ГЛАВА V. Звонок Рэя Келвина сильно озадачил мистера Уиндема-Матсена, который, держа трубку в руке, никак не мог сообразить: в чем

Звонок Рэя Келвина сильно озадачил мистера Уиндема-Матсена, который, держа трубку в руке, никак не мог сообразить: в чем, собственно, дело? Произошло это оттого, что, во-первых, Келвин, по обыкновению, тараторил, во-вторых же — учитывая момент, в который Келвин позвонил: в половине двенадцатого ночи и как раз тогда, когда Уиндем-Матсен вознамерился предаться наслаждениям в компании одной молодой и симпатичной особы. Происходило все это в апартаментах У-М, располагавшихся в отеле «Муромачи».

— Да послушай же… — талдычил в трубку Келвин. — Мы возвращаем тебе всю последнюю партию. Я бы тебе и остальное твое барахло отослал, да там счета уже оплачены. А эту мы еще не оплатили, так что забирай ее обратно.

Понятное дело, мистер Уиндем-Матсен счел необходимым выяснить причины подобного поступка.

— Все это дрянные подделки, — заявил Келвин.

— Но ты же об этом прекрасно осведомлен… — У-М был в совершенном недоумении. — То есть, Рэй, ты же отлично знаешь положение вещей…

Он огляделся — девушки в комнате не было, вышла куда-то, в туалет наверное.

— Да знаю я, что покупал подделки, — взвился Рэй. — Но я не о том. Об их качестве. О том, до какого паршивого качества вы докатились. Послушай, мне совершенно плевать, из какого вашего револьвера в какую Гражданскую войну палили, но я хочу быть хотя бы уверенным, что твои кольты совпадают с тем, что нарисовано в каталогах. Стандарты существуют, понимаешь? Кольт — это кольт, а не бабушкин чепчик. Ты такого Чилдэна знаешь?

— Вроде… — У-М что-то такое помнил, хотя сразу представить себе этого человека и не мог. Какой-то серьезный тип, судя по всему.

— Ну вот, он ко мне зашел. В мою контору. Сегодня. Я все еще оттуда говорю, никак с ним закончить не можем. Ну, значит, он пришел и бушует по твоему поводу. Взбешен совершенно, говорит, что к нему какой-то адмирал-япошка прислал своего человека… Чилдэн болтает о заказе на двадцать тысяч баксов, но это он, похоже, завирается. Но это неважно, слушай дальше, тут никаких сомнений. Пришел этот япошка или прислал кого-то, собрался купить оружие. Взял в руки «Кольт-44» из твоих штучек и тут же разглядел, что это подделка. Сунул денежки обратно в карман и был таков. Каково?

У мистера Уиндема-Матсена комментариев не нашлось. И тут он внезапно сообразил, чьих это рук дело. Фринк и Маккарти. На прощанье они сказали, что кое-что предпримут. Вот оно. Но понять, что именно им удалось сделать, из слов Келвина он не мог.

Его охватил какой-то мистический ужас. Эти двое добрались до экземпляра, сделанного еще в феврале, — что они там подменили? Шло, видимо, к тому, что эти двое могут обратиться в газеты, в полицию или даже к представительству буратин в Сакраменто. Жуткое дело! Он не знал, чем успокоить Келвина, только бормотал в трубку несущественные утешения и каким-то образом все же закончил разговор.

Когда он положил трубку, то обнаружил, что Рита уже вернулась в гостиную из спальни и слушает разговор, беспрестанно расхаживая по комнате. На ней была уже только коротенькая черная комбинашка, и светлые волосы свободно спадали на обнаженные, чуть тронутые веснушками плечи.

— Сообщи в полицию, — посоветовала она.

«Вот еще, — подумал У-М. — Дешевле выйдет заткнуть пасть этим ребятишкам. Выдать им пару тысчонок. Или чуть больше. Возьмут — видимо, этого и добиваются. Мелкота мелко и плавает, для них эта сумма почти состояние. Вложат ее в свое дело да и прогорят за месячишко».

— Нет, — покачал он головой.

— Почему? Я поняла так, что все это похоже на вымогательство, а это преступление.

