Лекция № 8 «Этот смутный объект желания»

«Этот смутный объект желания»

«А я ее хочу… Я не могу без нее жить», — монотонно повторяет молодой человек 19 лет, нервно расхаживающий по моему рабочему кабинету. Он обратился ко мне за помощью с вполне типичной для последних лет проблемой: от него ушла девушка.

Разумеется, он пришел ко мне не вполне самостоятельно. К врачу-психиатру его привели насмерть перепуганные родители.

Девушка ушла от него 2 месяца тому назад. До ее ухода никаких патологических отклонений в его жизни не наблюдалось. Он нормально рос и развивался, закончил школу, поступил в престижный ВУЗ. Родители молодого человека — небогатые по нынешним меркам, но вполне обеспеченные люди с высшим образованием и ответственными должностями. Во время учебы в ВУЗе он даже подрабатывал по выходным, чтобы иметь «собственные карманные деньги». Ничто не предвещало грозы. Однако, после разрыва с любимой «остро» возникло неожиданное для родителей болезненное состояние:

Миша (давайте назовем пациента так) заперся у себя в комнате и практически перестал оттуда выходить. Он бросил учебу, отказался сдавать важную летнюю сессию, почти прекратил общаться с родителями. По их утверждению, почти ничего не ел, на много часов запирался в ванной комнате, мешая всем домашним. Родители, по крайней мере дважды, ломали дверь, опасаясь, что Миша совершит самоубийство. Но, как оказывалось, он просто лежал в горячей воде, глядя в потолок.

При попытках родителей поговорить с ним, выяснить, что происходит, Миша начинал кричать, грубо выталкивал маму из комнаты и членораздельно требовал только одного: «Позвоните Лене (назовем Ее Леной) и скажите, что без нее я умираю».

Что может сказать по поводу состояния Миши врач-психиатр, получивший в нашей стране классическое для этой специальности образование?

Он уже сказал (родители были на приеме перед обращением ко мне), что у молодого человека «ажитированная депрессия в рамках серьезного психического заболевания».

Не знаю, захотел ли коллега выяснить, что по ночам из холодильника «таинственно» исчезают продукты (Миша все-таки ест тайком от близких), а когда Мишу заходят навестить однокурсники, он с ними общаться отказывается, но ведет себя абсолютно спокойно, «с достоинством»? Кроме того, лежа в ванной, Миша говорит родителям: «Чем меня успокаивать, купили бы лучше новый компьютер с интернетом — так легче отвлечься». Возможно, эти подробности позволили бы доктору использовать термин «истерическое развитие».

Но, даже если он подумал об истерии, то не сказал этого вслух. Скорее всего он счел про себя, что депрессия протекает «атипично», а истерическая реакция «не соответствует раздражителю». В итоге он, похоже, привычно решил для себя, что разрыв с девушкой спровоцировал у молодого человека первый приступ болезни, которая носит загадочное название «шизофрения» («…серьезное психическое заболевание»). Впрочем, довольно домыслов…

Для человека, не искушенного в психиатрии (а может быть и для самого психиатра), все перечисленные термины — лишь набор умных слов, которые позволяют специалисту назначить психоактивные препараты (антидепрессанты или нейролептики), а родителям успокоить свою тревогу. Ведь они могут считать свою функцию выполненной: ребенок заболел; он доставлен к врачу; врач назначил лечение…Все просто…

Но если мы пытаемся рассматривать все происходящее с принятой в наших лекциях психодинамической точки зрения, у нас появляется огромное количество вопросов:

Поведение молодого человека имеет явную цель. Находясь в «болезненном» состоянии, он пытается заставить родителей шантажировать им Лену. Все его поведение направлено на то, чтобы они вернули ему объект его притязаний. Более того, однокурсников и даже врача он пытается использовать в тех же целях: «Доктор, может быть Вы, зная, что со мной творится, позвоните Лене, ведь я же хочу покончить с собой…»

Откуда у Миши берется чувство, что он имеет «права» на Лену как на собственность? Как на вещь? Почему вернуть ее должны другие люди, а не он сам? И, наконец, что обозначает фраза: « Я не могу без нее жить»?Во всяком случае, именно в этом я и пытаюсь разобраться, когда начинаю беседу с конкретным пациентом:

«Я не могу сходить в магазин за хлебом, — говорю я Мише, — фактически, только в одном случае в жизни — в случае, если у меня парализованы ноги, или их просто нет, а лестничные пролеты наших домов устроены так, что по ним не проходит инвалидная коляска.

Даже в тех случаях, когда у меня высокая температура: мне трудно сходить за хлебом, но я это сделать могу. Во всех остальных случаях я не хочу этого делать.

