Материалистическая философия Демокрита и Эпикура

В IV в. до н. э. греческая философия достигла высшего развития и в материалистическом, и в идеалистическом направлениях. Хотя вопросы философии по существу своему выходят из рамок литературной истории и составляют предмет специальной науки, все-таки на них необходимо остановиться хотя бы кратко, так как влияние их приходится учитывать в художественном творчестве, а кроме того, на них, как и на все научное творчество античного мира, распространяется требование художественной изобразительности. Вместе с тем для нас исключительный интерес представляют эстетические учения, которые будут непонятны без связи с самими системами.
К сожалению, сочинения философов-материалистов, подвергавшиеся преследованиям со стороны противников, особенно в пору торжества христианства, плохо сохранились и дошли до нас только в отрывках — по преимуществу в цитатах у позднейших писателей, а это затрудняет всестороннюю оценку их. Невозможно даже точно определить, что каждый из философов-материалистов в отдельности внесено в эту систему. Наиболее полное изложение всей системы в целом дает римский поэт Лукреций (96—55 гг. до н. э.) в поэме «О при-

роде»1. Исследованию этой философии была посвящена в 1841 г. диссертация молодого К. Маркса под заголовком: «Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура»2.
Это направление материалистической философии отличалось от первоначальной натурфилософии тем, что основывалось на учении об атомах. Родоначальником этого учения был Левкипп (V в.), который доказывал, что ничего не бывает без причины и что существует только материя, вечная и неизменная, состоящая из бесчисленного множества мелких неделимых частиц — «атомов», которые, вступая в соприкосновение между собой, образуют различные формы. Это учение было в дальнейшем подробнее развито Демокритом и Эпикуром.
Демокрит (прибл. 460—370 гг. до н. э.) родом из Абдеры (во Фракии) много путешествовал, обладал весьма широким кругозором; он написал огромное количество сочинений по разным отраслям знаний. Из них особенно важными были «Великий диакосм» (мироздание), «О разуме» и «О природе». К. Маркс называет Демокрита «эмпирическим естествоиспытателем и первым энциклопедическим умом среди греков»3. Унаследовав от Левкиппа учение об атомах, Демокрит развил его далее. «Начало вселенной — атомы и пустота, — так рассуждал он. — Миров бесчисленное множество, и они имеют начало и конец во времени. И ничто не возникает из небытия, не разрешается в небытии. И атомы бесчисленны по разнообразию величин и по множеству; носятся же они во вселенной, кружась в вихре, и таким образом рождается все сложное: огонь, вода, воздух, земля. Дело в том, что последние суть соединения некоторых атомов. Атомы же не поддаются никакому воздействию и неизменяемы вследствие твердости»4.
Все вещи, по его учению, слагаются из атомов, а внешний вид их определяется формой, порядком и положением атомов (фр. 1 и 14). Материи противопоставляется пустота. Всякое тело существует, пока не распадаются составляющие его атомы, и смерть тела есть только распадение атомов. Душа, являющаяся двигателем, имеет материальное бытие и умирает вместе с телом. Боги, по учению Демокрита, есть только измышление самих людей, а если они и существуют, не оказывают влияния на жизнь людей (фр. 247, 248, 256, 261). Демокрит различает два вида познания: «подлинное познание» на основе разума, которым постигаются атомы и окружающая их пустота, и «темное познание» — «общее мнение», чувственное восприятие, дающее субъективные представления, как зрение, слух, осязание, обоняние.
Источником искусства он считал подражание (фр. 271). Но вместе с тем он видел в нем результат «избытка сил». Это более всего касается «младшего из искусств» — музыки (фр. 272). Демокриту же принадлежит мысль, что поэтическое творчество родится в приступе

1 Механически точный перевод «О природе вещей» не передает существа предмета и не учитывает того, что поэт имеет в виду греческое περί φγδεωβ.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 17—98.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3, с. 126.
4 Материалисты Древней Греции. М., 1955, с. 62, фр. 12. В дальнейшем тексты Демокрита и Эпикура цитируем по этому изданию.

