Капля росы 9 страница

Оскорбительное слово

Сын однажды рассердился и сгоряча сказал Матери оскорби­тельное, грубое слово. Заплакала Мать. Спохватился Сын, жалко стало ему Мать. Ночи не спит, не дает ему покоя совесть: ведь он оскорбил Мать.

Шли годы. Сын-школьник стал взрослым человеком. Пришло время ехать в далекий край. Поклонился Сын Матери и говорит:

— Простите меня, Мама, за оскорбительное слово.

— Прощаю, — сказала Мать и вздохнула.

— Забудьте, Мама, о том, что я сказал оскорбительное слово.

Задумалась Мать, загрустила. На ее глазах показались слезы.

Говорит она Сыну:

— Хочу забыть, Сын, но не могу. Рана от занозы заживает, и следа не остается. А рана от слова заживает, но глубокий след оставляет.

Деревянный аист

В одном селе жила семья — муж с женой и их маленький сын Сережа. Дедушка Сережи тоже жил с ними, но только не в доме, а в маленькой каморке, которую отвел ему сын, Сережин отец.

Приближались Сережины именины: ему исполнялось пять лет. Молодые родители решили отметить день рождения единственного сына. На вечер пригласили многих гостей — председателя колхо­за, бригадира. Соседей тоже пригласили.

Забыли позвать только Сережиного дедушку. А он уже много дней готовил внуку свой подарок — вырезал из дерева аиста.

Вечером, когда пришли гости с подарками, под яблонями начал­ся праздник. А дедушка сидел в своей маленькой каморке. Перед ним на столике стоял деревянный аист. Птица подняла голову и смотрела в окно, будто прислушивалась к музыке, доносившейся из сада.

Зеленая кастрюля

Каждый вечер Толя идет к бабушке на кровать, и она рассказы­вает ему сказки. А когда от дремоты начинают слипаться его гла­зенки, она берет внука на руки и относит его на кроватку. Эти мгновения самые счастливые в жизни мальчика.

Бабушка часто печальна. Толя спрашивает: «Почему у вас, бабу­ся, грустные глаза?» — но она молчит.

Сегодня Толя проснулся очень рано и увидел: бабушка моет зе­леную кастрюлю и плачет. Мальчик знал, что в зеленой кастрюле мама вари-ла только бабушке.

Когда пришло время обедать, мама налила бабушке суп из зеленой кастрюли и поставила тарелку на маленький столик у по­рога. Там бабушка обедала.

Толе стало очень жаль бабушку. Он сказал:

— Мама, я хочу супа из зеленой кастрюли.

Мама с удивлением посмотрела на Толю и сердито прошептала:

— Не выдумывай.

Толя расплакался.

— Нет, мама, я не выдумываю. Я хочу обедать только с ба­бушкой.

Он ушел из-за большого стола и, сев за маленький бабушкин столик, стал есть суп из ее тарелки.

В комнате стало очень тихо.

Отец и мать положили ложки на стол.

Бабушка плакала.

Дедова колыбель

Однажды отец искал что-то на чердаке. Нашел старую дере­вянную колыбель. Она была очень необычная: вся расписана, резь­бой украшена. Еще и буквы старинные вырезаны. Отец прочитал: мир и хлеб.

— Это дедова колыбель, — сказал отец. Он долго смотрел на нее, а потом вытер пыль и занес в дом: «Пусть хранится в доме...»

Я не знал своего дедушки. Отец показал мне его могилу на клад­бище...

Когда я слышу слово «Родина», вспоминается старинная дедова колыбель.

Отчизна — это люди, которые жили на нашей земле до нас. Они пахали землю и сеяли, радовались и плакали, пели песни. Это наши предки.

Мы должны знать прошлое нашей Родины. Кто забыл о колыбе­ли, в которой лежал его дедушка, тот не может быть настоящим патриотом.

А наша колыбель — это родное наше село, родная хата, мать и отец. Из родного дома начинается для меня Отчизна.