Ты что-то перепутал, Миша…»

Не только Миша. Наши дети, да и мы сами, давно и прочно перепутали понятие «не хочу» и «не могу».

«Не хочу» делать чего-либо — это всего лишь эмоциональная оценка, она обозначает, что то, что я должен сделать, вызывает у меня неприятные эмоции.

«Не могу» — это уже оценка реальности, она значит, что тело или душа не соответствует физическим параметрам задачи, которая стоит перед человеком..

Разница между «не хочу» и «не могу» заключена в слове трудно, она скрыта в страдании.

«Не хочу» превращается в «не могу», если поход за хлебом вызывает физическую или душевную муку… или хотя бы элементарные трудности.

Когда Миша говорит: «Я не могу без нее жить», он на самом деле имеет в виду, что он без Лены страдает.

Следовательно, страдание для Миши — вещь абсолютно немыслимая и невозможная. Мучиться могут только другие, но не он, Миша. Именно несовместимостью Мишиных представлений о самом себе с ощущением страдания и объясняется Мишино: «Я не могу…». Значит Лена, в Мишиных мыслях, может быть лишь источником удовольствий, а отнюдь не трудностей.

Если бы это «не могу» мне встречалось только в случае потерянной любви, эти лекция, возможно, и была бы именно ей посвящена. Но за годы работы я слышал эту фразу тысячу раз и менялись в ней только существительное:

«Я не могу жить… без Гриши… Компьютера… Нового автомобиля… Музыки…Моего видео, — ну и конечно, — без выпивки и без кайфа (наркотиков)».

Причем, во всех перечисленных случаях, рассказанные родителями истории будут пугающе похожи друг на друга. Разве что длительность депрессий будет несколько различаться, да и явность компонента шантажа в поведении молодого человека будут зависеть от выраженности его «актерского» дара…

Если некий Миша хочет (Лену, компьютер или героин), то для него это автоматически обозначает, что его желание должно быть немедленно удовлетворено…. Иначе он может умереть. Причем удовлетворить желание должны другие люди, неважно кто они — родители, друзья, врачи или сама Лена. Ведь удовлетворять желание самому — значит пойти на некоторое страдание, вызвать в себе ущерб чувства, которое мы называем самолюбием. Но почему бы, собственно, и нет? Ведь если объект настолько ценен, что в его отсутствии можно умереть, то почему бы не снять телефонную трубку и не позвонить? Однако, как выяснилось, Миша так ни разу и не сделал этого…

До своих двадцати лет наш пациент, в общем, не знал отказа в своих значимых желаниях. Следовательно и «уверенный» жизненный рисунок (успешное окончание школы, поступление в институт, «подработка») Миша создавал не сам. Его вели по жизни окружающие люди, в первую очередь, разумеется, родители.

Вы говорите о банальной «гиперопеке», радостно скажет мне подготовленный слушатель. Несомненно. Я говорю о ней, но проблема заключается в том, что родители конкретного Миши вполне образованные люди и их вариант «гиперопеки» на самом деле являлся почти образцом, нормой традиционного для нашей страны воспитания. Они, конечно, помогали Мише поступать в институт (но разве сегодня может быть по-другому?), они покупали сыну одежду и магнитофоны, но при этом это были недорогие вещи, и каждую из них он должен был «заслужить», выполняя учебную или домашнюю работу. Миша был абсолютно самостоятельным в области досуга, а при появлении Лены родители сказали, что финансировать двоих они не будут, и Миша начал подрабатывать.

Если такое воспитание мы будем считать гиперопекой, то тогда что же считать нормальным воспитанием в нашей стране? То, что происходит на улицах и внутри учебных заведений — преступность, наркотики, вымогательство и взяточничество со стороны милиции, призванной защищать наших детей и т.д. — имеет массу незаметных на первый взгляд последствий, формирующих психологию подрастающего поколения. В частности, это социально вынужденная гиперопека семьи — до сих пор, по-моему, неизвестный педагогике феномен.

Но мне все-таки кажется, что суть проблемы лежит еще глубже: образцовые и всепонимающие родители, выросшие в условиях определенной культуры, сами не имели, а потому и не могли сообщить своему сыну никаких иных реальных ценностей, помимо желания обладать.

Давайте задумаемся, например, о том, как мы создаем нашим детям мотивацию поступления в ВУЗ: «Не поступишь в институт — пойдешь в армию», в лучшем случае: «Не поступишь в институт — будешь дворником работать»…

Получение знаний, говорим мы, необходимо лишь для адаптации в обществе. Обладание знаниями превращается лишь в обладание «ярлычком» диплома, который является вещью, имеющей самодостаточную ценность: она позволяет избежать трудностей армейской жизни с одной стороны и помогает определить социальный статус и круг общения с другой… Но и не более того.

