Сущность и основные черты учения Р. Декарта

Р. Декарта порой именовали на латинский манер «Картезий», а его учение и сегодня нередко называют картезианством. Между тем Р. Де­карт одним из первых стад писать философские и научные труды по-французски вместо общепринятой для серьезных произведений латыни. Его считают одним из основоположников французской научной и фи­лософской прозы. Не менее известен Р. Декарт как создатель аналити­ческой геометрии — особого раздела математики, в котором алгебраи­ческие функции применяются к исследованию геометрических фигур и тел. Его считают и одним из первооткрывателей еще одной важнейшей математической теории — математического анализа, хотя в этой обла­сти он разделяет славу первооткрывателя вместе с немецким мыслите­лем Г. Лейбницем. Математика явилась для Р. Декарта отправным пун­ктом размышлений о проблемах, ставших основными для его творче­ства. Это проблема достоверности знания и проблема научного метода.

Чтобы оценить значение совершенного Р. Декартом, необходимо учесть то, как понималась ценность знания в предшествующие эпохи. Ценность знания для средневековых схоластов была связана с его эзо-теричностью (герметичностью). Герметичность — это закрытость. Герме­тическое знание — такое знание, которое предполагает наличие особо­го «шифра» для своего понимания. Только посвященный в тайну шифра получает доступ к сведениям, заключенным в тексте или ином храните­ле информации. Знание, заведомо доступное каждому, не представляет ценности или, точнее, не является действительным знанием. Так дума­ли не только схоласты. Убеждение относительно герметичности под­линного знания и подлинной образованности разделяли и гуманисты Возрождения. «Гуманитарные студии» деятелей Возрождения были спо­собом вхождения в круг «посвященных». Именно поэтому акцент в них делался на формирование определенных человеческих качеств, без на­личия которых занятия гуманитарными предметами были невозмож­ны или превращались бы в профанацию. Это было для гуманистов не просто ясно, но подразумевалось как очевидное, само собой разуме­ющееся, поскольку они мыслили в русле древней традиции.

В самом деле, убежденность в герметичности знания и образованнос­ти характерна, например, для Платона, особенно в поздний период жиз­ни и творчества¹. Впрочем, Платон, очевидно, поначалу стремился пой­ти по пути, проложенному Сократом. Но неудача учителя, закончившаяся трагически, и собственный печальный опыт убедили Платона в бесплод­ности и опасности попыток широкого народного просвещения. Его сму­щали не только неизбежные искажения при распространении знания, но и то, что оно может совсем исчезнуть и потеря окажется невосполнимой. Поэтому свою Академию Платон в конечном итоге построил на манер замкнутого сообщества жрецов или языческого монастыря².

Христианство, при всех отличиях от прежнего язычества, также осознавало необходимость существования «касты посвященных» в целях оберегания учения от профанации и искажений. В средние века запад­ная церковь создала мощную систему защиты Священного Писания и Предания, призванную оберегать истины веры. Важным звеном этой системы стали университеты; только поднявшийся до уровня магист­ра получал право на самостоятельное толкование Писания. Протес­тантизм сумел пробить брешь в системе католицизма. Одним из требо­ваний протестантов явилось требование «свободного исследования» и прямого доступа к Библии всех верующих. Под «свободным исследо­ванием» подразумевалось право каждого на собственное понимание священного текста и в конечном итоге возможность отношения к нему не только как к сакральному, но и как к обычному историческому документу. Именно протестантские теологи положили начало научно-

¹ См.: Раздел «Философия античной классики», глава о Платоне.

² См.: Там же.

му изучению Библии. Священник в протестантских церквях перестал играть роль особого посредника между верующим и Писанием. Одна­ко скоро протестантизм (правда, не во всех своих разнообразных от­ветвлениях) пришел к выводу о необходимости сохранения институ­та профессиональных теологов, способных давать ориентиры для тол­кования Писания и предохранять его от засорении и искажений. Стали создаваться институты и факультеты протестантского богословия. Вся эта длительная история свидетельствует, что вопрос о герметичности или, наоборот, открытости знания для всех и каждого представляет собой не надуманную, а действительную проблему. Забегая вперед, заметим, что и сегодня он не решен однозначно. Об этом свидетель­ствует, в частности, возрождение герменевтики — науки о понима­нии и истолковании текста. В XX столетии герменевтика из специаль­ной филологической дисциплины превратилась в обширную и развет­вленную отрасль знания, включающую и философские аспекты. При этом, однако, современная герменевтика занята той же древней про­блемой: как найти твердые основания, убедительные для всех, с тем чтобы знание было понято и принято, и притом в адекватном виде, без искажений и субъективистских интерпретаций, и вообще — воз­можно ли такое знание. Р. Декарт по-своему ответил на этот вопрос. Картезий убежден, что знание может существовать без особой «под­порки» в виде авторитета. Однако он отдает себе отчет, что в отсут­ствие авторитета знание вступает на зыбкую почву. Любой тезис, сколь­ко бы он ни выглядел убедительным и сколько бы на его обдумы­вание ни было потрачено усилий, может быть поставлен под сомнение. Сомнение — всеобщая и страшная сила, от которой ничто не мо­жет уберечься. В страхе перед ней всякий занятый производством зна­ния стремится огородить и уберечь его. Именно поэтому большинство учений ищет защиты под сенью авторитета или иных организацион­ных («вне-научных») форм. Но Р. Декарт не хочет смириться с таким положением, означающим вечный страх для всякого самостоятельно мыслящего человека. Для того чтобы преодолеть его, надо ответить на вопрос, как победить сомнение. В силу господства сомнения ни один тезис не утверждается и не принимается, поэтому между людьми во­царяются хаос и произвол, как только они лишаются опоры в лице авторитета, будь то авторитет силы или власти. Однако во всем много­образии зыбких знаний, нуждающихся во внешней поддержке, суще­ствует одно исключение. Это математика. Ее истины очевидны каждо­му, кто не лишен самого обычного человеческого разума. В самом деле, «взять, к примеру, такой вывод: 2 и 2 составляют то же, что 3 и 1; тут следует усмотреть не только то, что 2 и 2 составляют 4 и что 3 и 1 также составляют 4, но вдобавок и то, что из этих двух положений с необходимостью выводится и это третье»¹. Или: через точку, взятую

