Погоня за снаряжением

Само собой разумеется, что из всех четырех друзей д'Артаньян был озабочен больше всех, хотя ему как гвардейцу было гораздо легче экипироваться, чем господам мушкетерам, людям знатного происхождения; однако наш юный гасконец, отличавшийся, как мог заметить читатель, предусмотрительностью и почти скупостью, был в то же время (как объяснить подобное противоречие?) чуть ли не более тщеславен, чем сам Портос. Правда, помимо забот об удовлетворении своего тщеславия, д'Артаньян испытывал в это время и другую тревогу, менее себялюбивого свойства. Несмотря на все справки, которые он наводил о г-же Бонасье, ему ничего не удалось узнать.

Господин де Тревиль рассказал о ней королеве; королева не знала, где находится молодая супруга галантерейщика, и обещала начать поиски, но это обещание было весьма неопределенное и ничуть не успокаивало д'Артаньяна.

Атос не выходил из своей комнаты; он решил, что шагу не сделает для того, чтобы раздобыть снаряжение.

– Нам остается две недели, – говорил он друзьям. – Что ж, если к концу этих двух недель я ничего не найду или, вернее, если ничто не найдет меня, то я, как добрый католик, не желающий пустить себе пулю в лоб, затею ссору с четырьмя гвардейцами его высокопреосвященства или с восемью англичанами и буду драться до тех пор, пока один из них не убьет меня, что, принимая во внимание их численность, совершенно неизбежно. Тогда люди скажут, что я умер за короля, и, следовательно, я исполню свой долг и без надобности в экипировке.

Портос продолжал ходить по комнате, заложив руки за спину, и, покачивая головой, повторял:

– Я осуществлю свой план.

Арамис, мрачный и небрежно завитый, молчал.

Все эти зловещие признаки ясно говорили о том, что в компании друзей царило полное уныние.

Слуги, со своей стороны, подобно боевым коням Ипполита,[70]разделяли печальную участь своих господ. Мушкетон сушил сухари; Базен, всегда отличавшийся склонный к благочестию, не выходил из церкви; Планше считал мух; а Гримо, которого даже общее уныние не могло заставить нарушить молчание, предписанное ему его господином, вздыхал так, что способен был разжалобить камни.

Трое друзей – ибо, как мы сказали выше, Атос поклялся, что не сделает ни шагу ради экипировки, – итак, трое друзей выходили из дому рано утром и возвращались очень поздно. Они слонялись по улицам и разглядывали каждый булыжник на мостовой, словно искали, не обронил ли кто-нибудь из прохожих свой кошелек. Казалось, они выслеживают кого-то – так внимательно смотрели они на все, что попадалось им на глаза. А встречаясь, они обменивались полными отчаяния взглядами, выражавшими: «Ну? Ты ничего не нашел?»

Однако же Портос, который первый набрел на какой-то план и продолжал настойчиво думать о нем, первый начал приводить его в исполнение. Он был энергичным человеком, наш достойный Портос. д'Артаньян, заметив однажды, что Портос направляется к церкви Сен-Ле, пошел за ним следом, словно движимый каким-то чутьем. Перед тем как войти в святую обитель, Портос закрутил усы и пригладил эспаньолку, что всегда означало у него самые воинственные намерения. д'Артаньян, стараясь не попадаться ему на глаза, вошел вслед за ним, Портос прислонился к колонне. д'Артаньян, все еще не замеченный им, прислонился к той же колонне, но с другой стороны.

Священник как раз читал проповедь, и в церкви было полно народу. Воспользовавшись этим обстоятельством, Портос стал украдкой разглядывать женщин. Благодаря стараниям Мушкетона внешность мушкетера отнюдь не выдавала уныния, царившего в его душе; правда, шляпа его была немного потерта, перо немного полиняло, шитье немного потускнело, кружева сильно расползлись, но в полумраке все эти мелочи скрадывались, и Портос был все тем же красавцем Портосом.

На скамье, находившейся ближе всех от колонны, к которой прислонились д'Артаньян и Портос, д'Артаньян заметил некую перезрелую красотку в черном головном уборе, чуть желтую, чуть костлявую, но державшуюся прямо и высокомерно. Взор Портоса украдкой останавливался на этой даме, потом убегал дальше, в глубь церкви.