Я больше не буду

Весной пятиклассники помогали колхозникам сажать арбузы и дыни. Руководили работой два старика — дед Дмитрий и дед Дементий. Оба они были седыми, у обоих лица покрыты морщи­нами. Они казались детям ровесниками. Никто из детей не знал, что дед Дементий — отец деда Дмитрия, одному из них девяносто лет, а другому — за семьдесят.

И вот деду Дементию показалось, что сын его неправильно под­готовил семена арбузов к посадке. Удивленные дети услышали, как дед Дементий стал поучать деда Дмитрия:

— Какой же ты нерасторопный, сынок, какой несообразитель­ный... Век учу тебя и не могу научить. Семена арбузов надо выдер­жать в тепле, а ты что сделал? Они же озябли... Неделю будут си­деть в земле неподвижно...

Дед Дмитрий стоял перед дедом Дементием, как семилетний мальчик: ровно, переминаясь с ноги на ногу, наклонив голову... и с уважением шептал:

— Тату, больше этого не будет, извините, тату...

Дети задумались. Каждый из них вспомнил своего отца.

Самая красивая мама

Выпал утром Совенок из гнезда и ползает по лесу. Уполз далеко, не может найти родного гнезда.

Увидели птицы птенца — некрасивого, с большой головой, ушастого, большеглазого, желторотого. Увидели и спрашивают удивленно:

— Кто это такой, откуда ты взялся?

— Я Совенок, — отвечает птенец. — Я выпал из гнезда, не умею еще летать и днем очень плохо вижу. Я ищу маму.

— Кто же твоя мама? — спрашивает Соловей.

— Моя мама — Сова, — гордо отвечает Совенок.

— Какая же она? — спрашивает Дятел.

— Моя мама самая красивая.

— Расскажи, какая же она, — спрашивает Дрозд.

— У нее голова, уши и глаза такие, как у меня, — отвечает с гордостью Совенок.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись Соловей, Дятел и Дрозд. — Да ты же урод. Значит и мать у тебя такой же урод.

— Неправда! — закричал Совенок. — Мама у меня самая кра­сивая.

Услышала его крик Сова, прилетела потихоньку, взяла Совенка за лапку и повела к родному гнезду.

Совенок внимательно посмотрел на свою маму: она была самая красивая.

Яблоко на верхушке

Каждую неделю первоклассник Миша приходил в гости к дедушке Ивану. Дедушка живет на окраине села, он уже не работает.

Вот и сегодня, в воскресенье, пришел к дедушке внук.

— Пошли в сад, — сказал дедушка. — Яблоки дозрели.

В дедушкином саду — большая яблоня. На ней краснобокие, вкусные яблоки. Миша подошел к яблоне и увидел под деревом много яблок — душистых, сочных.

— Падают, созрели, — сказал дедушка.

Как только дедушка произнес эти слова, возле Миши упало большое красное яблоко.

— Бери, какое на тебя смотрит, — приглашает дедушка.

Но Мише не хочется брать яблоки с земли. Он поднял голову, и дедушка увидел в детских глазах волнение. Как хотелось маль­чику залезть на дерево. Ему нравилось вон то яблоко, что красуется на самой верхушке.

Стоит Миша, любуется яблоком. Неудобно ему просить у де­душки разрешения залезть на дерево.

Спрашивает Миша дедушку:

— А вон то яблоко, на верхушке... скоро ли оно упадет на землю?

Дедушка ответил, улыбнувшись:

— Нет, не скоро... Лезь, Миша, сорви свое яблоко...

Радостный мальчик полез на дерево.

Раскаяние

Восьмилетний Костя и десятилетний Павел братья. В воскресенье мама дала им каравай хлеба и сказала:

— Пойдите, ребята, на пасеку к деду Ефиму. Отнесите ему хлеб и чистую рубашку.

Взяли мальчики хлеб и чистую рубашку, пошли в лес. Кол­хозную пасеку вывозили на лето в лес, там и жил дед Ефим с весны и до осени.

Дед очень обрадовался ребятам. Он рассказал им о своей рабо­те, показал, как трудятся пчелы.