¹ Декарт Р. Соч. Т. 1.С. 84.

вне прямой, можно провести прямую, параллельную данной, притом только одну (один из постулатов эвклидовой геометрии). Примеров из области математики можно привести множество. В несомненности ее истин легко убедится всякий либо сразу, либо после некоторого раз­мышления. Математические истины не нуждаются во внешнем под­креплении; они держатся на всеобщей способности людей уразуметь, понять, сообразить. Именно поэтому математика служит для Р. Декар­та вдохновляющим образцом: она свидетельствует о «естественном свете разума», в лучах которого высвечивается истина, доступная людям. Значит, знание, не прячущееся за частоколы защитительных оград, принципиально возможно. Если оно принципиально существует, то оно должно обладать следующими свойствами:

- не зависеть от людского произвола; говоря современным язы­
ком, быть объективным;

- быть доступным для любого человека, наделенного нормаль­
ным человеческим умом; такое знание может быть воспринято как
очевидное и естественное каждым человеком, хотя и не без умствен­
ных усилий;

— его объективность и общепонятность должны основываться на необходимости, т.е. на строгой логичности, которую никто не в силах оспорить, не вступая в противоречие с самим собой.

Р. Декарт обобщает свойства, присущие математике. Но тем самым он заявляет о большем; он говорит о науке в современном нам понима­нии. Действительно, вся известная нам наука, о которой мы имеем представление, начиная со средней школы, фактически основывает­ся на данных принципах; всякое знание, претендующее на научность, предполагает их.

Во времена Декарта науку, соответствующую этим принципам, еще только предстояло создать. Последующие столетия ознаменова­лись победным шествием научного знания, завоевывавшего все новые и новые области познания: механика, физика, химия, биология, тео­рия электричества и магнетизма, оптика и т.д. Всюду принципы объек­тивности, универсальности и необходимости оставались отправными. Исторически они играли важную роль, поскольку вселяли уверенность в людей науки; без надежды на реальность существования такого зна­ния нельзя было даже приступить к научной работе. Однако сегодня нам легче посмотреть на совершенное Р. Декартом другими глазами. Для нас важно то, что он не столько открыл некие истины, сколько определил строй современного мышления, в котором наука играет значительную, едва ли не определяющую роль. Обращаясь к Р. Декарту, мы проясня­ем те черты нашего строя мышления, которые стали настолько при­вычны, что не замечаются, не подвергаются специальному осмысле­нию. Как же ответил мыслитель на вопрос о сомнении?

Сомневаться можно во всем. Но в море сомнения остается все же небольшой островок — уверенность каждого в собственном существо-

вании. Без этой уверенности невозможно не только жить, но и что-либо делать. Невозможным становится само сомнение. С другой сторо­ны, если я сомневаюсь, то уж во всяком случае я есть, я существую. Сомневаюсь — значит, думаю, мыслю. Отсюда знаменитое декартовс­кое cogito ergo sum — «мыслю, следовательно, существую». Оно фор­мулирует предельные основания достоверности знания, показывая, что доказать или опровергнуть существование чего-либо можно, только опираясь на факт мысли. Точнее, факт мысли есть то, далее чего уже невозможно идти в стремлении найти нечто достоверное. Мы, люди, без всякого внешнего авторитета верим в факт собственного суще­ствования до тех пор, пока мы мыслим, думаем. Речь при этом идет не столько о существовании тела, сколько того, что мы понимаем под собственным «я». Это то же самое, что Блаженный Августин называл «внутренним человеком». О сходстве тезиса Р. Декарта с идеей Авгус­тина следует сказать особо, что мы сделаем ниже. Пока же подчерк­нем, что согласно Р. Декарту, мыслимое и мыслящее «я» лежит в основе понимания не только факта собственного существования, но и составляет основу достоверности всякого знания. Ученый апеллиру­ет к единству человеческого рода, которое он видит в присущем людям разуме. Это единство позволяет людям понимать и воспринимать ис­тины науки так же, как они понимают и воспринимают факт целост­ности своего «я». Фактически это означает, что индивидуальный про­извол имеет свои границы, пока человек разумен и способен мыс­лить, не впадая в противоречие с самим собой. Следовательно, истины науки имеют шанс быть обоснованными достоверно.