«безумия», т. е. особого вдохновения (фр. 509). За ним этот взгляд повторял Платон и многие другие. Демокриту принадлежали интересные взгляды на первобытное состояние людей, развитые позднее Эпикуром и изложенные Лукрецием (V, 925—1104) и греческим историком Диодором (I, 8) (см. гл. XX).
Заслуживает внимания высокое представление Демокрита о государстве. «Интересы государства, — писал он, — должно ставить выше всего прочего, и должно заботиться, чтобы оно хорошо управлялось» (фр. 433). Видя смуты среди современников, он приходит к заключению: «Гражданская война есть бедствие для той и другой из враждующих сторон» (фр. 400). В разгар классовой борьбы он со всей решительностью высказывается за демократию: «Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства» (фр. 433, 443). Идеал свой он видит в людях среднего состояния. Но демократия, которую он так высоко ценит, сохраняет у него все характерные черты рабовладельческого строя (фр. 416).
В области этики Демокрит видел счастье в умеренности и высшим благом считал «хорошее расположение духа» (фр. 277 сл.) или «невозмутимость духа» (фр. 306). Замечательно его наставление: «Не говори и не делай ничего дурного, даже если ты наедине с собой» (фр. 309). Сохранилось его изречение: «Прекрасна надлежащая мера во всем. Излишек и недостаток мне не нравятся» (фр. 336).
Древние писатели согласно утверждают, что сочинения Демокрита отличались высокохудожественным стилем и остроумной манерой изложения. Цицерон отмечал блеск его речи и ставил его на один уровень с Платоном («Об ораторе», I, 49).
Гегель и некоторые его последователи пытались превратить Левкиппа и Демокрита в идеалистов, но В. И. Ленин разоблачил это как «натяжку» и «слепоту» идеалиста Гегеля1.
Завершение этому материалистическому учению дал Эпикур (341 — 270 гг.) (отсюда и эпикурейство). Увлекшись учением Демокрита, Эпикур образовал свою школу в Афинах, где вел преподавание в виде бесед с друзьями в своем саду, который и известен в истории как «сад Эпикура». Его учения известны нам по трем его письмам, по некоторым отрывкам и по подбору его изречений в сочинении Диогена Лаэртского (см. гл. XX), а главным образом по поэме Лукреция. Говоря об Эпикуре, Лукреций прославляет его как человека, который освободил людей от страха перед богами и от боязни смерти («О природе», VI, 26—34). «У Эпикура, — писал К. Маркс в своей диссертации, — осуществлена и завершена, доведена до последних выводов атомистика со всеми ее противоречиями, как естественная наука самосознания...» 2.
Однако этика Эпикура отличается некоторой ограниченностью.
Он задумывается над вопросом о том, в чем заключается для человека счастье, и находит его не во внешнем виде, а внутри себя, в

1 См.: Ленин В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч., т. 29, с. 237—239.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 65.

душевном спокойствии — в «безмятежности души» (атараксия), и «это есть цель счастливой жизни». Он имеет в виду такое душевное равновесие, когда человек сохраняет свободу от всяких страстей — и от чрезмерных радостей, и от чрезмерной скорби. «Начало всего этого и величайшее благо есть благоразумие». На основании этого он приходит к мысли: «Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно» («Письмо к Менекею»). Отсюда и известное его правило: «Проживи незаметно» (фр. 86). Этим мотивировался уход от общественной деятельности (см. гл. XV, с. 325).
Нравственную свободу, по учению Эпикура, дает лишь знание. В «Письме к Геродоту» он кратко излагает материалистическую систему Демокрита — о чувственных восприятиях как источнике образования понятий, о вечности и неизменности вселенной, о безграничном количестве и движении атомов, об «образах», с помощью которых мы познаем материальный мир, и т. д. Но если Демокрит признавал только два вида движения атомов — прямое и отталкивание одних от других, то Эпикур открыл и третье — отклонение от прямой линии, что дает возможность атомам сталкиваться и своим соединением образовывать формы. В этом он находил объяснение существенного признака атома — его самостоятельного движения. Учение Эпикура проникнуто глубокой гуманностью. Эпикур писал чрезвычайно просто и ясно, без всякой претензии на ученость и литературность и невысоко ценился как стилист. Будучи человеком в высшей степени мягким и обходительным, он имел много друзей, с которыми поддерживал трогательную дружбу.
Влияние Эпикура на последующую мысль и литературу было весьма сильно, мы отмечаем это, говоря о Менандре, который был одним из его друзей (см. гл. XVIII). Однако его учение об удовольствии как конечной цели жизни («Письмо Менекею») толковалось как проповедь чувственного наслаждения, независимо от нравственных задач. Такой вульгарный эпикуреизм был широко распространен в поздние времена в античном мире. Постоянным нападкам подвергались его антирелигиозные воззрения.
К. Маркс называл Эпикура «величайшим греческим просветителем»1. В. И. Ленин в «Конспекте книги Гегеля «Лекции по истории философии» отмечает слова Гегеля, что «Эпикур открыл эмпирическое естествознание, эмпирическую психологию»2.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 64.
2 Ленин В. И. Философские тетради. — Полн. собр. соч., т. 29, с. 268.