Ну как ей объяснить? Он привык платить людям; в конце концов, это была та же часть накладных расходов, что-то вроде платы за услуги, налог на прибыль. Если, разумеется, сумма достаточно скромна. Впрочем, в ее рассуждениях был определенный смысл… Он задумался.

«Я дам им эти две тысячи, — принялся составлять план действий Уиндем-Матсен. — И все равно пойду в полицию. С тем знакомым инспектором поговорю, из Гражданского отдела. Пусть-ка пороется в их досье, а ну как там завалялось кое-что любопытное? Если придут еще раз — будет чем их встретить.

Например, — начал припоминать он, — ходили слухи, что Фринк — жиденок. Изменил форму носа и фамилию. Дело совершенно простое, надо только сообщить германскому консулу. Тот потребует у японцев его выдачи. Заберут этого педика да и живо утилизуют, как только перетащат через демаркационную линию. В штате Нью-Йорк печки еще сохранились».

— Как странно, — с изумлением взглянула на него девушка. — Вот уж никогда бы не подумала, что могут шантажировать и людей твоего положения.

— Послушай, — отмахнулся он, — весь этот антикварный бизнес вообще сплошная нелепица. А япошки — лопухи, да и только. Сейчас ты поймешь, в чем дело.

Он поднялся, отправился в кабинет и тут же вернулся с двумя зажигалками, которые и положил на кофейный столик.

— Вот, взгляни. Не отличишь, правда? А теперь слушай. Одна из них совершенно историческая. — Он усмехнулся. — Возьми, возьми в руки обе. Разберись-ка, одна из них сто́ит… ну, примерно сорок или пятьдесят тысяч долларов. Любой коллекционер их с радостью выложит.

Девушка взяла зажигалки и принялась тщательно изучать.

— Ну, что? Ощущаешь историчность?

— А что это такое — историчность? — капризничала девушка.

— Как что? Когда вещь заключает в себе историю. Так вот, одна из этих штуковин находилась в кармане Франклина Делано Рузвельта в тот миг, когда на него совершили покушение. А другая — просто зажигалка. В первой — куча истории, она сама — история. Найди-ка мне другую вещицу, в которой истории было бы больше. А во второй нет ничего. Чувствуешь, а? — Он все еще продолжал подначивать ее. — Не чувствуешь. Не можешь сказать, какая из них какая. Нет вокруг нее никакого мистического ореола, нету никакой такой ауры.

— Послушай. — Девушка взглянула на него широко раскрытыми глазами. — Что, в самом деле? Одна из них была у него в тот самый день?

— Клянусь. И я знаю, какая именно. Ты пойми, о чем я говорю. Все эти исторические реликвии — сущее шарлатанство, люди обманывают сами себя. Винтовка, из которой в тридцатых прикончили какого-нибудь знаменитого гангстера, точно такая же, как любая другая той же модели. И останется такой, пока ты не узнала, в какую историю она влипла. Но все это тут. — Он постучал по голове. — В мозгу, а не в винтовке. Когда-то я сам был коллекционером. Я марки собирал, постепенно в этот бизнес и вошел. Марки, ранние, Британской Колонии.

Девушка отошла к окну и встала возле него, скрестив руки на груди. Внизу под ней расстилались огни Сан-Франциско.

— Мои мама и папа часто говорили, что если бы он тогда остался жив, то мы войну бы не проиграли, — медленно произнесла она.

— Ну и вот, — продолжал Уиндем-Матсен, не вслушиваясь в ее слова. — Предположим, что в прошлом году канадское правительство или кто угодно обнаруживает матрицы, пластины, с которых печатались старые марки. И чернила. И запасы…

— Нет, не верю, что одна из зажигалок в самом деле была у Рузвельта, — перебила его девушка.

Уиндем-Матсен расхохотался.

— Так ведь я тебе о чем?! Подобные истории приходится подтверждать документально, бумажками. Справками, свидетельствами об аутентичности. Так что все это — сущая ерунда. Бумажка главнее, а не сама вещь.

— Покажи мне, пожалуйста, свидетельство.

