Анестезия для операции под названием жизнь

Немногие предпочитают глядеть прямо в несимпатичное лицо действительности, не украшая его ни макияжем, ни вуальками. Хотя… Представляете себе Медузу Горгону в парике? Кажется, это зрелище еще ужаснее, чем ее природный хаер из ядовитых змей.

Между тем стресс способен не только повреждать, но и закалять личность. Психологи отмечают: люди, преодолевшие сильный дистресс, считают это переживание своей победой и расценивают как положительное ощущение. На такой «отрицательно‑положительный» допинг можно даже подсесть. То есть не на сам стресс, а на те положительные эмоции, которые, как ни странно, сопровождают стрессовое состояние. Прежде чем дать волю удивлению и недоверию, представьте в деталях хотя бы начало этого процесса: опасность стимулирует выработку адреналина, преодоление опасности сопровождается волной серотонина, и все эти ощущения фиксируются мозгом как прямая связь. Так и становятся экстремалами. И не только в духе Индианы Джонса, вечного неудачника, искателя приключений. Некоторые ищут сильных эмоций не в горах и не в джунглях, а в повседневной жизни. Но также используют дистресс в качестве предварительной, «возбуждающей» стадии получения эустресса – мощного, опустошающего чувства удовлетворения.

Эта последовательность действий построена по тому же принципу, что и цепочка «игра‑выигрыш‑игра‑проигрыш‑игра», формирующая психологическую зависимость от азартных игр. И она тоже формирует зависимость, которая носит название «эмоциоголизм». Некоторые специалисты не уверены в том, что это именно аддиктивное расстройство. Его скорее относят к расстройствам настроения или к расстройствам личности. И все‑таки многие симптомы этого состояния свидетельствуют о гипертрофированном влечении к получению определенных ощущений определенным способом – что, собственно, и является отличительным признаком аддиктивной личности. Во всяком случае, отрицать сам факт зависимости человека от эмоций не приходится.

Зависимость от эмоций – самая древняя зависимость. Периодически она формируется не только у людей, но даже у животных. Притом, что представителей дикой природы не беспокоит чувство тревоги, низкая самооценка или неуверенность в завтрашнем дне. И тем не менее животные так же привыкают к определенным веществам и действиям, вызывающим приятные ощущения, как и мы с вами. Хотя никто и не пытается целенаправленно повлиять на сознание зверушек: им не подсовывает наркотиков преступная социальная среда, не предлагает табачных и спиртосодержакщих изделий навязчивая реклама, не кормят антидепрессантами психоаналитики. И все равно кошки подсаживаются на валериану, ежики жуют окурки, а мартышки воруют в открытых кафе спиртные напитки. Эти пристрастия не спишешь на хронический или единичный стресс, случившийся у ежика, кошки или мартышки, на их недовольство своим окружением или обстановкой на работе, пардон, в лесу, в саду и в поле. Тогда что же это?

Это естественное желание испытать приятное чувство, каких бы трудов оно ни стоило. И цена блаженства тоже, в принципе, не важна. Ни для животного, ни для человека. Вот дикую природу эволюция хранит от зависимости как может: животные в основном испытывают удовольствие от веществ и действий, приносящих пользу. Например, от «косметических процедур»: морские обитатели сами плывут туда, где водятся рыбы‑чистильщики; обезьян бананами не корми, дай только предаться гроумингу[82]; вороны окуривают перья дымом и ради этой нехитрой процедуры поджигают прелестные деревенские домики с обширными замусоренными чердаками, где так легко устроить небольшой костерок с помощью тлеющей сигареты… Вдобавок многие из природных наркотиков нормализуют, кроме настроения, и пищеварение животных. В общем, фауна не привычна к жестким наркотикам, поскольку флора их не производит. Их производит человек. И он же их употребляет, не делясь, слава богу, ни с кем из своих собратьев. Или почти ни с кем. Лабораторные крысы не считаются.