ФРАГМЕНТЫ РАННИХ

ГРЕЧЕСКИХ ФИЛОСОФОВ

Часть 1

От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики

Издание подготовил А. В. ЛЕБЕДЕВ

Издательство -Наука-Москва 1989

22. ГЕРАКЛИТ А. БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА

1. ДИОГЕН ЛАЭРТИЙ, IX, 1-17: (1) Гераклит, сын Блосона (или, как говорят некоторые, Геракионта), эфесец. Он был в расцвете в шестьдесят девятую олимпиаду [504—501 гг. до н. э.]. Он был высокомудрым, как никто, и всех презирал, как это явствует из его сочинения, где он говорит: “Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем” [16/В 40]. Ибо “Мудрым [Существом] можно считать только одно: Ум, могущий править всей Вселенной” [85/В 41]. Гомер, по его словам, заслуживал того, чтобы его выгнали с [поэтических] состязаний и высекли, да и Архилох тоже [30/В 42]. (2) Он говорил также, что “своеволие надо гасить пуще пожара” [102/B43J и что “народ должен сражаться за попираемый закон как за стену [города]” [103/В 44]. Нападает он и на эфесцев за то, что они изгнали его друга Гермодора, в следующих словах: “Все взрослые эфесцы заслуживают того, чтобы их казнили.,. и с другими” [105/В 121]. Когда они просили его дать им законы^ он пренебрег их просьбой, сославшись на то, что город уже во власти дурного государственного устройства. (3) Удалившись в святилище Артемиды, он играл с детьми в кости (астрагалы), а обступившим его эфесцам сказал: “Что удивляетесь, негодяи? Не лучше ли заниматься этим, чем с вами участвовать в государственных делах?”. Впав под конец в человеконенавистничество и став отшельником, он жил в горах и питался травами и растениями. Заболев от этого водянкой, он спустился в город и. говоря загадками, спрашивал у врачей, могут ли они из ливня сделать засуху [42 с]. Они не поняли, а он закопался в коровнике, надеясь, что тепло от навоза испарит влагу [из его тела]. Ничего не добившись и этим, умер шестидесяти лет от роду [следует эпиграмма Диогена]. (4) По словам Гермиппа [фр. 28 FHG], он спросил врачей, может ли кто-нибудь из них опорожнить ему внутренности и откачать влагу, а когда те отказались, лег на солнце и велел слугам облепить его навозом; так, распластанный на земле, он скончался на второй день и был похоронен на агоре. А Неанф из Кизика [83 F 24 J ас], говорит, что, не смогши отодрать навоз, он остался на месте и был пожран собаками, которые не узнали его из-за перемены [облика]. (5) С детства он был чудаком: в молодости говаривал, что не знает ничего, а повзрослев — что знает все. Он не был Ничьим учеником, но, по его словам, выпытал самого себя [15/В 101] и узнал все от себя самого. Сотион, однако, говорит, что, по сообщениям некоторых, он был учеником Ксенофана и еще что Аристон [из Кеоса, фр. 28 Wehrlil в сочинении “О Гераклите” сообщает, будто от водянки он излечился, а умер от другой болезни; то же говорит и Гиппобот.

Книга, дошедшая до нас под его именем, по своей основной теме — “О природе”, а разделена на три главы: о Вселенной, о государстве и о богословии. (6) Он посвятил ее в храм Артемиды [как вотивный дар], по мнению некоторых, нарочно написав ее понепонятнее, чтобы она была доступна только способным [ее понять] и не стала предметом пренебрежения со стороны черни. Тимон [фр. 43 D.] так описывает его в общих чертах: “Вскочил среди них Гераклит, горлан, хулитель черни, говорящий загадками”. Теофраст говорит, что под влиянием меланхолии одно он в своем сочинении оставил незаконченным, а о другом пишет то так, то иначе. Свидетельство его высокомудрия приводит Антисфен в “Преемствах [философов]” [фр. 10 Jac.l: он уступил титул царя (басил евса) своему брату. Сочинение его снискало такую славу, что от него произошли и последователи его учения, прозванные гераклитовцами.

(7) Воззрения его в общих чертах таковы. Все состоит из огня и в огонь разлагается. Все происходит согласно судьбе, и все сущее слажено в гармонию через противо-обращенность. И все полно душ и божеств (демонов). Высказывался он и обо всех космических явлениях, и о том, что Солнце по величине таково, каким кажется. Еще он говорит: “Границ души... мера” [67/В 45]. Воображение он называл падучей [114/В 46] и говорил, что зрение лжет. В своем сочинении он выражается иной раз с таким блеском и ясностью, что даже последний тупица может с легкостью все понять и испытать душевный восторг; краткость и весомость его стиля несравненны.