Со своей стороны, и дама, то и дело красневшая, бросала быстрые, как молния, взгляды на ветреного Портоса, глаза которого тут же с усиленным рвением начинали блуждать по церкви. Очевидно было, что этот маневр задевал за живое даму в черном уборе; она до крови кусала губы, почесывала кончик носа и отчаянно вертелась на скамейке.

Заметив это, Портос снова закрутил усы, еще раз погладил эспаньолку и начал подавать знаки красивой даме, сидевшей близ клироса, даме, которая, видимо, была не только красива, но и знатна, ибо позади нее стояли негритенок, принесший ее подушку для коленопреклонении, и служанка, державшая мешочек с вышитым гербом, служивший футляром для молитвенника, по которому дама читала молитвы.

Дама в черном уборе проследила направление взглядов Портоса и увидела, что эти взгляды неизменно останавливаются на даме с красной бархатной подушкой, негритенком и служанкой.

Между тем Портос вел искусную игру: он подмигивал, прикладывал пальцы к губам, посылал убийственные улыбки, в самом деле убивавшие отвергнутую красотку.

Наконец, ударив себя в грудь, словно произнося mea culpa[71]она издала такое громкое «гм!», что все, даже и дама с красной подушкой, обернулись в ее сторону. Портос выдержал характер: он все понял, но притворился глухим.

Дама с красной подушкой действительно была очень хороша собой и произвела сильное впечатление на даму в черном уборе, которая увидела в ней поистине опасную соперницу, на Портоса, который нашел, что она гораздо красивее дамы в черном, и на д'Артаньяна. Последний узнал в ней ту самую особу, виденную им в Менге, Кале и Лувре, которую его преследователь, человек со шрамом, называл «миледи».

Не теряя из виду даму с красной подушкой, д'Артаньян продолжал следить за маневрами Портоса, очень заявлявшими его; он решил, что дама в черном уборе и есть прокурорша с Медвежьей улицы, тем более что церковь Сен-Ле находилась не особенно далеко оттуда.

Сделав дальнейшие выводы, он угадал, кроме того, то, что Портос пытается отомстить прокурорше за свое поражение в Шантильи, когда она проявляла такое упорство в отношении своего кошелька.

Однако д'Артаньян заметил также, что никто, решительно никто не отвечал на любезности Портоса. Все это были лишь химеры и иллюзии, но разве для истинной любви, для подлинной ревности существует иная действительность, кроме иллюзий и химер!

Проповедь окончилась. Прокурорша направилась к наше со святой водой.

Портос опередил ее и, вместо того чтобы окунуть палец, погрузил в чашу всю руку. Прокурорша улыбнулась, думая, что Портос старается для нее, но ее ждало неожиданное и жестокое разочарование: когда она была от него не более чем в трех шагах, он отвернулся и устремил взгляд на даму с красной подушкой, которая встала с места и теперь приближалась в сопровождении негритенка и горничной.

Когда дама с красной подушкой оказалась рядом с Портосом, он вынул из чаши руку, окропленную святой водой; прекрасная богомолка коснулась своей тонкой ручкой огромной руки Портоса, улыбнулась, перекрестилась и вышла из церкви.

Это было слишком; прокурорша больше не сомневалась, что между этой дамой и Портосом существует любовная связь. Будь она знатной дамой, она лишилась бы чувств, но она была всего только прокурорша и удовольствовалась тем, что сказала мушкетеру, сдерживая ярость:

– Ах, вот как, господин Портос! Значит, мне вы уже не предлагаете святой воды?

При звуке ее голоса Портос вздрогнул, словно человек, пробудившийся от столетнего сна.

– Су… сударыня! – вскричал он. – Вы ли это? Как поживает ваш супруг, милейший господин Кокнар? Что он – все такой же скряга, как прежде?

Где это были мои глаза? Как я мог не заметить вас за те два часа, что длилась проповедь?

– Я сидела в двух шагах от вас, сударь, – ответила прокурорша, – но вы не заметили меня, так как не сводили глаз с красивой дамы, которой только что подали святую воду.

Портос притворился смущенным.

– Ах, вот что… – сказал он. – Вы видели…

– Надо быть слепой, чтобы не видеть.

– Да, – небрежно сказал Портос, – это одна герцогиня, моя приятельница. Нам очень трудно встречаться из-за ревности ее мужа, и вот она дала мне знать, что придет сегодня в эту жалкую церковь, в эту глушь, затем только, чтобы повидаться со мной.