Но, к счастью для себя, хомо сапиенс может не только химически стимулировать выброс серотонина или адреналина. Он может поступить, как представитель дикой природы: испытать приятное ощущение и логически связать его с некими действиями/условиями. А потом возвращаться в благоприятную обстановку – снова, и снова, и снова… Наплевать на всякие там священные и отнюдь не священные долги, миссии, предназначения, избавиться от семьи, работы, амбиций, уз и оков, расслабиться до невменяемости, запутаться до неподвижности ума и тела, расстаться с собственной личностью и вздохнуть с облегчением. Напоследок. Вероятно, это и есть земной аналог нирваны, идея которой, честно говоря, не слишком‑то привлекательна для состоявшегося человека.

Видимо, для самоотверженных поисков нирваны надо быть состоявшимся лузером. Хотя бы в душе.

Позволим себе сделать еще одно предположение: растерянный, напуганный, уставший от окружающей действительности человек однажды непременно махнет искать нирвану – и найдет ее. Пусть нетрадиционную, не имеющую отношения к буддизму, пусть временную, протяженностью в несколько часов или даже минут, пусть неглубокую, без выхода из материального тела и без выпадения из окружающей реальности. Для земного существа и такая сгодится.

Потенциальный аддикт далеко не всегда превращается в наркомана или алкоголика с химической зависимостью. У него может возникнуть и закрепиться зависимость определенных душевных состояний. Это именно психологическая зависимость, нирвана земного происхождения. Потребность в этом чувстве закладывает основу для целой системы действий – и довольно опасных действий. В их число входит гневоголизм, сексоголизм, трудоголизм, шоппингомания и прочие странные (с точки зрения неаддиктов) пристрастия.

Обычному человеку, чья система ценностей далека от системы аддикта, трудно понять поведение психологически зависимой личности. В качестве объяснения нередко используется следующий прием: аддикт представляется как творческая, романтическая натура. Ему, дескать, чистая радость и полнота жизни дороже презренной карьеры и не менее презренного счета в банке. А поскольку романтическим натурам, действительно, свои чувства дороже внешнего социального одобрения, то прием срабатывает. К тому же романтиков у нас традиционно любят и почитают. Аддикт, затесавшись в толпу романтических натур, имеет шанс какое‑то время косить под креатив. Даже если его поведение не выдерживает никакой проверки.

Сергей Довлатов в романе «Наши» вывел удивительный персонаж – из тех, кого стимулирует невыносимость окружающего, кому несовместимые с жизнью условия нравятся. Его герой на пике карьеры и благополучия неизменно срывается: «И снова что‑то произошло. Хотя не сразу, а постепенно. Начались какие‑то странные перебои. Как будто торжественное звучание «Аппассионаты» нарушилось режущими воплями саксофона. Мой брат по‑прежнему делал карьеру. Произносил на собраниях речи. Ездил в командировки. Но параллельно стал выпивать. И ухаживать за женщинами. Причем с неожиданным энтузиазмом. Его стали замечать в подозрительных компаниях. Его окружали пьяницы, фарцовщики, какие‑то неясные ветераны Халхин‑Гола». Перед нами – типичный экстремал, только не спортивный, а социальный: он получает удовольствие от впечатляющих изменений своего общественного положения. Перемещения на вершину от самого подножия – вот кладезь адреналина.

Плавное течение карьеры и сытое существование таких людей не устраивает. Они предпочитают выживать на пределе возможностей. Они вообще живут исключительно в момент острой борьбы за жизнь. В остальное время они восстанавливают силы, готовясь к очередной схватке. Вы, может быть, и сами встречали субъектов, способных неплохо устроиться где угодно – даже в концлагере. Причем остальные бешено завидуют «ловкачам и везункам»: вот, мол, умеют же люди! Фартит же некоторым! А на самом деле подобные таланты – как и любые другие таланты – чреваты всякими побочными эффектами. В частности, чтобы начать обустраиваться, им буквально необходимо попасть если не в концлагерь, то в зону. В зону невезения. Но, поскольку эта установка сильно противоречит общественным стандартам «хорошей жизни», любители выживания прячут ее кто как может. И не только от окружающих, но и от себя. Кто‑то полагает, что ему попросту не везет, что какие‑то внешние силы и обстоятельства мешают его нормальному существованию; кто‑то валит вину на таинственных недругов, мешающих ему подняться как минимум в поднебесье; кто‑то утверждает, что успех – это всего‑навсего вопрос времени, надо лишь чуть‑чуть подождать, и все наладится…