(8) Частности его учения таковы. Огонь — первоэлемент, и все вещи — обменный эквивалент огня [54/В 90] — возникают из него путем разрежения и сгущения. Впрочем, ясно он не излагает ничего. Все возникает в силу противоположности, и все течет подобно реке [407В 12]. Вселенная конечна, и космос один. Рождается он из огня и снова сгорает дотла через определенные периоды времени, попеременно в течение совокупной вечности (зон) [54/93], происходит же это согласно судьбе. Та из противоположностей, которая ведет к возникновению [космоса], называется войной и распрей [28/В 80], а та, что — к сгоранию (экпирозе) — согласием и миром, изменение — путем вверх-вниз, по которому и возникает космос. (9) Сгущаясь, огонь увлажняется и, сплачиваясь, становится водой; вода, затвердевая, превращается в землю: это путь вниз. Земля, в свою очередь, снова тает [—плавится], из нее возникает вода, а из воды — все остальное; причины почти всех [этих] явлений он возводит к испарению из моря: это путь вверх. Испарения происходят из земли и из моря, одни светлые и чистые, другие темные: огонь возрастает за счет светлых, влажное начало — за счет темных. Что представляет собой объемлющее [=небосвод], он не объясняет, однако в нем имеются “чаши”, повернутые к нам вогнутой стороной; скапливаясь в них, светлые испарения образуют сгустки пламени, это и есть звезды. (10) Самое яркое и самое горячее — пламя Солнца, так как остальные звезды дальше отстоят от Земли и поэтому ^абее светят и греют, а Луна, находясь ближе к Земле, движется не через чистое пространство; Солнце же находится в прозрачной и беспримесной [области] и удалено от нас на умеренное расстояние, поэтому оно сильнее греет и светит. Затмения Солнца и Луны происходят, когда [их] “чаши” поворачиваются [вогнутой стороной] вверх, ежемесячные изменения очертания [=фазы] Луны — от того, что [ее] “чаша” понемногу поворачивается вокруг своей оси. Смена дня и ночи, месяцев, времен года и лет, а также дожди, ветры и тому подобные явления вызываются различными испарениями. (11) Так, светлое испарение, воспламенившись в круге Солнца, вызывает день, а преобладание противоположного ему порождает ночь. Возрастание тепла от светлого [испарения] вызывает лето, а избыток влаги от темного производит зиму. Сообразно с этим он объясняет и прочие явления. О Земле же — какова она — он ничего не говорит и о “чашах” тоже. Таковы были его воззрения.

Историю с Сократом и что он сказал, прочитав сочинение [Гераклита], которое Дал ему Еврипид, мы рассказали, следуя версии Аристона, в жизнеописании Сократа. (12) Грамматик Селевк, однако же, говорит, что, по сообщению некоего Кротона в “Ныряльщике”, первым привез книгу [Гераклита] в Элладу некий Кратет и что якобы это он, [а не Сократ] сказал, что для этой книги нужен делосский ныряльщик, чтобы в ней не утонуть. Одни озаглавливают ее “Музы”, другие — “О природе”, а Диодот — “Путеводитель точный к мете жизненной”, иные — “Мерило нравов, [или] Благочинный уклад поведения, один и тот же для всех”. Говорят, на вопрос, почему он молчит, он ответил: “Чтоб вы болтали!”. Дарий тоже пожелал приобщиться к его [мудрости] и написал ему так: [следуют письма 1—2, § 13—14]. (51) Так он держал себя даже с царем. Деметрий в “Одноименных [писателях и поэтах]” говорит, что он пренебрег и [приглашением] афинян, хотя и пользовался среди них огромной славой, и предпочел остаться на родине, хотя и был в небрежении у эфесцев. Упоминает о нем и Деметрий Фалерский в “Апологии Сократа” [фр. 92 Wehrii].

Толкователей его сочинения было великое множество: и Антисфен [гл. 66], и Ге-раклид Понтийский [фр. 39 Wehrii ], стоики Клеанф и Сфер, да еще Павсаний, прозванный гераклитовцем, Ником ед и Дионисий, а из грамматиков — Диодот, который говорит, что сочинение его не о природе, а^ о государстве, поскольку раздел о природе служит только для примера [—аналогии]. (16) Иероним [фр. 46 W.] сообщает, что и ямбический поэт Скифин взялся изложить учение Гераклита в стихах. Гераклиту посвящено много эпиграмм, в том числе следующая [следует фр. 98 е]. И еще такая [Anth. P., IX, 540]: “Не торопись раскрутить до стерженька свиток Гераклита/Эфесского:

Дорожка эта для тебя зело непроходимая. / Мрак и тьма беспросветная, но если тебя введет посвященный, / [книга станет] светлее ясного солнца”.