Потом дед сел возле толстого пенька и сказал мальчикам:

— Наливайте, ребята, в тарелку меда, садитесь и ешьте.

Мальчики быстренько налили полную тарелку меда. Разрезали каравай, который только что принесли, и начали есть.

Они сидели за столиком, молча макали большие ломти хлеба в мед и ели. А дедушка сидел возле пенька и молчал. На пасеке стало тихо, только слышно было, как жужжат пчелы.

Мальчики доели мед. От каравая осталась маленькая краюха. Дед Ефим спросил:

— Может быть, еще будете есть?

— Нет, спасибо, — сказали ребята и собрались идти.

Дед все еще сидел возле пенька, молчал и иногда усмехался — как будто собственным мыслям.

Мальчики посмотрели на кусок хлеба, что остался от каравая, и опустили головы. Тихо сказали дедушке: «До свидания» — и по­шли домой.

На лесной опушке Павел и Костя сели на тропинке. Они долго молчали. Молча смотрели на лес, где от ранней весны до поздней осени живет дед Ефим.

Тяжело вздохнув, дети встали и пошли домой.

Моя мама

Может быть, мне снилось, а может и вправду так было в годы мо­его раннего детства.

Я сплю, вижу во сне залитый солнцем луг, бабочек много-много... И слышу, как ко мне прикасается теплая, ласковая, нежная рука матери. Я узнаю ее, руку материнскую. Ведь тепло, ласка и неж­ность материнская — единственная в мире. Мама берет меня, прижи­мает к себе, несет куда-то, а я плыву, плыву. И так мне радостно, так приятно... Хочется, чтобы эта минута длилась бесконечно.

Наверное, от ласки и нежности материнских рук и начинается для нас Отчизна.

Отчего у человека болит сердце

Пятилетний Витя играл в саду. Упал на колючку и занозил руку. Колючку Витя сразу же вытащил, но из ранки пошла кровь, и от боли мальчик заплакал.

Ему захотелось пожаловаться, и Витя прибежал к маме: она рабо­тала на колхозном поле.

— Мама, мама, — услышала мама, увидела ранку на руке сына и кровь.

Когда мать увидела кровь на руке у Вити, её лицо побледнело, из глаз закапали слезы.

— Мама... мама... — прошептал мальчик. — Почему ты плачешь? Что у тебя болит?

— У меня болит сердце, — сказала мать, прижав к груди сына.

— А почему же у тебя не идет кровь? — спросил мальчик. —

Где же твоя ранка?

— Неужели ты не знаешь, дитя, отчего бывает ранка в серд­це? — спросила мать. — Неужели ты не знаешь, отчего у человека болит сердце?

Глаза матери стали тревожными и строгими.

— Слишком долго ты остаешься ребенком, сын, — сказала мать. — Если человек до пяти лет только дитя, ему трудно будет стать человеком.

Тоска по отцовскому слову

Саша и Алеша до позднего вечера вчера были на катке и не выпол­нили домашнего задания по алгебре. Учитель математики Иван Петрович записал обоим шестиклассникам в дневник одну и ту же фразу: «Гулять можно лишь тогда, когда окончил дело. Тот, кто не сделал дела и гуляет, — бездельник».

По дороге домой Алеша зашел к Саше: взять книгу. Дома как раз был отец Саши. Он сказал сыну:

— Дай, пожалуйста, дневник. Посмотрю, какие у тебя успехи.

Саша дал дневник. Отец прочитал запись и стал говорить сыну

горькие, но справедливые слова. Говорил он Саше: школа — это твое место труда; идя в школу, ты идешь на работу. Ты не имеешь права учиться не только плохо, но и как-нибудь.

Саша стоял перед отцом, наклонив голову.

Когда разговор отца с сыном закончился, Алеша взял книгу и ушел домой.

У Алеши нет отца.

Он вынул из сумки дневник и положил его на стол.

Мать отодвинула дневник в сторону и поставила на стол обед.

Алеша облокотился на стол и долго сидел молча.

— Ты почему не обедаешь? — спросила мать.