Знания как главный инструмент творчества больше никому не нужны.

Интересно, что наркотики тоже позволяют избежать службы в армии (поставленный диагноз является освобождением от призыва) и определить круг общения (в ночном клубе, например).

Каковы реальные цели (мотивации) нашей «взрослой» жизни?

Ее смыслом является обладание «достойной» квартирой, престижной маркой автомобиля, «современным» компьютером или опять-таки «достойной» дачей… продолжите список сами. Для всего этого нужны деньги — желание, кристаллизованное на бумаге. О них и именно о них большая часть вечерних разговоров в семье… на протяжении всей жизни наших детей.

Бесчисленное количество раз я слышал от родителей своих пациентов: «Нам в жизни все доставалось с большим трудом. Пусть хотя бы им будет легче». Но то, что мы имеем в виду под словом «легко» — это лишь легкость обладания предметами или их символическим эквивалентом.

Если обладание вещами или людьми кажется большинству единственным способом достижения чувства комфортности бытия, то мы, похоже, говорим о новом понимании смысла жизни нашей культурой, о достижении личностной идентичности посредством вещей. В сущности, мы продолжаем говорить о «гиперопеке». Но это уже не гиперопека семьи — это «гиперопека» всего окружающей молодого человека социума.

Вы, наверное, уже поняли, что я пытаюсь пояснить знакомую схему:

При отсутствии иерархии ценностей (и создаваемого ею ощущения осмысленности бытия) невозможно оценить и значимость внешних идей и предметов. Человек (в данном случае Лена) в нем неотличим от компьютера, так как и компьютер, и окружающие люди служат лишь для удовлетворения желаний и избегания страдания. Отсутствие иного жизненного смысла превращает желание обладания кем- или чем-либо в главное свойство личности, ее главную мотивацию к жизни и деятельности. Хаос «металлических опилок» — множество «Я» — образуется центробежной силой желания обладать.

Именно желание обладания, как главный смысл бытия, придает вещам свойства людей, а человека делает вещью, которую можно использовать для достижения своих целей. Человек рядом нужен только для того, что бы с его помощью приобрести очередную вещь, это значит, что вещь важнее.

Эти процессы очень ярко видны при анализе внутреннего мира людей, «страдающих» зависимым поведением особого рода, — коллекционеров. «Больной» коллекционер превращает собираемые им предметы в фетиш, и все окружающие его люди, включая сюда и самых близких, становятся средством либо помогающим приобретению «коллекционных единиц» (марок, спичечных этикеток, антиквариата и т. д.), либо препятствующим ему. В результате человек, собирающий коллекцию, быстро становится одиноким… Обратите внимание: предметы, которые накапливает каждый отдельный коллекционер, объединяются неким набором формальных — «внешних» признаков.

Раз смыслом нашей жизни стало обладание вещами, похоже мы все стали… коллекционерами. Мы накапливаем предметы, которые создают или повышают уровень комфортности нашего существования — это и есть формальный признак нашей «коллекции».

Возможно, Миша «хочет Лену» как средство для повышения комфортности собственной жизни. Ничего необычного в этом утверждении нет. Но в нашей лекции появляется новая категория, ведь «коллекционирование» женщин для нас ассоциируется со словом секс-половое влечение.

Однако, как выяснилось, для Миши это не совсем так. Во время разговора оказывается, что сексом молодым людям удавалось заниматься всего несколько раз. Более того, у Миши, оказывается, есть другая постоянная партнерша (!!!), которая «предназначена для секса» (это собственные его слова, характеризующие вторую подругу, которую зовут Катя), интимные отношения с этой девушкой нравятся ему «гораздо больше», чем с Леной и, находясь в невменяемом состоянии после разрыва, он… «вызывал» ее несколько раз к себе во время отсутствия родителей.

Что хочет приобрести Миша, если Лена не является главным объектом его полового влечения?

Чего он хочет на самом деле?

Давайте немного отвлечемся.

Если мы с вами являемся специалистами в области аддиктивного (зависимого) поведения, то вопрос о том, что такое человеческое желание (влечение) становится для нас важнейшим вопросом нашей профессиональной деятельности.

В этих лекциях мы нигде не обсуждали принятых в психологической науке представлений о «нормальных» или естественных человеческих потребностях. Давайте скажем об этом хотя бы несколько слов.