1а. СУДА, под словом “Гераклит”: Гераклит, сын Блосона ила Б автора, по другим — Геракина, эфесец, физический философ, прозванный “Темным”. Он не был учеником никого из философов, но был воспитан природой и прилежанием. Заболев водянкой, он не давался врачам лечить его так, как они хотели, но сам намазал себя всего навозом и высушил его на солнце; подбежавшие собака разорвали его, лежащего на земле. Другие говорят, что он умер, зарывшись в песок. Некоторые утверждали, что он был учеником Ксенофана и Гиппаса-пифагорейца. Он был [известен] в 69-ю олимпиаду [504—501 гг. до н. э.] при Дарий, сыне Гистаода, и написал много поэтических произведений.

2. СТРАБОН, XIV, 3, о. 632—633: до его [Ферекида Афинского, FGrHist 3 F 155] словам. Ионийскую, а впоследствии Эолийокую колонизацию возглавил Андрокл, законный сын афинского царя Кодра, и он стал основателем Эфеса. Вот почему, как говорят. Эфес стал столицей Ионийского царства, и происходящие от этого рода [=Ан-дроклидов] еще и поныне именуются “царями” (баоилевсами) и обладают некоторыми привилегиями: проэдрией [= почетным местом в первом ряду] на агонах, пурпурной

мантией как отличительным знаком царского рода, палицей вместо скипетра, и в их ведении находятся священные обряды Деметры Элевсинской. [Ср. свидетельство Ан-тисфена А 1, § 6 выше].

3. КЛИМЕНТ АЛЕКС. Строматы, I, 65 (II, 41, 19 St.): Гераклит, сын Блиоона, убедил тирана Меланкома сложить о себя власть. Он же пренебрег приглашением Е^аря Дария приехать в Персию.

3 а. [Свидетельства о Гермодоре см. фр. 105.]

3 b. [Анекдот о кикеоне см. фр. 31 d.]

(А 9 DK). АРИСТОТЕЛЬ. О частях животных, I, 5. 645 а 17: Рассказывают, что некие странники желали встретиться с Гераклитом, но, когда подошли [к его дому] и увидели, что он греется у печки, остановились [в смущении]. Тогда он пригласил их смело входить, “ибо и здесь тоже есть боги”. Так и к исследованию каждого животного следует приступать не смущаясь, полагая, что во всем имеется нечто естественное и прекрасное.

Сочинение и стиль

ср. А 1, § 5-7, 12. 15-16

4. АРИСТОТЕЛЬ. Риторика, III, 5. 1407 b 11: Текст вообще должен быть удобочитаемым и внятным, что одно и то же. Это как раз то свойство, которым большое число союзов обладает, а малое не обладает. Не обладают им и те [тексты], которые нелегко интерпунгировать, как, например, Гераклитов. Текст Гераклита трудно интердувги-ровать, так как неясно, к чему относится [то или иное слово] — к доследующему или к предыдущему. Так, например, в начале своего сочинения он говорит: “Эту-вот Речь сущую вечно люди не донимают”. Тут неясно, к чему относится слово “вечно”.

ДЕМЕТРИЙ. О стиле, 192: Ясность зависит от многого. В о-первых, от употребления слов в их прямом значении; во-вторых, от наличия союзов. Всякое бессоюзие (жаимбеточ) и отрывочность (SiaXs^u^e^ov) совершенно непонятны, так как где начало каждого колона — неясно вследствие несвязанности (Хозк;), как, например, в тексте Гераклита: его тоэде делает темным до большей части несвязанность.

ДИОГЕН ЛАЭРТ ИИ, II, 22: Говорят, Евридид дал ему [Сократу] сочинение Гераклита и спросил о его мнении. Тот ответил: “Что понял — великолепно, чего не понял, думаю, тоже, а впрочем, нужен прямо-таки делосский ныряльщик”.

*ТАТИАН. Послание к эллинам, 3 [после 15 d³]:...Не похвалил бы я его [Гераклита] и за то, что он спрятал свою поэму [?] в храме Артемиды, чтобы она была обнародована впоследствии таинственным образом. Те, кому это интересно, утверждают, что трагик Еврипид, [многократно] возвращаясь туда и читая ее, постепенно выучил ее наизусть и отменно передал Гераклитову тьму.