Алеша молчал. На душе у него было очень тяжело.

Остановленная рука

Мама привела пятилетнего Митю в парк. Они долго ходили по узеньким каменистым дорожкам, а потом сели отдохнуть на лавочке.

Откуда ни возьмись — кошка. Села рядом с Митей и мурлычет, смотрит на мальчика.

Митя улыбнулся, его рука потянулась к кошке. Но мама отвела Митину руку в сторону. Она не позволила ему погладить кошку.

Кошка поднялась, подошла к Мите и, прикоснувшись к нему боком, замурлыкала еще громче.

Митя поднял руку, уже дотронулся до кошки, но мать ударила его по руке и сказала:

— Не трогай гадость всякую...

У Мити на глазах заблестели слезы.

Через несколько дней мама с Митей снова пришли в парк. В этот день в парке гуляло много детей. Один маленький мальчик, лет трех, нечаянно наступил Мите на ногу. Митя сердито взглянул на мальчика и толкнул его в спину. Мальчик заплакал.

— Ты почему обижаешь мальчика, Митя? — с изумлением спро­сила мама.

— А что же он на ногу наступает... Гадость всякая...

Телефонная трубка

Тринадцатилетний Костя жил в небольшом городе на Днепре и учился в шестом классе.

Недавно Костиной маме дали хорошую квартиру в трехэтаж­ном доме, на втором этаже. Возле дома стоит телефон-автомат. Здесь можно звонить в любую минуту, даже среди ночи.

Однажды заглянул Костя в будку и решил срезать телефонную трубку. Сделаю, думает, дома свой телефон. Буду разговаривать со своим другом Юрой, который живет на третьем этаже.

Так и сделал. Срезал трубку, но где же взять трубку Юре? По­шли с другом, нашли еще одну будку — через три улицы. Срезали трубку и там. Смастерили телефон, разговаривают. Очень весело. Видит мать, но даже не спросит: «Откуда взялась трубка?»

Прошло несколько дней. Однажды проснулся ночью Костя, слы­шит стон. Мама стонет. Просит свет включить. Включил Костя лам­почку, видит, мать бледная лежит, тяжело дышит.

— Ой, сердце... сыну... — услышал Костя шепот метери. — Беги к телефону... Вызови скорую помощь... Ты знаешь, как звонить... — и мать потеряла сознание.

Когда Костя услышал слова матери о телефоне, он почувство­вал ужас. Ведь в двух ближайших будках он обрезал трубки, новых еще нет, он сам видел сегодня... Что же делать?

Выбежал Костя на улицу, заплакал. Что же теперь будет? Куда бежать? Вспомнил, что телефон-автомат есть еще у железнодорож­ного моста. Побежал.

Бежит Костя по городу, вокруг непривычная тишина, город спит. Сердце вот-вот из груди выскочит. Хочется мальчику крикнуть на весь мир: «Мама умирает, помогите, добрые люди...»

Прибежал к мосту, а будки нет. Застонал, зарыдал Костя, бросил­ся бежать домой.

Открыл дверь в комнату. Мать лежит бледная, не дышит.

«Мама! Мама!» — закричал Костя, упал на колени перед кро­ватью.

Ненаглядный сынок

У матери один-единственный сын.

Души не чаяла в нем мать, очень любила сына своего ненагляд­ного.

Обедать усаживала сына за стол, а сама садилась у порога и ела

В. А. ' I." Ч lllh: I III' - \!'tf ■ 'li J '-.^'/:;,.. |„_ш

то, что от сыновнего обеда останется.

Приготовила однажды мать сыну жареных карасей в сметане. До того понравилось это кушанье сыну, что каждый день он стал требовать:

— Карасей... Если не будет карасей — ничего не хочу есть...

Разве могла мать пойти против желания сына ненаглядного?

Каждый день она шла на пруд, ставила сети, ловила карасей. До поздней осени заходила в холодную воду, простудилась и слегла в постель.