— Чего проще. — Он вскочил с места и снова направился в кабинет. Снял там со стенки обрамленный и застекленный сертификат Смитсоновского института и пошел обратно в гостиную. Свидетельство и сама зажигалка обошлись ему недешево, но тех денег стоили — потому что давали ему возможность демонстрировать свою правоту в подобных случаях. Доказывать, наконец, что слово «подделка» в итоге не означает ничего, потому что ровно столько же означает слово «оригинал».

— «Кольт-44» — это просто такой револьвер, — сказал он с самого порога девушке. — Речь может идти о его конструкции, о калибре, а вовсе не о том, когда его изготовили. И связано это с…

Она протянула руку, он передал ей документ.

— Значит, настоящая вот эта, — сказала она чуть погодя, прочитав бумагу.

— Да, именно эта. — Уиндем-Матсен взял в руки зажигалку с длинной царапиной на боку.

— Ладно, — вздохнула она. — Я, пожалуй, пойду. Встретимся в следующий раз. — Она положила на столик свидетельство и вторую зажигалку, встала и пошла в спальню одеваться.

— Почему? — разволновался Уиндем-Матсен, отправившись следом. — Ты же знаешь, сегодня не будет никаких проблем, жена еще несколько недель пробудет в госпитале. Отслоение сетчатки — дело серьезное. Я же тебе объяснил.

— Да не в том дело.

— Но в чем?

— Вызови мне, пожалуйста, рикшу, — попросила Рита. — Я пока оденусь.

— Да отвезу я тебя… — раздраженно ответил Уиндем-Матсен.

Она вышла одетой и, пока он доставал из шкафа плащ, расхаживала по комнате. Казалось, она чем-то угнетена или даже впала в депрессию. «Прошлое делает людей печальными, — подумал он. — Ну и черт с ним, только зачем надо было все это затевать? Но она такая молоденькая, откуда было знать, что она помнит его имя?»

Возле книжной полки она задержалась.

— Ты это читал? — спросила, достав какую-то книгу.

Он невнимательно взглянул в ее сторону. Близоруко сощурился: роман, наверное. Обложка только слишком уж мрачная.

— Нет, — отвернулся. — Жена. Она все подряд читает.

— Прочел бы.

По-прежнему чувствуя себя не в своей тарелке, он подошел и взял из ее рук книгу. Взглянул на обложку: «Саранча застилает небо».

— Это та, что запрещена в Бостоне?

— В Бостоне и во всех Соединенных Штатах. И в Европе, разумеется. — Она стояла в дверях.

— Слышал я об этом Готторне Абендсене… — пробормотал он, хотя слышал-то не слишком много. Все, что он об этой книжке знал… в самом деле, что именно? Популярна, очень популярна. Именно теперь. Какая-то очередная мания. Еще одно массовое помешательство. Сунул книгу на место.

— Нет у меня времени на всякие выдумки. Я на работе слишком занят, — пробурчал он. «Секретарши, — подумал, — секретарши всю эту белиберду читают. Ночью, в постели. В одиночестве. Книжки их возбуждают. Вместо того чтобы заняться нормальными вещами, которых они боятся. Хотя только того и хотят».

— Одна из всех этих любовных историй? — осведомился он, открывая дверь.

— Нет. — Рита покачала головой. — О войне.

Они направились по коридору к лифту.

— Там написано о том же, о чем рассказывали мои родители.

— Где, у этого Абендсена?

— Да. У него целая теория. О том, что было бы, если б Джон Зангара промахнулся. Он вытащил бы Америку из кризиса и вооружил бы ее так, что… — Она замолчала, в холле стояли люди, уже дожидавшиеся лифта.