Человек, как отдельная личность или как общество, существует в среде обитания, или в некоем наборе объективных условий, от которых он зависит. Для своего оптимального существования в этой внешней среде он должен найти способы поддерживать физиологический баланс организма (есть и пить), он должен поддерживать существование своего вида с помощью размножения, защищаться от агрессивных для него воздействий внешней среды, отгораживаясь от нее одеждой и стенами своего жилища и т. д.

Потребности, позволяющие человеку взаимодействовать с внешней средой и выживать в ней, психология называет базовыми или основными.

Неудовлетворенная базовая потребность вызывает напряжение, создает возбужденное психологическое состояние, которое влечет нас к подавлению напряжения или удовлетворению конкретной потребности. Цель подавления того или иного влечения — в достижении внутренней стабильности, которую физиологи называют гомеостазом (это слово буквально переводиться как «оставаться таким же»). Если напряжение в нас вызвано, например, голодом, то мы подавляем это напряжение принимая пищу.

В каждый отдельный момент времени некоторые наши потребности становятся важнее других. В настоящий момент наши с вами потребности в воздухе и в пище относительно удовлетворены. Вы удовлетворяете свою потребность в знании. Но если в этом помещении внезапно исчезнет воздух для нормального дыхания, ваша потребность в знании уйдет далеко на задний план мотивационной сферы.

Абрахам Маслоу в 1970 году впервые попытался расставить мотивационные приоритеты в единую иерархию потребностей. Надо сказать, что сам Маслоу многократно указывал, что его пирамида потребностей в большой мере является произвольной и что приведенный порядок не является универсальным. Люди, например, могут самостоятельно обречь себя на голодовку с целью достижения каких-нибудь политических или социальных целей. Тем не менее, условная «пирамида» Маслоу до сих пор является общепринятой.

Рис. №1 Пирамида потребностей Маслоу.

Главной потребностью «пирамиды» является потребность в комфорте. Более того, понятия «комфорт» и «гомеостаз» в данном контексте являются почти синонимами. Создавая свой дом, мы удовлетворяем потребность в безопасности. Накапливая престижные вещи, мы пытаемся удовлетворить то, что Маслоу называет потребностью в уважении и самоуважении (накопление вещей как способ идентификации в обществе). «Коллекционирование» женщин, в частности, является как общеизвестным методом достижения «самоуважения» мужчиной, так и методом достижения уважения в мужском коллективе.

Легкие степени опьянения, как мы видели это в предыдущих лекциях, облегчая груз ответственности, несомненно повышают «меру комфорта». Преодолевая с помощью алкоголя, наркотиков или лекарств стресс, человек пытается вернуться к некоторому исходному (дострессовому) уровню гомеостаза (комфорта).

Но вот опьянение, достигающее уровня утраты сознания, не может быть объяснено в рамках «гомеостатической» теории влечений. Такое состояние является чем-то прямо противоположным самой идее нормы как выживания (адаптации к внешней среде). Ведь неумеренное употребление алкоголя или наркотиков вне всякого сомнения способствует опаснейшему нарушению гомеостаза, который является исходной точкой физиологической теории потребностей. Более того! Эти вещества имеют «летальную дозу», то есть человек, выпивая алкоголь, изначально знает, что данное вещество способно его убить(!).

Отсюда впервые в качестве необходимого объяснения подобных состояний появляется понятие «психическая болезнь». Все просто: раз мы не можем объяснить подобных потребностей с точки зрения теории адаптации, значит они больны! Они — маргиналы, выпадающие из нормального общества.

Пациент Миша, пытаясь удовлетворить (подавить) свою потребность в обладании объектом любви оказывается, как и наркоман, в состоянии патологически нарушенного душевного гомеостаза. Миша переживает депрессию, своего рода «синдром отмены», отличие только в том, что в качестве «психоактивного вещества» выступает… Лена.

Ведь Миша утверждает: «Я не могу без нее жить»…

Объект любви, без которого человек (Миша, например) «не может жить», — это объект деструктивный, ведь, по мнению Миши, в случае отсутствия Лены он умрет. Значит, Лена изначально опасна для Мишиного здоровья (для психического здоровья опасна наверняка!).

Какая же потребность оказывается для Миши важнее физиологического желания «оставаться таким же?»

На первый взгляд, это очевидно: это потребность в продолжении рода.

Все было бы просто… Если бы не Катя! Половое влечение существующее как базовое, первичное влечение, похоже, в случае с Леной вытесняется чем-то другим.