Лежит больная мать в постели, не может подняться, воды напить­ся. А сын сидит у стола — угрюмый и молчаливый. Нет на столе не то что карасей жареных, но и картофеля вареного.

Стонет мать — не от болезни стонет, а от горя своего материн­ского: вырастила сына — и сильного, и статного, но недоброго.

Спрашивает мать у сына:

— Сын мой, что для тебя в жизни самое дорогое?

Молчит сын. Молчит потому, что нечего ему сказать: нет у него ничего в жизни самого дорогого.

Не выдержало материнское сердце, сгорело от горя и обиды.

Рождение эгоиста

Андрейка — один сынок у мамы с папой.

Любуются мама с папой Андрейкой — не налюбуются.

Любуются Андрейкой и дедушка с бабушкой.

— Ты у нас самый красивый, — говорит мама.

— Ты у нас самый умный, — говорит папа.

— Ты у нас самый счастливый, — говорит бабушка.

— Ты у нас самый удачливый, — говорит дедушка.

Отвели Андрейку в школу. Повела учительница детей в класс. Сажает за парты. Хотела было посадить Андрейку за вторую парту, но он поднял такой плач, что учительница сразу же передумала и посадила Андрейку за первую парту.

Начался первый урок. В классе — четыре окна. В первое окно заглядывает мама — не налюбуется, как Андрейка за партой сидит. Во второе окно заглядывает папа — не налюбуется, как Андрейка руку поднимает. В третье окно заглядывает бабушка — не налю­буется, как Андрейка рот открывает. В четвертое окно заглядывает дедушка — не налюбуется, как Андрейка до грех считает.

Смотрит вокруг себя Андрейка, и кажется ему, что весь мир вокруг него, Андрейки, вращается. Кажется ему, Андрейке, что он — орел, а все, кто вокруг него, — маленькие букашки, таракаш­ки. Им, букашкам-таракашкам, по земле ползать, а ему, орлу, в небе­сах парить.

И никто пока не думает, как орел этот с высоты небесной на землю рухнет, себя искалечит и другим горе принесет.

Коле стало легче

По дороге в школу шестиклассник Коля встретил на мосту через пруд бабусю Марину. Он хорошо знал бабусю, жила она рядом с домом его родителей.

Бабуся несла узелок, завязанный в белый платочек. На мосту узелок развязался, и на дорогу высыпался лук. Крупные желтые луковицы раскатились далеко, одна упала с моста в пруд. Бабуся рас­терялась, она не знала, что делать.

Коле стало смешно. Он громко рассмеялся и убежал. Услышав смех, бабуся Марина подняла глаза, посмотрела на мальчика и покачала головой. Оглянувшись, Коля увидел в ее глазах боль и упрек.

В школе он не мог забыть бабусю. Теперь ему уже не смешно было. Мальчику казалось, что бабусины глаза с болью и упреком заглядывают ему в душу.

Что-то будто сжимало сердце Коли. Ему хотелось сразу же пойти к бабусе и попросить прощения. «Вот сегодня вечером и пойду», — подумал он.

Но прошел вечер, потом еще один день, потом другой, а он так и не решался пойти к бабусе попросить прощения. Через несколько дней мама, возвратившись с работы, сказала:

— Бабуся Марина умерла...

Эта весть ошеломила мальчика. Он почувствовал, будто в груди перевернулось что-то горячее, и сердце забилось быстро-быстро... Мальчик заплакал.

— Что с тобой? — спросила мама.

Коля рассказал обо всем, что случилось. Мать вздохнула и сказала:

— Будут хоронить бабусю — пойди за ее гробом. Когда гроб опустят в могилу — брось горсть земли и скажи: «Простите, ба­буся...»

— Но разве она теперь услышит? — прошептал Коля.

— Она не услышит, но солнце для тебя будет светить ярче.

Когда гроб с телом бабуси Марины опустили в могилу, Коля

бросил горсть земли и тихо сказал: «Простите, бабуся...»

И в то мгновение солнце засветило ярче, небо стало светлее. Коле стало легче.