Позже, когда они ехали в «мерседесе» Уиндема-Матсена по ночному городу, Рита продолжила:

— Теория Абендсена состоит в том, что Рузвельт оказался бы очень сильным президентом. Таким же, каким был Линкольн. Собственно, это уже стало понятным за единственный год его президентства. Книга, конечно, придумана, вымысел. Ну, то есть она написана в форме романа. Рузвельт в Майами не погибает, с ним все в порядке, его переизбирают в 1936 году, так что в президентах он до 1940-го, до времени, когда Германия нападет на Англию, Францию и Польшу. И он все это видит. К этому времени ему уже удается сделать Америку сильной. Гарднер же, по правде, президентом был довольно никудышным. Во многом, что произошло, его вина. А тогда, в 1940-м, в президенты был бы избран не демократ Брикнер, а…

— Судя по твоему Абельсону… — оборвал ее Уиндем-Матсен, с неудовольствием взглянув на девушку. «Боже, прочла раз в жизни книжку и будет теперь разглагольствовать до утра».

— Его теория в том, — продолжила она, — что вместо изоляциониста вроде Брикнера в сороковом году к власти приходит президент Рексфорд Тагвел. — Ее лицо, освещенное уличными фонарями, горело от возбуждения. Глаза расширились, разговаривая, она жестикулировала. — И тот оказался очень активным человеком, особенно в том, как он проводил антинацистскую политику Рузвельта. Продолжил ее. Так что Германия в сорок первом году перепугалась и на помощь Японии не пришла. «Ось» не состоялась, понимаешь? — Она повернулась к нему на сиденье и, вцепившись в его локоть, почти крикнула: — И Германия, и Япония войну проиграли!

Он расхохотался.

Рита пристально уставилась на него, пытаясь что-то понять по выражению его лица. Он не мог понять, что именно, — приходилось ведь глядеть и на дорогу.

— Ничего тут смешного нет, — вздохнула девушка. — Так и в самом деле могло произойти. Америка могла расколошматить япошек. И…

— Как? — прервал он ее.

— Там у него все описано. — На миг она замолчала, припоминая. — Там все в виде романа… Всякие обыкновенные истории… ну, чтобы развлечь простого читателя. Двое молодых людей, юноша из американской армии, девушка… президент Тагвел очень хорошо описан. Он понимает, что собираются предпринять японцы… — она вскинула голову, — обо всем этом можно свободно говорить. Японцы против автора ничего не имеют и допустили, чтобы книга продавалась на Побережье. Ее многие читали. Она даже на Островах Родины популярна, ее обсуждают, спорят о ней.

— А что он написал о Перл-Харборе? — осведомился Уиндем-Матсен.

— Президент Тагвел оказался настолько дальновидным, что вывел флот в море. Американский флот остался цел.

— Вот как…

— Так что не было никакого Перл-Харбора. Они атаковали, да, но потопили только несколько лодчонок.

— Как эта штука называется? Саранча… что она там делает?

— «Саранча застилает небо». Это вроде откуда-то из Библии.

— И японцы разбиты, потому что не было Перл-Харбора! Послушай, они выиграли бы в любом случае! Даже если бы его и не было.

— Но по книге американский флот не дает им захватить Филиппины и Австралию.

— Да они могли захватить все, что хотели. Их флот был просто великолепен. Я достаточно хорошо знаю японцев, так вот, это было их предназначением — захватить то, что они захватили. Они просто обязаны были взять под свой контроль Тихий океан. Америка сидела в депрессии начиная с Первой мировой. И в еще более сильном упадке были все страны союзников. В моральном и духовном.

— А немцы, — Рита словно бы не обращала внимания на его слова, — немцы не взяли Мальту. Так что Черчилль остался у власти и привел Англию к победе.

— Как? Где?

— В Северной Африке. Там он в конце концов одолел Роммеля.

Уиндем-Матсен захохотал.

— А как только британцы разбили Роммеля, они переместили свою армию в Турцию на соединение с остатками русских войск. И вместе остановили Восточный фронт немцев в России. У города на Волге. Я о таком никогда не слышала, но на карте он действительно есть, я смотрела.

— И как же он называется?