В общем, оправданий много. А причина одна – эмоциоголизм. Стремление получить психологическое и социальное удовлетворение тем способом, который не приветствуется обществом. Да, этот способ не столь криминален и не столь заметен, как, например, употребление химического допинга. Но он все‑таки не радует близких экстремала: они бы предпочли видеть его на высоком посту с толстой чековой книжкой в руке, нежели вечным оппозиционером, маргиналом, аутсайдером и как там еще называются отбросы и отстои общества. Если еще учесть, что представления близких об успехе беспредельны, будто сама вселенная…

Верно говорил римский писатель Петроний: «Никто ничем никогда не довольствуется». Чего бы вы ни достигли, они найдут, что с вас еще спросить: поста добился? И сколько платят? А когда прибавки попросишь? Начальство хвалит, грамоту дало? Грамотами, значит, стены обклеивать будешь? Ты повышения проси! А как семья? Жена/муж уважает? Дети слушаются? Мало! Ты их редко строишь! Знаешь, как надо? Рявкни: «А ну молчать, сидеть, бояться!» – и плеткой‑семихвосткой – бац! После нескольких подобных инструктажей махнуть на рукой на удовлетворение чужих амбиций и погрузиться в экстремальный поиск собственного удовлетворения – вот решение, логически оправданное. Но зачастую… неосознанное.

Потом конечно, начинаешь сетовать – и вполне справедливо: ах, как же меня угораздило? И почему такое происходит со мной? Между прочим, последняя фраза – не что иное, как название психологической игры, где игроки, как всегда, стараются достичь лидирующего положения. И что, вы полагаете, они используют в качестве «козырей»? Вот именно – выпадающие на их долю несчастья. И, разумеется, каждый игрок доказывает, что остальные неудачники не в силах с ним сравниться. Поелику считает себя самым несчастным и неудачливым человеком в мире. Ну, по крайней мере, на обозримом участке мира. И, конечно же, требует соответственного внимания и сочувствия. Возможно, сейчас вам захочется сказать: с чего это я стану такого жалеть? Сам виноват! Это же аддикт! Человек слабовольный, эгоистичный, лживый, безнравственный.

Возможно, вы правы, но лишь частично. Определенная часть индивидуальности аддикта – скопище довольно скверных черт. И все‑таки повторяем: игра может происходить без участия всей личности водящего.

Один из самых опасных мифов на тему психологической зависимости – это вера в то, что обладатель сильной воли никогда аддиктом не станет. Му‑ра! Освященная мнением дилетантов му‑ра.

Надеемся, из всего написанного выше читатель уже понял: к аддикции человека подводит множество факторов, как внутренних, так и внешних. Среди них есть такие, которым невозможно сопротивляться, а можно только пережить и переждать: например, тяжелейший стресс – вроде участия в военных действиях или смерти близкого человека. Или такие, которые действуют исподволь, накапливаясь незаметно для сознания: в частности, долгий уход за больным родственником, требующим постоянного внимания. Генетической предрасположенности к аддикции также трудно противостоять. А если вдобавок человек растет в соответствующей обстановке и постоянно наблюдает аддиктивное поведение в собственной семье…

Основоположник теории стресса Ганс Селье, как вы помните, сказал, что «есть два способа выживания: борьба и аддикция».

И если в вашем окружении привычным способом взаимодействия со средой является аддикция – меняйте среду.