Седая материнская коса

Каждый вечер семилетний Тарасик встречал отца с работы. Это были радостные минуты: папа открывал дверь, Тарасик бежал ему навстречу, папа брал сына на руки. Мать улыбалась, готовя ужин.

Однажды Тарасик, придя из школы, увидел: мама сидит у окна задумчивая, грустная.

— Почему вы грустите, мама? — спросил встревоженный Тара- сик.

— Папа больше не придет к нам, — тихо сказала мама.

— Как — не придет? — удивился ребенок. — А куда же он пойдет?

В сознании ребенка не укладывалось, что значит отцу не прийти домой...

Мать сказала:

— Он больше не будет жить с нами... Ну... он сегодня пришел и забрал свои вещи. Он пошел к другой женщине...

— Почему? — вскрикнул Тарасик. — Почему он пошел к другой женщине?

Мать была в смятении. Она лихорадочно думала, что сказать сыну. И сказала, что пришло в голову:

— Потому, что у меня коса седая... А у той женщины коса не седая...

Тарасик заплакал, обнял маму, гладил маленькой ручкой черную материнскую косу, в которой блестели седые волосинки. Потом он тихо сказал:

— Но ведь это же ваша коса, мама... ваша коса самая кра­сивая... Неужели папа этого не понимает?

— Не понимает, сынок...

Ивовый прутик

У Мити не ладилось с математикой. Вот и сегодня учитель дал контрольную работу и Мите попалась очень трудная задача. Долго он бился над нею; ничего не выходит. Удрученный неудачей, Митя стал рисовать на листе бумаги голубей. Обидно было мальчику, почему это у других задача уже получилась, а у него — не получается? Неужели он и в самом деле тупой (так сказал вчера отец)?

Увидел учитель, что Митя рисует голубей. Подошел к нему, взял дневник и написал в нем: «Сын Ваш опять ничего не делает. Почему Вы не принимаете никаких мер?»

У Мити руки и ноги похолодели. Строгий отец у него, опять бить будет.

Мрачный, печальный возвращался Митя домой.

«Ну что же, раз я ни к чему не способный — бейте меня, бейте», — подумал мальчик, и жаркая волна гнева залила сердце и выплесну­лась слезами.

Митя отломил ивовый прутик, положил его в дневник.

Так и дал он вечером дневник отцу — с ивовым прутиком.

Отец раскрыл дневник, прочитал записку, посмотрел на прутик. Лицо его залилось краской стыда. Он сидел до глубокой ночи с от­крытым дневником и с прутиком в руке.

Митя подошел к отцу, прикоснулся к его руке. Отец поднял руку, обнял сына и прижал его к груди.

Отец и Сын

Жили на свете Мать, Отец и Сын. Сыну было всего три года, когда Отец оставил его и Мать. Оставил и ушел, не сказав, куда он идет и почему.

Остались Мать с Сыном одни. Маленький Сын часто спрашивал у матери:

— Почему у всех есть отцы, а у меня нет? Почему от нас ушел Отец?

Мать отвечала Сыну:

— Он не любит нас, потому и ушел.

— А себя он любит?

— Себя он любит еще меньше, чем нас. Себя он не только не лю­бит, но и не уважает.

— А что значит уважать себя? — спрашивал Сын.

— Это значит оставить себя на земле в своем Сыне. Кто не мо­жет оставить сам себя в своем сыне, тот не хочет быть человеком.

— Но разве он, Отец, не понимает этого? — снова спросил изум­ленный Сын.

— Он поймет это только в старости. Поймет, когда станет стари­ком.

Прошли годы. Сын стал взрослым человеком. Он женился, у него родился Сын. Его старая Мать умерла.

И вот однажды к Сыну пришел его старый Отец.

— Приюти меня, Сын, — просит он. — Я стар и одинок. Я твой Отец, а Отца надо уважать.

Посмотрел Сын на Отца, и жалость сжала его сердце.

— Хорошо, я приючу вас, — ответил Сын. — Но я не могу ува­жать вас. Я уважаю в вас только старость и одиночество.

Мой жаворонок в окошко улетел...