– Господин Портос, – сказала прокурорша, – не будете ли вы так любезны предложить мне руку на пять минут? Мне хотелось бы поговорить с вами.

– Охотно, сударыня, – ответил Портос, незаметно подмигнув самому себе, точно игрок, который посмеивается, собираясь сделать ловкий ход.

В эту минуту мимо них прошел д'Артаньян, следовавший за миледи; он оглянулся на Портоса и заметил его торжествующий взгляд.

«Эге! – подумал он про себя, делая вывод, находившийся в полном соответствии с легкими нравами этой легкомысленной эпохи. – Уж кто-кто, а Портос непременно будет экипирован к назначенному сроку!»

Повинуясь нажиму руки своей прокурорши, как лодка рулю, Портос дошел до двора монастыря Сен-Маглуар, уединенного места, загороженного турникетами с обеих сторон. Днем там можно было видеть лишь нищих, которые что-то жевали, да играющих детей.

– Ах, господин Портос! – вскричала прокурорша, убедившись, что никто, кроме постоянных посетителей этого уголка, не может видеть и слышать их.

– Ах, господин Портос, вы, должно быть, ужасный сердцеед!

– Я, сударыня? – спросил Портос, выпячивая грудь. – Почему вы так думаете?

– А знаки, которые вы делали только что, а святая вода? Кто же такая эта дама с негритенком и горничной? По меньшей мере принцесса!

– Ошибаетесь, – ответил Портос. – Это всего лишь герцогиня.

– А скороход, ожидавший ее у выхода, а карета с кучером в парадной ливрее, поджидавшим ее на козлах?

Портос не заметил ни лакея, ни кареты, но г-жа Кокнар ревнивым женским взглядом разглядела все.

Портос пожалел, что сразу не произвел даму с красной подушкой в принцессы.

– Ах, господин Портос, – со вздохом продолжала прокурорша, – вы баловень красивых женщин!

– Вы сами понимаете, – ответил Портос, – что при такой наружности, какой меня одарила природа, у меня нет недостатка в любовных приключениях.

– О, боже! Как забывчивы мужчины! – вскричала прокурорша, поднимая глаза к небу.

– И все же не так забывчивы, как женщины, – отвечал Портос. – Вот я… я смело могу сказать, что был вашей жертвой, сударыня, когда, раненный, умирающий, был покинут лекарями, когда я, отпрыск знатного рода, поверивший в вашу дружбу, едва не умер – сначала от ран, а потом от голода в убогой гостинице в Шантильи, между тем как вы не удостоили меня ответом ни на одно из пламенных писем, которые я писал вам…

– Послушайте, господин Портос… – пробормотала прокурорша, чувствуя, что по сравнению с тем, как вели себя в то время самые знатные дамы, она действительно была виновата.

– Я, пожертвовавший ради вас баронессой де…

– Я знаю это.

– …графиней де…

– О господин Портос, пощадите меня!

– …герцогиней де…

– Господин Портос, будьте великодушны!

– Хорошо, сударыня, я умолкаю.

– Но ведь мой муж не хочет и слышать о ссуде.

– Госпожа Кокнар, – сказал Портос, – припомните первое письмо, которое вы мне написали и которое навсегда запечатлелось в моей памяти.

Прокурорша испустила глубокий вздох.

– Дело в том, что сумма, которую вы просили ссудить вам, право же, была слишком велика.

– Госпожа Кокнар, я отдал предпочтение вам. Стоило мне написать герцогине де… Я не назову ее имени, потому что всегда забочусь о репутации женщины. Словом, стоило мне написать ей, и она тотчас прислала бы мне полторы тысячи.

Прокурорша пролила слезу.

– Господин Портос, – сказала она, – клянусь вам, что я жестоко наказана и что, если в будущем вы окажетесь в таком положении, вам стоит только обратиться ко мне!

– Как вам не стыдно, сударыня! – сказал Портос с притворным негодованием. – Прошу вас, не будем говорить о деньгах, это унизительно.

– Итак, вы больше не любите меня… – медленно и печально произнесла прокурорша.

Портос хранил величественное молчание.

– Увы, это ваш ответ, я понимаю его.

– Вспомните об оскорблении, которое вы нанесли мне, сударыня. Оно похоронено здесь, – сказал Портос, с силой прижимая руку к сердцу.