— Сталинград. И британцы там переломили ход войны. По книге Роммель так и не соединяется с немецкими армиями, которые возвращаются из России, — армиями фон Паулюса. Так что они не в состоянии захватить Средний Восток, не могут добраться до нефти и не могут дойти до Индии, где они соединились бы с японцами. И…

— Нет на свете стратега, который мог бы победить Эрвина Роммеля, — почти благоговейно изрек Уиндем-Матсен. — И никакие события, вроде тех, что приснились этому парню о русском городке, торжественно названном Сталинградом, ничего бы не изменили и не остановили. Ну, разве что задержали бы ход событий. Слушай, я встречался с Роммелем в Нью-Йорке, когда был там по делам в 1948 году… — На самом деле У-М преувеличивал, он только мельком видел Военного Управляющего Соединенными Штатами. На приеме в Белом доме, да и то с отдаления. — Какой человек! Что за выправка, достоинство! Я знаю, о чем говорю.

— Какой ужас начался, когда Роммель был смещен, — переменила тему Рита, — когда вместо него был назначен этот выродок Ламмерс! Тогда все эти зверства и концлагеря начались.

— Да нет, они и при Роммеле уже были.

— Но не официально же! — Она помотала головой. — Может, эти бандиты из СС все и делали… но он не был похож на остальных. В нем оставалось еще что-то от старой Пруссии. Суровый, жесткий…

— Знаешь, — разгорячился Уиндем-Матсен, — я тебе скажу, кто по-настоящему поставил Америку на ноги. Кто возродил ее экономически. Альберт Шпеер. Не Роммель, не организация Тодта. Назначение Шпеера было лучшим ходом, который когда-либо делала нацистская партия. Во всяком случае, что касается Америки. Он же запустил все фабрики, все заводы и корпорации. Причем — на эффективнейшей основе. Если бы и теперь у нас тут было бы как при нем… а то в каждой отрасли не менее пяти конкурентов. Кому это надо? Сплошная трата сил впустую. Что может быть глупее экономического состязания? Вот монополии — это сила.

Нет, я бы не смогла жить в тех трудовых лагерях, какие построили на Востоке, — вздохнула Рита. — У меня там подружка жила. Ее почту прочитывали, так что она мне только потом все рассказала, когда вернулась. Им приходилось вставать в половине седьмого утра, да еще под звуки духового оркестра…

— Ничего, привыкла бы. У тебя была бы чистая постель, нормальная еда, время для отдыха. Медицинское обслуживание. Чего тебе еще? Молочных рек захотелось?

Большой немецкий автомобиль медленно скользил сквозь холодный ночной туман, опустившийся на Сан-Франциско.

Мистер Тагоми сидел на полу, поджав под себя ноги. В руке у него была пиала с черным китайским чаем, в которую он дул, одновременно улыбаясь мистеру Бэйнсу.

— У вас тут уютно, — промолвил тот. — И очень спокойно. У нас там совсем по-другому. — Он не стал уточнять, где именно.

— Бог говорит с людьми в знаке «Цзинь», «Восход», — изрек на это Тагоми.

— Прошу прощения?

— О, это из Оракула. Речь о склонности человеческого сознания к импульсивной реакции и немного поспешным выводам.

«Иначе говоря, слишком простецкое поведение, — подумал Бэйнс. — Вот о чем все это». И улыбнулся.

— Да, — вздохнул Тагоми. — Мы, наверное, выглядим немного абсурдно, когда проверяем наши действия по книге пятитысячелетней давности. Мы задаем ей вопросы, как если бы она была живым существом. Но эта книга действительно живая. Как Библия у христиан. Ведь на деле оказываются живыми многие книги. И даже не в метафорическом смысле. Дух живет в них и их оживляет. Не так ли? — Он взглянул на Бэйнса, ожидая его реакции.

— Я не слишком хорошо разбираюсь в религии, — ответил тот после паузы, тщательно подбирая слова. — Это не моя область. И я предпочитаю иметь дело с областями, в которых разбираюсь хотя бы отчасти…

На деле он вполне понял, о чем ему говорит Тагоми. «Устал я, должно быть, — сказал он сам себе. — В этой жизни, тут, где я оказался, есть что-то… будто среди гномов. Жизнь уменьшилась, разговор нелепый, будто дурака валяем. И что еще за книга пятитысячелетней давности? А еще часы в виде головы Микки-Мауса, сам мистер Тагоми, пиала в его руке… что это за морда буйвола, прибитая к стенке и глядящая прямо в лицо?»

— Что это за морда? — неожиданно для самого себя произнес он, указав на буйвола.