У матери было семь сыновей — самому старшему девять лет и самому младшему три года.

Испекла мать каждому сыну по семи пшеничных жаворонков — и себе один.

Выставляет мать из печки жаворонков на стол, а дети сидят ря­дышком, глаз с них не спускают. Румяные жаворонки, пышные. Си­дят на столе и в открытое окошко выглядывают, как будто улететь собираются.

— Идите, дети, на улицу, погуляйте минуточку, пусть жаворонки остынут, — сказала мать.

Ушли шесть сыновей на улицу, а самый маленький — Мизинчиком называла его мама — остался: жаворонки пахли так вкусно, что не мог Мизинчик гулять идти.

Сел Мизинчик у стола, и рука его сама потянулась к жаворонку. Взял горячего жаворонка, поднес ко рту. Открылся рот, заработали зубы — и нет жаворонка. Испугался Мизинчик, побежал на двор и стал гулять вместе с братьями.

Позвала мать детей, пришли семь братьев, сели за стол, поделила мать жаворонков. Досталось каждому по жаворонку, а матери ни од­ного не осталось.

— А где же твой жаворонок? — спрашивает самый старший брат, материн первый помощник.

— А мой жаворонок в окошко улетел, — ответила мать, вздохну­ла и, облокотившись на стол, задумалась.

Из глаз Мизинчика закапали слезы...

Любовь с закрытыми глазами

У открытого окна сидит молодая мама. На ее лице — счастливая улыбка. Из двери дома вышел во двор и стоит на зеленой лужайке ее пятилетний сын. Какой он красивый, какой умный!

Подошли к ее Вите два мальчика — Боря и Коля. Они такие же пятилетние мальчики, как и Витя. Но, думает Витина мама, далеко им до ее сына: Витя и умнее, и сообразительнее, и натура у него яр­кая, самобытная, а однолетки его какие-то серенькие...

Смотрит мама на детей, улыбается. Вот они заспорили, машут руками, как петушки. Вдруг Витя сжал кулачок и ударил Колю. Коля отступил и смотрит с удивлением на Витю.

Мама закрыла глаза... «Ничего здесь страшного нет, — думает она. — Это не драка, а забава. Да если уж и ударил Витя Колю, — значит, сын прав, он никогда не бывает неправ».

Мать открыла глаза и увидела: Боря сжал кулачок и ударил Витю. И в то же мгновение Витя громко заплакал. От ужаса у Витиной мамы широко раскрылись глаза. Она выбежала во двор, закричала:

— Что же ты издеваешься над беззащитным дитем? Как тебе не стыдно! Ты же видишь, что он скромный и безответный.

Она побежала к детям, взяла сына за руку. Плача, он прижался к ней. У мамы тоже капали слезы.

На лавке сидел седой дедушка. Он тихо промолвил:

— Любовь с закрытыми глазами — то же, что и ненависть. А не­правда с закрытыми глазами хуже ненависти.

Но мать не слышала этих мудрых слов.

Материнская нива

Были у матери два сына — старший и младший.

Когда поженились сыновья, дала мать каждому из них ниву. И случилось так, что старшему сыну досталась нива на один шаг ши­ре, чем младшему.

Затаил младший сын обиду, потому что на три мешка пшеницы меньше, чем старший сын, собирал он каждую осень.

С каждым годом обида становилась все глубже и превратилась в ненависть. Возненавидели братья один другого — вот что делают три мешка пшеницы. Избегали они встреч. Когда старший брат работал на ниве, младший не выезжал на поле. Когда младший брат обраба­тывал землю, старший сидел дома.

А мать жила далеко за лесом, у нее было там поле, работала она себе, сколько было сил.

Через людей слышала, что сыновья ненавидят друг друга. Не­сколько раз приезжала, чтобы помирить их, но не хотел и слушать старший сын, чтобы полшага поля отдать младшему.

Но вот одним горячим летним днем, накануне страды, услышали сыновья новость: прилетела из чужого далекого края черная саранча, села на материнскую ниву и съела хлеб дотла.