– Поверьте, я заглажу его, милый Портос!

– И о чем же я просил вас? – продолжал Портос, пожимая плечами с самым простодушным видом. – О займе, всего лишь о займе. В конце концов, я ведь не безрассуден, я знаю, что вы небогаты и что ваш муж выжимает из своих бедных истцов их последние жалкие экю. Другое дело, если бы вы были графиней, маркизой или герцогиней, – о, тогда ваш поступок был бы совершенно непростителен!

Прокурорша обиделась.

– Знайте, господин Портос, – ответила она, – что мой денежный сундук, хоть это всего лишь сундук прокурорши, быть может, набит гораздо туже, чем сундуки всех ваших разорившихся жеманниц!

– В таком случае, госпожа Кокнар, вы вдвойне оскорбили меня, – сказал Портос, высвободив свою руку из руки прокурорши, – ибо если вы богаты, то ваш отказ не имеет никакого оправдания.

– Когда я говорю «богата», не следует понимать мои слова буквально, – спохватилась прокурорша, видя, что слишком далеко зашла в пылу увлечения. – Я не то чтобы богата, но у меня есть средства.

– Вот что, сударыня, – сказал Портос, – прекратим этот разговор, прошу вас. Вы отреклись от меня! Всякая дружба между нами кончена.

– Неблагодарный!

– Ах, вы же еще и недовольны! – сказал Портос.

– Идите к вашей прекрасной герцогине! Я больше не держу вас.

– Что ж, она, по-моему, очень недурна!

– Послушайте, господин Портос, в последний раз: вы еще любите меня?

– Увы, сударыня, – сказал Портос самым печальным тоном, на какой он был способен, – когда мы выступим в поход, в котором, если верить моим предчувствиям, я буду убит…

– О, не говорите таких вещей! – вскричала прокурорша, разражаясь рыданиями.

– Что-то предсказывает мне это, – продолжал Портос, становясь все печальнее и печальнее.

– Скажите лучше, что у вас новое любовное приключение.

– Нет, нет, я говорю искренне! Никакой новый предмет не интересует меня, и больше того – я чувствую, что здесь, в глубине моего сердца, меня все еще влечет к вам. Но, как вам известно, – а может быть, и неизвестно, – через две недели мы выступаем в этот роковой поход, и я буду страшно занят своей экипировкой. Придется мне съездить к моим родным, в глубь Бретани, чтобы достать необходимую сумму… – Портос наблюдал последний поединок между любовью и скупостью. – И так как поместья герцогини, которую вы только что видели в церкви, – продолжал он, – расположены рядом с моими, то мы поедем вместе. Вы сами знаете, что путь всегда кажется гораздо короче, когда путешествуешь вдвоем.

– У вас, значит, нет друзей в Париже, господин Портос? – спросила прокурорша.

– Я думал, что есть, – ответил Портос, опять принимая грустный вид, – но теперь понял, что ошибался.

– У вас есть, есть друзья, господин Портос! – вскричала прокурорша, сама удивляясь своему порыву. – Приходите завтра к нам в дом. Вы сын моей тетки и, следовательно, мой кузен. Вы приехали из Нуайона, из Пикардии. У вас в Париже несколько тяжб и нет стряпчего. Вы запомните все это?

– Отлично запомню, сударыня.

– Приходите к обеду.

– Прекрасно!

– И смотрите не проболтайтесь, потому что мой муж очень проницателен, несмотря на свои семьдесят шесть лет.

– Семьдесят шесть лет! Черт возьми, отличный возраст! – сказал Портос.

– Вы хотите сказать: «преклонный возраст». Да, господин Портос, мой бедный муж может с минуты на минуту оставить меня вдовой, – продолжала прокурорша, бросая на Портоса многозначительный взгляд. – К счастью, согласно нашему брачному договору, все имущество переходит к пережившему супругу.

– Полностью? – спросил Портос.

– Полностью.

– Вы, я вижу, предусмотрительная женщина, милая госпожа Кокнар! – сказал Портос, нежно пожимая руку прокурорши.

– Так мы помирились, милый господин Портос? – спросила она, жеманясь.

– На всю жизнь! – ответил Портос в том же тоне.

– Итак, до свиданья, мой изменник!

– До свиданья, моя ветреница!

– До завтра, мой ангел!

– До завтра, свет моей жизни!