Р. Декарт выделяет два способа усмотрения необходимых и всеоб­щих истин. Это интеллектуальная интуиция и дедукция. С его точки зрения интуиция может быть не только некоторым мистическим феноменом, но умственным, интеллектуальным. Интеллектуальная интуиция — это «понимание ясного и внимательного ума, настолько легкое и отчетливое, что не остается совершенно никакого сомнения относительно того, что мы разумеем, или, что то же самое, несом­ненное понимание ясного и внимательного ума, которое порождает­ся одним лишь светом разума»¹. Интуиция есть знание умственное и непосредственное. Дедукция есть логический вывод, с необходимос­тью вытекающий из посылок. Поэтому она есть знание опосредован­ное. Дедукция включает в себя цепь последовательных логических опе­раций. Таким образом, отправляясь от абсолютно достоверных интуи­ции, разум двигается далее посредством дедукции, делая явным то, что содержится в общих тезисах неявно. Итогом совместной работы интеллектуальной интуиции и дедукции оказывается теория — строй­ная совокупность взаимосвязанных теоретических положений.

¹ Декарт Р. Указ. соч. С. 84.

Для интуиции и дедукции, а значит, и для создания правильной теории достаточно обычного человеческого ума, никаких выдающих­ся способностей не требуется. Почему же далеко не все люди способ­ны научно мыслить, а стройные и убедительные теории встречаются пока еще редко? Ответ Р. Декарта состоит в том, что, обладая умом, далеко не все умеют им правильно пользоваться. Мешает хаотичность, непоследовательность мышления, необдуманность того, с чего следу­ет начинать и по какому пути следует двигаться. Люди не задумывают­ся над тем, что в деле познания, как и в любом другом, нужен метод.

Познание простирается лишь настолько, насколько простирается ясное и отчетливое мышление. Темные представления следует разла­гать на их составные части и прояснять постепенно, шаг за шагом. Ясные представления надо систематизировать и сочетать так, чтобы их связь была не менее ясна, чем ясность исходного материала. Поэто­му нужен основательный анализ наших представлений, разложение их на простейшие элементы, неразложимость которых тождественна абсолютной ясности и достоверности. Мышление должно быть само­стоятельным, суверенным. Всякая зависимость от чужих мнений есть ложный шаг. Теоретическое мышление требует систематического, ру­ководствующегося одной основной мыслью порядка. Таковы главные положения декартовского метода. «Новое в понимании Декарта —- это методизм, т.е. организованное, регулируемое правилами движение мысли, в процессе которого приобретаются новые истины либо обо­сновываются и упорядочиваются уже имеющиеся»¹.

Вероятно, при выработке формулировки cogito ergo sum P. Декарт не был знаком с аналогичной идеей Августина. Напомним, что Авгус­тин сформулировал свой тезис таким образом: «я ошибаюсь, следова­тельно, существую»². Логика и ход рассуждений Р. Декарта те же, что у Августина. В океане сомнения есть то, на что можно опереться — не­большой, но твердый островок, заключенный в душе каждого. Не буду­чи глубоко осведомленным о творениях святых Отцов церкви, Р. Де­карт пришел к выводу, близкому к тому, что составляло одно из осно­воположений христианства. Это не может не свидетельствовать, что «структурно идея Декарта запрограммирована самим духом христиан­ства и до него не раз воспроизводилась различным образом в качестве принципа достоверного основания существования человека»³.

По замечанию современного французского историка философии и науки А. Койре, «Cogito... Декарта содержало больше сокровищ, чем он сознавал»⁴. Декарт апеллирует к разуму. Именно поэтому он рациона-

¹ Солонин Ю.Н. Декарт: образ философа в образе эпохи//Фишер К. Декарт. М.,
1994. С. 522-523.

² См. раздел «Философское значение Библии и святоотеческой литературы
(патристики)».

³ Солонин Ю.Н. Указ. соч. С. 521.

⁴ KoyreA. Descartes after three hundred years. Buffalo, 1956. P. 6.

лист. Разум — главное основание единства человеческого рода. Но зас­луга Картезия не только в этом. Он прекрасно сознает, что в поисках объективности знания следует «стучаться» к самому человеку, а не апеллировать к внешнему — авторитету, силе, власти и т.д. Отнюдь не все может быть обосновано рационально; часто самые животрепещущие вопросы остаются вне пределов разумности. Но Р. Декарт прав в своем стремлении найти основу для общечеловеческого согласия не в чем-то внешнем, а в том, что заключено в глубинах души человека.