*КЛИМЕНТ АЛЕКС. Строматы, V, 50, 2 (II, 360, 22 St) [после Орфея В 22 и Пифагорейских акусм]: И мы найдем еще тьмы и тьмы загадочных речений философов а поэтов, поскольку даже целые книги выражают смысл, вложенный в них сочинителем, в прикровенном виде, как, например, книга Гераклита “О природе”, за что он и получил прозвище “Темный”. Сходно о этой книгой и “Богословие” Ферекида Сиросокого.

*ГЕРАКЛИТ-АЛЛЕГОРИСТ. Гомеровские вопросы, 24,3: Гераклит Темный бого-сдовствует о природе в неясных выражениях, о смысле которых можно догадаться через символы... [следуют фр. 47 Ь¹ и 40 о²] и все его сочинение “О природе” написано ^в загадках и аллегориях.

*ПЛОТИН, IV, 8 [б], 1,8 H.—S. [после фр. 56]: Гераклит... предоставил нам догадываться [о смысле своих слов], не потрудившись сделать свою речь ясной для нас и т. д.

*"ДАВИД. Комм. к “Введ.” Порфирия, CAG 18, 2; о. 105, 10—13: Неясность проистекает либо от слога, либо от теорий. От теорий — как, например, в случае с изречениями Гераклита: они глубоки и необычны. Это о сочинениях Гераклита оказано, что они нуждаются в глубинном ныряльщике.

*ЦИЦЕРОН. О пределах добра и зла, II, 15: [Темнота] не заслуживает упрека в двух случаях: либо если привносишь ее намеренно, как Гераклит, “который известен под прозвищем Темный, ибо слишком темно о природе вещей рассуждал он”, либо когда непонятность речи обусловлена темнотой предмета, а не слов, — такова темнота “Тимея” Платона. Ср. также: ЦИЦЕРОН. О природе богов, I, 74; III, 35; О дивинации, II, 132; ЛУКРЕЦИЙ, I, 638 ел.; ПСЕВДО-АРИСТОТЕЛЬ. О мире, 396 b 20; ВИТРУ-ВИЙ. II, 2, 1; СЕКСТ ЭМПИРИК. Против ученых, VII, 7: Обсуждался также вопрос о Гераклите: является ли он не только физическим, но и этическим философом.

*МАКРОБИЙ. Комм. к “Сну Спипиона”, 1,2,21: Сообразно о этим говорили о богах сам Пифагор и Эмпедокл, а также Парменид и Гераклит...

*ПЛУТАРХ. О дельфийском Е, 9.388 EF: Мы слышим, как богословы — одни в стихах [= Орфей], другие в прозе [= Гераклит] — утверждают и поют... [см. фр. 55 с].

*Легенда о плачущем философе

ИППОЛИТ. Опровержение всех ересей, I, 4: Физический философ Гераклит из Эфеса оплакивал вое, осуждая невежество всей жизни и всех людей, но испытывая жалость к жизни смертных. Он утверждал, что сам знает все, а другие люди —' ничего. Высказывания его почти во всем согласны о Эмпедоклом: он также утверждал, что начало всего— вражда и любовь, что бог — это умный огонь, что все движется в противоположных направлениях и ничто не стоит. Эмпедокл считал, что пространство вокруг нас полно зла, причем зло простирается от околоземного пространства до Луны, а дальше не заходит, поскольку все надлунное пространство чище. И Гераклит думал так же.

(С 5 DK). ЛУКИАН. Продажа жизней, 14: [Покупатель] А ты что плачешь, любезнейший? Думаю, гораздо лучше поговорить о тобой. [Гераклит]. О чужеземец, я думаю, что жизнь человеческая несчастна я полна слез, и нет в ней ничего, неподвластного смерти; потому-то я вас жалею и плачу. И настоящее мне не кажется великим, а уж будущее и вовсе печально — я разумею мировые пожары и погибель Вселенной. Об этом я и плачу, а еще о том, что нет ничего постоянного, но все смешано как в бол-танке (кикеоне) и одно я то же: удовольствие-неудовольствие, знание-незнание, большое-малое — [все это] перемещается туда-сюда и чередуется в игре Вечности (Эона). — А что такое Вечность? — [Гер.] Дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то проигрывающее. — А что такое люди? — [Гер.] Смертные боги. — А боги? — [Гер.] Бессмертные люди. — Ты что это, загадками говоришь или головоломки сочиняешь? Совсем как Локсий, ничего не разъясняешь. — [Гер.] А мне до вас и деда нет. — Ну так никто и не купит тебя, коли он в здравом уме. — [Гер.] Да сгиньте вы все поголовно — и покупатели и непокупатели! — Да, от такой напасти недалеко до черно-желчия (меланхолии).