Окружение психологически зависимого индивида довольно быстро усваивает паттерны соаддикции – то есть намертво связывает и свою жизнь, и свою систему ценностей, и свое будущее с аддиктом. И так же, как аддикт сконцентрирован на своем аддиктивном агента, соаддикт фиксируется на аддикте. Вот почему созависимые личности манипулируют своим окружением, стараются контролировать ситуацию, покрывают проступки и даже преступления «своего» аддикта, спасают его от осуждения и наказания. И тем самым лишают всякой ответственности за свое поведение.

Хотя соаддикты и создают видимость желания вылечить близкого человека, избавить его от психологической зависимости, но их поведение лишь усугубляет проблему. В конечном итоге стратегии соаддикта дают обратный эффект: вместо нормализации состояния аддикта тот приходит к выводу, что его здесь всегда «прикроют». Значит, можно прямо на глазах у родного семейства смело разложиться на элементы. Притом, что впечатление от ежедневных (или еженедельных – неважно, здесь важна не столько частота, сколько регулярность) «бенефисных выступлений» аддикта перед домашними оказывает не самое благотворное воздействие на подрастающее поколение.

Мать/отец, воспитывая детей рядом с аддиктом, закладывает в них незащищенность и предрасположенность к психологической зависимости. Такие семьи растят индивидов двух категорий – аддиктов и тех, кто заботится об аддиктах. А как же иначе, если ребенок с детских лет обучается психологическому языку зависимости – ведь эта «языковая среда» окружает и формирует его? Поэтому с возрастом он бессознательно выбирает тех, кто ему понятен и, соответственно, понимает его. То есть людей, так или иначе связанных с аддиктивной средой. И тогда уже сам начинает выбирать пути аддикции.

Эти же принципы действуют и в психологических играх, дополняющих и оправдывающих аддикцию. Кабы игрок знал, что ему предложат в качестве выигрыша… Но, повторяем, игрок действует по плану, взятому из подсознания. Его представление о правильных психологических стратегиях сформировалось в возрасте от двух до семи лет, когда человек склонен подражать окружающим. Способности к критическому отношению возникнут позже, намного позже. Поэтому не следует обвинять в безволии и глупости детский опыт, заложенный в подсознание. Это базовые структуры, корректировать которые невероятно сложно. К тому же большинство игроков попросту реализует сценарии, унаследованные от родителей. Или оказываются втянуты в игру окружением. В общем, у многих из них создается неутешительное впечатление: это не моя игра. И что тогда я здесь делаю?

Становится ясно, отчего страдалец беспрестанно ищет выход из сложившейся ситуации. И что же ему предлагает современный рынок полезной информации? Другую психологическую игру. Вы с ней уже знакомы. Ее название «Я только хочу помочь вам». Первый ход – за прессой: журналы и консультанты засыплют игрока незатейливыми советами вроде «принимайте активные добавки», «обратитесь душой к богу», «немедленно займитесь йогой», «поменяйте образ жизни на более подвижный (здоровый, духовный)». Исполнение рекомендаций отнимет годы, но не поможет ни на йоту. И даже может ухудшить ситуацию. Все зависит от того, какие «отвлечения» советчики предложат аддикту.

Человек, имеющий склонность к аддиктивному поведению, – система нестабильная. Ему постоянно требуется психологическая подпорка – то есть «волшебный помощник». Но переключение с одной разновидности «подпорки» на другую ничего, в принципе, не дает. Отказавшись от привычного средства аддикции, психологически зависимый индивид может использовать свое отвлечение как увлечение, извините за каламбур.