— О! — оживился Тагоми. — Это создание, ни больше ни меньше, поддерживало саму жизнь аборигенов в незапамятные времена…

— Вот как…

— Продемонстрировать вам, как их убивали? — Мистер Тагоми поставил пиалу на пол и встал на ноги. Одет он был по-домашнему, в шелковом халате, в шлепанцах и белом шарфе. — Вот я на своем быстром скакуне, — он слегка подогнул колени, — а вот на груди у меня мой верный «винчестер» из моей коллекции, «винчестер» 18.. года. — Он взглянул в сторону мистера Бэйнса и мигом переменил тон. — Вы, верно, утомлены дорогой.

— Боюсь, что да, — вздохнул гость. — На меня навалилось сразу так много нового. И еще заботы о деле.

«И другие заботы», — подумал он уже про себя. У него болела голова. Бэйнс задумался, возможно ли здесь, на Побережье, отыскать чудные анальгетики «И. Г.Фарбен», которые он привык употреблять в подобных случаях.

— Нам всем следует верить во что-то, — произнес Тагоми. — Все ответы на свои вопросы мы знать не можем. Нам нужна вера, чтобы с уверенностью глядеть в будущее.

Мистер Бэйнс кивнул.

— Моя жена принесет вам сейчас что-нибудь от головной боли, — сказал Тагоми, увидев, как гость приподнимает очки и трет лоб. — Верно, ее вызвала усталость глазных мышц. Извините. — Поклонившись, он вышел из комнаты.

«Все, что мне требуется, — подумал Бэйнс, — просто выспаться. Ночь отдыха. Или все дело в том, что я не могу контролировать положение? Не могу разобраться во всей этой путанице?»

Когда мистер Тагоми вернулся с какой-то пилюлей и стаканом воды, мистер Бэйнс сказал:

— Знаете, я бы в самом деле распрощался с вами до утра и отправился в отель. Но есть одна деталь, обсудить которую мы смогли бы завтра, если вы не против. Вам что-либо известно о третьей стороне, которая примет участие в наших переговорах?

Лицо мистера Тагоми лишь на миг дало волю изумлению, тут же снова став совершенно бесстрастным.

— Нет, касательно этого мне неизвестно ничего. Однако же это крайне любопытно.

— Речь идет об особе с Острова Родины.

— Вот как? — произнес Тагоми, на чьем лице в этот раз вообще не появилось ни тени удивления. Уж кто-кто, а он контролировал ситуацию полностью.

— Некий пожилой, удалившийся от дел джентльмен. Бизнесмен в прошлом, — пояснил Бэйнс. — Он направляется сюда морем. В дороге уже около двух недель. К сожалению, он не переносит перелеты.

— Да, пожилым людям свойственны некоторые слабости, — кивнул Тагоми.

— Его род деятельности дает ему возможность быть хорошо информированным о состоянии рынка на Островах Родины. Он предоставит нам имеющуюся у него информацию. Вообще же он направляется в Сан-Франциско для отдыха. И, возможно, подлечиться в госпитале Калифорнийского университета, где обслуживание гораздо дешевле. Информация, которой он обладает, не является нам абсолютно необходимой, но, думаю, не повредит. По крайней мере, наполнит переговоры конкретной информацией.

— Да, — согласился Тагоми. — Подобная информация будет очень полезной. Сам я дома не был уже два года и, боюсь, состояние тамошнего рынка представляю не вполне отчетливо.

— Вы хотели дать мне таблетку.

Взглянув на ладонь, мистер Тагоми обнаружил, что там по-прежнему лежит пилюля, а в другой руке он держит стакан.

— Прошу прощения. Это замечательное средство, называется «заракаин». Производится в одной из провинций Китая. — Он протянул ладонь с таблеткой и стакан, добавив: — Главное, это средство не вызывает привыкания.