СОТИОН у Стобея, III, 20, 53: На мудрых вместо гнева находили: слезы -— на Гераклита, смех —• на Демокрита.

СЕНЕКА. О спокойствии духа, XV, 2: Гераклит всякий раз, как выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся: одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому —• нелепым.

ОН ЖЕ. О гневе, II, 10, 5: Гераклит всякий раз, как выходил на люди и видел вокруг себя столько дурно живущих, а верней, дурно погибающих людей, плакал и жалел всех, кто сам себе казался радостным и счастливым... Демокрит, говорят, напротив... [ср. ДЕМОКРИТ, LXII Л.].

*Псевдо-Гераклит. Письма

I. Царь Дарий приветствует мудрого мужа Гераклита Эфеоского. Сочинил ты письменную речь о природе, трудную для понимания и истолкования. Мнится мне, что в некоторых местах, ежели переводить ее дословно, она обнаруживает некий смысл касательно созерцания целокупного космоса и всего, что в нем происходит, что находится в божественнейшем движении, но в том, что касается исследования и познания, она по большей части воздерживается от суждения, так что даже наиболее искушенные в эллинской словесности, да и другие — те, кто занимается наблюдением небесных явлений и с любопытством их изучает, — недоумевают относительно смысла твоего письменного изложения, отличающегося, судя по всему, верностью суждений. Поэтому царь Дарий, сын Гистаспа, желает послушать твои чтения и устное преподавание. Приезжай же скорей пред мои очи в царский дворец. Эллины обычно невнимательны к мудрецам и пренебрегают их благими указаниями о благом доведении и образе жизни, у меня же будет тебе всяческий почет, ежедневное благое и отменное обращение и жизнь, сообразная о твоими увещаниями.

II. Гераклит царю Дарвю, сыну Гистаопа, желает здравствовать. Сколько ни есть на Земле чело веков, от истины и праведного делания они далеки, но прилежат ненасытности и погоне за славой скверного недоумия ради. Я же, предавая забвению всяческую подлость и избегая пресыщения, которое по причине надменности вызывает всеобщую зависть, пожалуй что не приеду в страну персидскую, довольствуясь малым по своему разумению. {Прощай.}

III. Царь Дарий эфесцам.

Доблестный муж — великое благо городу: хорошими речами и законами он облагораживает души, своевременно направляя их ко благу. Вы же изгнали из отечества Гермодора, наилучшего не только из вас, но и из всех ионийцев, навесив дозорные обвинения на доблестную душу. Если вц решили воевать с царем, вашим господином, то готовьтесь: пошлю [на вас] войско, которому не сможете противостоять, ибо стыдно великому царю не прийти на помощь друзьям. Если же ничего подобного не предпримете, верните из изгнания Гермодора и возвратите ему наследственное владение, помня о благодеяниях, которыми я осыпал вас из моего благоволения к нему: я уменьшил вам налоги, которые вы нлатили, и даровал много земли в придачу к той, которой вы владели. Похоже, что вы не испытываете ко мне за это благодарности: иначе вы бы никогда не изгнали друга царя Гермодора. Пошлите же ко мне людей, которые будут отстаивать передо мной законность ваших обвинений против Гермодора, и если он будет уличен в злом умысле, то будет наказан, а если вы, то я вас вразумлю и впредь не дозволю обижать доблестных мужей. Это выгодно и вашему царю и вам. {Прощайте.}

