеологическим кумиром. Победа Афанасия Александрийского – создание единого пространства, где главный принцип – сотворчество.

В борьбе с арианством был утвержден центральный образ византийского богословия – Троица: единосущный Бог в трех лицах (ипостасях). Троица – предел духовного, художественного, а не рационального знания (Августин Аврелий: «Ты видишь Троицу, если видишь любовь»), и все же многие авторы предлагали свои формулы, проясняющие отношения Отца, Сына и Духа в едином Боге: «Невидимое Сына есть Отец, а видимое Отца есть Сын» (Григорий Богослов), «Сын есть образ Отца, а образ Сына – Дух» (Иоанн Дамаскин), «Отец творит Словом (Сыном) в Духе Святом» (Афанасий Александрийский). Василий Великий лучшим природным образом Троицы считал радугу (единство и множественность). Кирилл Александрийский приводил в пример солнце: блестящий диск, рождающийся от него свет и исходящее тепло – единое светило. Образ Троицы становится ближе при внимательном изучении Библии: в Ветхом Завете открывается прежде всего Отец – суровый и любящий, справедливый и карающий, в Новом Завете к человеку приходи Сын – жертвующий, милосердный, послушный, Дух очевиден в христианской истории, когда мир начинает реализовывать библейский план.

В IV веке соборным усилием был создан «Символ веры», определивший христианское восприятие библейского сюжета. В нем утверждается: 1) Вера в Бога Отца, сотворившего видимый и невидимый миры; 2) Вера в Бога Сына, единосущного Отцу, ради спасения людей родившегося от Девы Марии и ставшего человеком, распятого за грехи мира при Понтии Пилате, воскресшего в третий день и восшедшего на небеса, чтобы снова придти для суда и принести царство, которому не будет конца; 3) Вера в Святого Духа, который является Господом, подающим жизнь, исходящим от Отца и прославляемым наравне с ним и с Сыном; 4) Вера в единую святую, соборно-вселенскую Церковь; 5) Исповедание одного крещения для избавления от грехов; 6) Ожидание воскресения мертвых и жизни будущего века.

«Символ» подвел черту под спорами о Троице: Сын (Слово) - настоящий Бог, он воплотился на земле для спасения людей. И тут же возникает новая богословская проблема: если «Слово стало плотью», то, как соединяются Бог и человек во Христе, как «Сын Божий» и «Сын Человеческий» взаимодействуют в одной личности? Две школы, антиохийская и александрийская, начали искать ответ на этот вопрос.

Антиохия (Сирия) близка к Ветхому Завету желанием отделить человека от Бога и не смешивать двух главных героев мирового процесса. Александрия (Египет) менее внимательна к физической реальности, предпочитает более абстрактные представления о Боге, верит в аскетическое освобождение от всего чувственного и в высшее откровение, которое можно получить в рискованном поиске. Антиохийцы рассматривали сюжет как историческое событие. Реальность случившегося сдерживает индивидуальную фантазию. В толковании сюжета они следовали методу Аристотеля – ставили «явление» выше «идеи». Александрийцы понимали сюжет менее конкретно, ценили в нем не «историю», а «аллегорию», возможность «взлететь» над фактом. Им ближе метод Платона, для которого истинно существующими были лишь идеи, так или иначе отражавшиеся на земле. Герой представлялся им олицетворением общей мысли, человеком-символом, а не исторической личностью.

Две философско-богословские школы предложили разные толкования образа Христа и библейского сюжета в целом. Появились несторианство (от имени священника Нестория) и монофизитство (”одна природа”).

Несториане – «реалисты», видящие во Христе прежде всего человека. «Христос – храм, в котором обитает Бог» – их стандартное представление о соединении двух природ. Они были уверены, что нельзя сказать: «предвечный младенец», «Бог питался молоком», «Бог умер на кресте». Марию они называли «Христородицей» или «Человекородицей», подчеркивая, что она родила обычного ребенка, который позже стал местом обитания Божества. «Пусть никто не называет Марию Богородицею, ибо Мария была человек, а от человека Богу родиться невозможно», - учил один из несторианцев. Выводом из этого учения была идея мнимого соединения Бога и человека – их тесного сближения, с сохранением разных лиц, воль, природ. Христос казался несторианам образцовым человеком, «героем земли». Они опасались ненужной мистики и без устали опровергали тех, кто призывал к обожествлению Иисуса.