Пришел старший брат к младшему и говорит:

— Ты слышал, брат, о материнском горе?

— Слышал, — ответил младший брат.

— Что же думаешь делать?

— Мириться нам надо, вот что, — ответил младший брат.

— Я для этого и пришел к тебе, — радостно сказал старший брат. — Когда на материнском поле горе — надо забыть нам о ссоре и закопать в землю ненависть.

Пошли братья на поле, стали там, где проходила межа между нивами, выкопали яму и закопали в нее ненависть.

Как только ненависть была закопана, братья с удивлением поду­мали: «А зачем нам эта межа? Пусть поле наше будет общим. Поде­лимся собранной пшеницей».

Уничтожили братья межу. Скосили пшеницу, обмолотили, подели­ли ее на три части. По одной части оставили себе, а третью отвезли матери.

Потому что, когда на материнском поле горе, нужно забыть о спорах, гневе, обидах, ненависти.

Четыре ветра и материнское горе

Под Полтавой живет Мария, мать четырех сыновей — Остапа, Николая, Сергея и Юрия. Все четыре сына ее погибли в битве за родную Отчизну.

Самый старший Остап — черноусый и черноглазый — сложил голову на севере, где-то в холодном Белом море.

На год моложе его белокурый и синеглазый Николай полег где-то на востоке, в боях за Волгу.

Еще на год моложе русый и с глазами будто терн Сергей погиб на корабле в теплом Черном море, где-то далеко на юге.

А самый маленький, семнадцатилетний Юрасик, тоненький, как стебель камыша, такой же черноокий, как и Остап, похоронен на западе, в Карпатских горах.

Выйдет на рассвете из хаты мать Мария и прислушивается, откуда ветер сегодня.

Если с севера ветер, говорит мать Мария: сегодня мне от Остапа черноглазого весточка...

Если с востока повеет, говорит мать Мария: сегодня от Николая синеглазого весточка...

Если с юга ветерок долетает, говорит мать Мария: сегодня от Сер­гея терноокого весточка.

Если с запада ветер тревожный зашумит в листьях тополя, гово­рит мать Мария: сегодня мне самый маленький, мой Юрасик, дитятко мое, шлет привет...

А когда тишина вокруг, когда лист не шелохнется, когда стебель травы не заколышется — боль сжимает сердце матери Марии. Выйдет на шлях полтавский мать Мария-Полтавка, взглянет на далекий горизонт, тихо шепчут ее уста:

— Почему забыли обо мне сыновья мои милые?

И летит над мирами крик сердца матери Марии-Полтавки, и та­кая огромная сила боли этой материнской, что уже через миг приле­тает и ласкает седую косу ласковый ветер — то ли с запада, то ли с юга, то ли с востока, то ли с севера.

Легенда о материнской любви

Был у матери единственный сын. Женился он на девушке изуми­тельной красоты. Но сердце у девушки было черное, недоброе.

Привел сын молодую жену в дом. Невзлюбила сноха свекровь, сказала мужу: «Пусть не заходит мать в хату, посели ее в сенях».

Поселил сын мать в сенях, запретил ей в хату заходить... Но мало показалось снохе и этого. Говорит она мужу: «Чтобы и духом матери не пахло в хате».

Переселил сын мать в сарай. Только по ночам выходила мать на воздух. Отдыхала однажды вечером молодая красавица под цвету­щей яблоней и увидела, как мать вышла из сарая.

Рассвирепела жена, прибежала к мужу: «Если хочешь, чтобы я жила с тобой, убей мать, вынь из ее груди сердце и принеси мне». Не дрогнуло сердце сыновнее, околдовала его невиданная красота жены. Говорит он матери: «Пойдемте, мама, покупаемся в реке». Идут к реке каменистым берегом. Споткнулась мать о камень. Рас­сердился сын: «Смотрите под ноги. Так мы до вечера будем идти к реке».

Пришли, разделись, искупались. Убил сын мать, вынул из ее груди сердце, положил на кленовый листок, несет. Трепещет материнское сердце.