— Пожилой господин, — продолжил мистер Бэйнс, вставая, чтобы принять таблетку, — может выйти на контакт с вами непосредственно через Промышленные Миссии. Я напишу вам его имя, чтобы не возникло нелепой ситуации. Сам я с ним лично не встречался, но, как мне говорили, он слегка глуховат и, прошу прощения, отчасти вздорен. Хотелось бы, чтобы он не настроился скептически. — Казалось, мистер Тагоми понимает, в чем дело. — Надо, верно, обезоружить его сразу… Знаете, больше всего на свете ему нравятся рододендроны. У вас найдется в штате кто-нибудь, кто сумеет занять его разговором об этих цветах, пока мы не подготовимся к встрече? Он будет просто счастлив, и наши дела пойдут лучшим образом. Сейчас я напишу его имя.

Он принял таблетку, запил водой, после чего достал ручку.

— Мистер Шиниро Ятабе, — прочел Тагоми, взяв листок бумаги. Прочел, сложил пополам, старательно и аккуратно положил в записную книжку.

— И еще…

Мистер Тагоми сел на пол, взялся за край пиалы, поднес к губам и приготовился слушать дальше.

— Очень деликатный момент. Этот старый джентльмен, ему уже почти восемьдесят… некоторые из его предприятий последних лет успехом не увенчались. Так что обстоятельства его… вы понимаете?

— У него не осталось сбережений и он живет только на пенсию? — предположил Тагоми.

— Именно. И эта пенсия прискорбно мала. Вы понимаете, ему приходится все время где-то перехватывать какие-то крохи.

— Что входит в противоречие с некоторыми пунктами из Пенсионного уложения, — кивнул Тагоми. — Уложений Островов Родины. Да, в иных случаях наша бюрократия слишком уж… я понял суть ситуации. Что же, пожилой господин получит вознаграждение за свои консультации, о чем в его Пенсионный отдел сообщено не будет. Иными словами, основная цель его визита должна остаться в тайне. Он приехал только на отдых и на лечение.

— Вы человек опытный, — заметил Бэйнс.

— Такие случаи уже бывали, — кивнул Тагоми. — В нашем обществе, к сожалению, проблема пожилых людей еще не решена с должным вниманием. Много проблем с обеспечением, да и с медицинским обслуживанием. Именно китайцы учат нас бережному отношению к старости. А Германия, похоже, склоняет совсем к другому. Я понимаю дело так, что своих стариков они просто уничтожают.

— Германия, — пробормотал Бэйнс, снова потирая лоб. На него начала наваливаться сонливость. Таблетка, что ли, действовать начала?

— Будучи из Скандинавии, вы, несомненно, имеете много контактов с Арийской Европой? Например, в ракету вы садились в Темпельхоффе. Как вы считаете, насколько там распространены подобные мнения? Вы нейтрал, скажите, пожалуйста, ваше мнение на сей счет.

— Я не понял, о каких мнениях вы говорите? — потряс головой Бэйнс.

— Об отношении к старикам, к больным, к ущербным. К сумасшедшим, к калекам, к беспомощным. К людям, в той или иной степени бесполезным для общества. «Какая польза от новорожденного?» — задавался, помнится, вопросом один из англосаксонских ученых, философ. Знаете, я запомнил его вопрос и многократно о нем думал. Так вот — в самом деле, от них нет ни малейшей пользы. В самом деле.

Мистер Бэйнс произнес нечто, что можно было воспринять как несогласие.

— Разве же не очевидная правда, — продолжил Тагоми, — что человек не может быть орудием в руках другого человека? — Он наклонился в сторону Бэйнса. — Прошу вас, скажите, что думают на сей счет нейтральные страны? Скандинавы?

— Не могу точно сформулировать, — попытался ускользнуть Бэйнс.

— Во время всей войны, — продолжал Тагоми, — я занимал не слишком важный пост в одной из провинций Китая. В Шанхае, если точно. И там, в Хонгку, было еврейское поселение — тех евреев, которых на неопределенный срок интернировало Императорское правительство. Содержали их на средства «Джойнта». И вот нацистский представитель в Шанхае потребовал их всех перерезать. Я помню ответ моего начальника. Он сказал так: «Это противоречит заключенным соглашениям в гуманитарной сфере». И отверг запрос как варварство. Меня эта история весьма впечатлила.

— Да, — кивнул Бэйнс.