Подумайте: не приходилось ли вам встречать людей, занятых благородным и полезным делом как‑то так, что создавалось впечатление странности, неправильности происходящего? Видели ли вы когда‑нибудь религиозность, доходящую до истерии; здоровый образ жизни на грани паранойи; благотворительность в стадии бредового расстройства и тому подобные «перегибы»? Согласитесь: люди, в подобном состоянии пребывающие, – не самое приятное зрелище и не самое желательное общество, несмотря на отвлеченное благородство целей и средств. А почему? Да потому, что мы все‑таки ощущаем это несоответствие – разницу между реальными намерениями адекватной личности и демонстративными намерениями эмоциоголика. Аддикт, нашедший свое удовлетворение, воспринимается как пьяный (одурманенный, закосевший, улетевший и словивший кайф). И для тех, кто не является его подобием, единомышленником и собутыльником, он довольно несимпатичен. Патологическое состояние аддикта проглядывает даже сквозь общественно одобряемые пристрастия. Выдает бессмысленное выражение лица и расторможенное поведение. А также многочисленные отговорки и отмазки.

Чего вы ждете от человека с такой наследственностью? Чего вы ждете от человека с таким образованием? Чего вы ждете от человека с таким здоровьем? Чего вы ждете от человека, живущего в такой стране? Все это argumentum ad hominem[83], как говорили римляне. И рассчитан этот argumentum на то, что собеседник сразу же начнет извиняться: да нет, я вас не обвиняю, я, наоборот, понимаю ваши проблемы, но не могли бы вы постараться, сделать усилие, как‑то преодолеть… Или, наоборот, начнет ругаться: что это за уловки, люди и побольнее вас трудились, боролись, добились, и между прочим, живется сейчас не хуже, чем при татаро‑монгольском иге, а ведь и тогда русские люди… Словом, краткий курс истории с активными патриотическими добавками. Оба варианта реагирования – не что иное, как проявление Родителя: снисходительного, все понимающего, или строгого, жутко требовательного. А вашему собеседнику только того и надо. Он может оставаться Ребенком и сколько угодно ратовать за свободу самовыражения вплоть до криминальных выходок.

Между прочим, эту психологическую игру (она называется «Убогий») подкрепляет мысль: «Если я прекращу совершать асоциальные, не одобряемые поступки, я никогда не узнаю мотивы своего поведения, а значит, никогда не выздоровею окончательно». Стало быть, познание себя вообще полезно. А данная конкретная форма познания еще и приятна. И я не перестану этим заниматься, сколько вы на меня, дяденька/тетенька, ни ругайтесь. В общем, для выхода из игры есть только один антитезис: на вопрос аддикта «Чего вы хотите от меня?» отвечать «Я ничего не хочу. А вы чего хотите от себя?» – то есть занять позицию Взрослого с его объективностью и, что греха таить, равнодушием. Пусть ведущий попробует ответить также с позиций Взрослого, а не Ребенка, хнычущего, дабы вызвать жалость.

Увы, но человек редко углубляется в собственное «Я». И даже в поисках ответа на жизненно важные вопросы он предпочитает шарить по поверхности. Как‑то утешительней представлять, что причины всех проблем коренятся в плохих условиях для жизни, работы и любви. Вот почему людям свойственно применять разные «исправительные меры» без оглядки на конкретные задачи, поставленные их собственным телом и мозгом. Намного удобней вернуться в рамки игры «Я только хочу помочь вам» – в роли подопытного кролика, он же Клиент, – и принимать расплывчатые рекомендации Советчика вроде «Попробуй эти травки! Вот я (моя тетя, моя тренерша, моя соседка, моя собака) попробовала – улет!» А расспроси поподробнее, что за улет такой случился с рекомендующей стороной, с пресловутыми соседкой, собакой, теткой и прочими – сразу выяснится: больше «улетности» гнездится в воображении Советчика, нежели в его опыте.

Как говорил Станислав Ежи Лец: «Тот, кто не разбирается ни в чем, может взяться за что угодно». А для игры требуется именно такой участник: чтобы ни за что не отвечал и ни на что не годился. Причем по мере «утяжеления» последствий выход из игры становится все более проблематичным, а окончание игры – все более опасным. Аддиктивное поведение усугубляет обычную психологическую игру, превращая обычные проступки в преступления…