Во время разговора мы с Мишей пытаемся разбираться. Через некоторое время Мише удается сформулировать следующее: Катю Миша «хочет», но «не любит» в связи с тем, что Катя «слишком сильно влюблена» в самого Мишу: «Она смотрит мне в рот, — говорит Миша, — и готова сделать все, что я скажу…». Лена же оказывается совершенно другим человеком. Пытаясь ее охарактеризовать, Миша долго молчит, а потом формулирует главное: «… Лена — она сильная». Больше ничего внятного про Лену Миша сформулировать не смог.

Но мы с вами даже из одной этой фразы можем понять главное. Миша нуждается в «Лениной силе». Это значит, Миша чувствует себя слабым. Он не уверен в своей мужской идентификации. Ему нужна точка опоры, в данном случае — внешний человек, который будет вести его по жизни примерно так же, как делали это родители.

Пользуясь нашей предыдущей терминологией, Миша создал себе из Лены… «теорию спасения».

Именно поэтому он без нее «не может жить» — символически умирает (например, в ванной) во время своего «синдрома отмены». В присутствии Лены (точно так же, как и во время легкого опьянения) пространство становится сильным (ориентированным), а время — священным (время свиданий сливается в непрерывное «время любви», точно так же, как у алкоголика «время запоя» с годами становится непрерывным).

Обозначив в своих грезах Лену как «сильную», Миша перенес на нее ответственность за ряд аспектов своего существования. В первую очередь, это ощущение полноты (цельности) своего бытия. Как только Лена ушла, эти аспекты «ушли» вместе с ней, и Миша… временно «умер».

С другой стороны, если бы я смог побеседовать с Мишиной «девушкой для секса» Катей, я бы наверняка выяснил (как выяснял это десятки раз в других «историях любви»), что для Кати секс сам по себе еще менее важен, чем для Миши, но он является единственным способом, который позволяет Кате удержать рядом с собой Мишу, который для Кати является такой же «теорией спасения», какой для Миши является Лена.

Миша издевается над Катей, абсолютно не задумываясь об этом. Он говорит мне в ответ на вопрос о Катиных чувствах: «Но человеку же нужно заниматься сексом, вот мы и удовлетворяем друг друга…».

Лена должна защитить мужчину (!) Мишу. Но и она на самом-то деле вовсе не так сильна, как это кажется Мише. В конце концов, она — всего лишь 19-ти летняя девушка, для которой ее «уверенное» поведение является, всего-навсего, способом самозащиты, гиперкомпенсацией собственной неуверенности… Оказавшись спустя достаточно длительный срок у меня в кабинете, Лена скажет: «На самом деле на свете нет менее уверенного в себе человека, чем я». Она ушла от Миши просто потому, что не в силах постоянно быть «точкой опоры» для мужчины. Она нуждается в подобной опоре сама … «Почему я должна была все время вытирать ему сопли?» — говорит мне девушка.

Зацепившись за это предположение, мне, задолго до нашей встречи с Леной, и удалось «вылечить» Мишу. Я просто «переключил» тему нашего разговора с переживаний самого Миши на обсуждение характера реальной Лены и на возможные стратегии поведения Миши в связи с его задачей восстановить их отношения. Я убедил его в том, что для того, чтобы девушка «вернулась», необходимо дать ей возможность почувствовать, что Миша может стать опорой для нее. По словам Мишиных родителей наша двухчасовая беседа имела потрясающий результат — «шизофрения» закончилась.

Но я рассказываю эту историю вовсе не для того, чтобы поговорить о превратностях любви. «Я ее хочу», — говорит Миша. Он «хочет», а не любит. И это значит, что и наша лекция о влечении, а не о любви.

Главным в ней, возможно, является малозаметная на первый взгляд странность нашего разговора с Мишей: при моем предложении обсудить черты характера Лены Миша… абсолютно искренно удивляется и теряется. Он как будто натыкается на какую-то внутреннюю стену. Оказывается, он никогда, собственно говоря, и не думал, что Лена (не говоря уже о Кате) является самостоятельной личностью, которая обладает «какими-то там» собственными чертами характера и потребностями. Выясняется, что Миша в абсолютно прямом смысле этого слова не знает человека, вместе с которым хочет жить:

Он не знает, какие книги она читает, какое кино любит. Он не может рассказать об ее отношениях с родителями и так далее до бесконечности.

Черты характера Лены, ее и проблемы и взгляды на жизнь до нашего разговора ему были абсолютно неинтересны! Оказывается, не только Катя — обе девушки воспринимаются Мишей, как существа неодушевленные.

Но из-за чего же тогда он до такой степени расстраивается, потеряв подругу? Что ему нужно от нее? Ведь даже для того, чтобы судить о ее силе или слабости, недостаточно чисто внешнего ощущения…