«Он что же, пытался подстроить какую-то ловушку?» — спросил он себя. И моментально насторожился.

— Евреи, — продолжал Тагоми, — всегда рассматривались нацистами в качестве азиатов и представителей не белой расы. Сэр, подобный взгляд на вещи никогда не упускался из виду официальными лицами Японии, даже времен Военного Кабинета. И я никогда не обсуждал этот вопрос с жителями Рейха — с теми, с кем мне доводилось встречаться.

— Хорошо, — прервал его Бэйнс. — Я скандинав, а вовсе не немец. И за них мне рассуждать трудно. — Он встал и направился к двери. — Возобновим нашу дискуссию завтра. Прошу меня извинить. Сегодня думать я уже просто не в состоянии.

По правде, мысли его сделались совершенно ясными. «Надо выбираться отсюда, — понял он. — Этот человек и так уже загнал меня слишком далеко».

— Простите ослепление фанатика. — Тагоми поднялся, чтобы открыть дверь. — Философствования увели меня от простых человеческих необходимостей. Будьте любезны, сюда.

Он сказал кому-то несколько слов по-японски, открылись наружные двери. Появился молодой японец, который поклонился и уставился на мистера Бэйнса.

«Мой шофер», — подумал Бэйнс.

«Или же все это результат моих идиотских донкихотских разглагольствований в салоне „Люфтганзы“? — внезапно пришло ему на ум. — С этим, как его? Лотце? Он связался с японцами. Каким образом?»

«Лучше бы я ему всего этого не наговорил, — подумал Бэйнс. — Но что поделаешь. Поздно каяться».

«Не подхожу я для всех этих дел, — вздохнул он, — совершенно не подхожу».

Но тут же передумал. Нет, ничего страшного. Швед бы ответил Лотце именно так. Все в полном порядке, не надо просто быть таким мнительным. Здесь совсем другие нравы. Не надо проецировать привычные отношения на эту среду. Здесь можно позволить себе говорить вполне открыто. И это нужно иметь в виду постоянно.

Хотя бы этому и противилось все существо. А оно — противится. Кровь в жилах, все кости, любая мышца. Нет, надо побороть это, открыть рот, произнести что угодно. Необходимо пересилить себя, чтобы дела пошли успешно.

— Возможно, ими руководят некие архетипы подавленного подсознания, — произнес Бэйнс с трудом. — В юнгианском смысле.

— Я читал Юнга, — кивнул обрадовавшийся Тагоми. — Кажется, я понимаю, что именно вы имеете в виду.

Они обменялись рукопожатием.

— Я позвоню вам завтра утром, — сказал гость. — Спокойной ночи.

Он поклонился, Тагоми ответил ему тем же.

И тут юный улыбающийся японец обратился к Бэйнсу со словами, которых он не понял совершенно.

— Что-что? — переспросил он, подхватывая с вешалки плащ и выходя наружу.

— Он обратился к вам по-шведски, — пояснил Тагоми. — Он занимался в Токийском университете Тридцатилетней войной и совершенно очарован вашим великим героем Густавом Адольфом. — Мистер Тагоми дружелюбно улыбнулся. — Как же все-таки нелепы эти попытки изучить язык заочно. Не сомневаюсь, он учил язык с помощью грампластинок. Он же студент, а такие курсы дешевы и потому особенно популярны у студентов.

Молодой японец по-английски, похоже, не понимал, стоял рядом и продолжал улыбаться.

— Да уж… — пробормотал Бэйнс, — ну что же, желаю ему удачи.

«У меня собственных лингвистических проблем хватает», — сказал он себе.

О боже, этот японский студент измучает его, пока довезет до отеля… Своими попытками найти с ним общий шведский язык… По-шведски Бэйнс понимал с трудом, да и то если говорили, как говорят дикторы, а уж понять выговор японца, изучившего язык по грампластинкам…

«Не добиться ему от меня ничего, — грустно подумал Бэйнс. — Но он же будет пытаться, снова и снова. Его шанс. Когда он еще живого шведа увидит». Мистер Бэйнс внутренне содрогнулся — что за испытание суждено им обоим.