Монофизиты – «идеалисты», мистики, видящие во Христе прежде всего Бога. Учение Нестория испугало их унижением Сына-Слова и возвышением «слишком человеческого»: если Мария – не Богородица, то спасемся ли мы, соединимся ли с Богом? Снова возникла тень арианства, и многие поспешили признать: земное в Христе испепеляется божественным. Сам Бог родился, рос, голодал, страдал и умирал. Одна природа во Христе – Бог.

Несториане унижали Бога ради человека. Монофизиты унижали человека ради Бога. Первые находили в Евангелии рассказ о возвышении героической личности, завоевавшей право называться «Сыном Божиим». Вторые слышали весть о вторжении Бога в историю и подавлении безнадежной природы человека. Несториане ценили историзм, ясность суждений и понятный морализм. Монофизиты увлекались аллегориями, тайными смыслами и метафорическими играми. От несториан можно проследить пути к гуманизму. У монофизитов есть связи с монашеством и теократией.

Две крайности были преодолены в 452 году в Халкидоне на IV Вселенском соборе. В тексте постановления было сказано, что Христос – «совершенный Бог» и «совершенный Человек», что он «единосущен Отцу по Божеству» и «единосущен нам по человечеству», что две природы соединяются в нем «неслитно, непревращенно, неразделимо, неразлучимо». Отрицательные наречия – кульминация познания образа Иисуса Христа в византийском богословии. «Неслитно и нераздельно»: снимается категоричность несторианских и монофизитских формулировок, на первый план выходит принцип познания через отрицание. Истина оказывается подвижной, не порабощенной однозначным словом. Она оказывается художественной.

Это соответствует богословскому методу, названному «апофатическим» (”отрицательным”). Размышляя о Боге (жизни, тексте), надо помнить, что истина никогда не умещается в одном слове, никакой разговор не может исчерпать серьезную проблему, всегда остается «непознанное» и «непознаваемое». «Знать» значит видеть ограниченность своего знания, быть готовым к расширению смысла. Апофатический метод призывает к диалогу, а не однозначной проповеди, к признанию подвижности образа, а не убежденности в его статичности. Бог всегда уходит от логического определения, оставаясь тайной, помогающей думать, чувствовать, развиваться. В таком случае сохраняется благоговение перед масштабом мира, который предстает в слове, поддается речи, но никогда ей не исчерпывается.

Вершина апофатического сознания – тексты, подписанные «Дионисием Ареопагитом». Автор, взявший имя ученика апостола Павла и писавший в VI веке, удивляет использованием рискованной лексики, непривычной для обыденного религиозного разговора. Господь для Дионисия – «Божественный Мрак», познание – «неведение». В книге «Мистическое богословие» апофатический стиль наиболее интересен:

- «Как горю я желанием достичь этого Мрака, дабы неведением и невидением узреть и познать Того, Кто превосходит созерцание и познание даже в невидении и неведении! Ведь истинное познание, созерцание и сверхъестественное славословие Сверхъестественного – это именно неведение и невидение, достигаемые (постепенным) отстранением от всего сущего»;

- «Он (Бог) ни тьма, ни свет, ни заблуждение, ни истина; по отношению к Нему совершенно невозможны ни положительные, ни отрицательные суждения, и когда мы что-либо отрицаем или утверждаем о Нем по аналогии с тем, что Им создано, мы, собственно, ничего не опровергаем и не определяем, поскольку совершенство единственной Причины всего сущего превосходит любое утверждение и любое отрицание, и, обобщая: превосходство над всей совокупностью сущего, Того, Кто запределен всему сущему, - беспредельно».

«Сияние Божественного Мрака», «пресветлый Мрак тайноводственного безмолвия» – любимые образы Дионисия Ареопагита. Бог «не есть что-либо существующее», «полное неведение и есть познание Того, Кто превосходит все познаваемое», - пишет он в «Письме к Гаю монаху».

Итак, каковы главные советы византийских богословов тому, кто желает узнать об Иисусе Христе? 1) Читай Евангелие, Новый Завет, Библию в целом, в них – основы любого верного размышления о Боге. 2) Постигая Евангелие, имей в памяти «Символ веры», подсказывающий, что во Христе воплотилось единосущное Богу Слово. 3) Думая об Иисусе Христе, не забывай, что Бог и человек пребывают в нем «неслитно» и «нераздельно», как сказано в постановлении Халкидонского собора. 4) Усвоив апофатическое богословие Дионисия Ареопагита, знай, что сюжет Евангелия всегда останется подвижным, живым и недоступным для окончательных суждений – на то она и тайна.