IV. Гераклит — Гермодору.

Отныне хватит горевать о твоих несчастьях, Гермодор! Эвтикл, сын Никофонта —• того, что в позапрошлом году святотатственно ограбил богиню, — выдвинул против меня обвинение в нечестии (превосходящего мудростью побеждая невежеством): дескать, на воздвигнутом мной алтаре я написал свое собственное имя, обоготворяя самого себя, в то время как я человек. Как ты думаешь? Сочтут ли они благочестивым меня, если о богах я думаю противоположное тому, что признают они? Если бы слепые судилвг зрячего, они называли бы зрение слепотой. О невежественные люди! Научите сначала самих себя, что есть бог, чтобы, когда вы говорите о нечестии, вам можно было верить. (2) Где же бог? Затворен в храмах? Хороши “благочестивые” — вы, которые поселяете-бога во тьме. Человек почтет за оскорбление, если его назовут каменным, а бога [отождествляют с каменным изваянием], и ато считается истинным, так что — прямо как в священном возгласе — он “из горных круч рождается”. Невежды! Ужели вы не знаете, что нет бога рукотворного, что бог не имеет искони [каменного] основания и что он не заключен в одной какой-то ограде, но что весь космос — его храм, разнообразно-украшенный животными, растениями и звездами? “Гераклу Эфесскому”, а вовсе н& “Гераклиту” написал я на алтаре, записывая бога в число ваших сограждан. Если же вы не знаете грамоты, то нечего выдавать ваше невежество за мое нечестие. Учитесь мудрости и понимайте. Да только и вам неохота, и я вас не принуждаю. Старейте в невежестве, радуясь собственным порокам! (3) А Геракл, что, не человеком родился? По Гомерову вранью, еще и гостей убивал. Спрашивается, что его обоготворило? Собственная доблесть и благороднейшие из его деяний, коль скоро он совершил столько" подвигов. Ну а я, о люди, я-то разве не доблестен тоже? Да только напрасно я вас об этом спросил, ибо даже если вы ответите противоположное, я все равно доблестен. Я тоже совершил много труднейших подвигов. Я победил наслаждения, победил деньги, победил честолюбие, поборол трусость, поборол лесть, не прекословит мне страх, не-прекословит мне хмель, боится меня страдание, боится меня гнев. Вот о кем борьба. И я сам себя увенчал [победным венком], сам себе давая приказания, а не получая их от Эврисфея. (4) Когда прекратите вы возводить хулу на мудрость и приписывать нам собственные прегрешения и собственные недостатки? Если бы вы могли возродиться через пятьсот лет после палингенесии, то застали бы Гераклита все еще в живых, а от вас даже и следов от имени [не нашли бы]. Я буду жить, доколе существуют города и страны, и благодаря моей мудрости имя мое не перестанет произноситься никогда. И даже если город эфесцев будет разграблен и все алтари разрушены, местом памяти обо мне станут человеческие души. Я возьму себе в жены Гебу, но только не Гераклову (тот со своей никогда не расстанется), родится для меня другая. (5) Многих [Геб] рождает добродетель: Гомеру дала одну, Гесиоду — другую, и со всеми, кто только станет доблестным, с каждым из них она сочетает браком славу мудрости. Вот и выходит, Эвтикл, что я — благочестив, ибо я единственный, кто знает бога, а ты, во-первых, дерзок, ибо только думаешь, что его знаешь, а во-вторых, нечестив, ибо мнишь богом не бога. [По-твоему], если не воздвигнуть алтарь бога, то бога нет, а если воздвигнуть, но не бога, то бог есть, так что камни — свидетели о богах? О нем должны свидетельствовать дела, как, например, дела Солнца. День и ночь о нем свидетельствуют, времена года — свидетели, воя земля плодоносящая — свидетель, круг Луны — его дело, небесное свидетельство.

V. Гераклит — Амфидаманту. Болен я, Амфидамант, болезнию водянкой, так что болезнь — это преобладание

каждого из элементов, заключенных в нас. Избыток тепла — лихорадка, избыток холода — паралич, избыток воздуха — удушье, [избыток воды] — теперешняя моя влажная болезнь. Но душа, соединяющая их в гармонию, — нечто божественное. Здоровье первично, природа — лучший врач. Ибо первобытная безыскусственность не подражает чему-то противоестественному, ато уж потом, подражая чему-то иному, люди придумали имена “науки” и “незнания”. Раз я знаю природу космоса, то знаю и природу человека, знаю болезни, знаю здоровье. Исцелю самого себя, уподоблюсь богу, который выравнивает чрезмерности космоса, отдавая приказы через Солнце. (2) Гераклит не будет пленен болезнью, болезнь будет пленена разумом Гераклита. И во Вселенной тоже влажное высыхает, горячее охлаждается. Знает моя мудрость пути природы, знает и прекращение болезни. Если же тело прежде даст течь и переполнится водой, то потонет в роковом конце. Но душа не потонет, нет! — ибо она бессмертна: она взлетит в горние выси, примут меня эфирные чертоги, и [там] я оговорю эфесцев. Я стану гражданином града, населенного не людьми, а богами, и уже не я буду воздвигать алтари другим, а другие — мне, и не Эвтикл будет грозить мне обвинением в нечестии, а я ему — гневом. (3) Удивляются, почему всегда мрачен Гераклит, не удивляются, почему всегда подлы люди. Поубавьте малость свою порочность, и''я тотчас улыбнусь. Я и так уже подобрел за время нынешней моей болезни, ибо не встречаюсь с людьми, но болею в одиночестве. Вот уже и душа моя вещая провидит грядущее свое освобождение из этой темницы, и, высовываясь из трясущегося тела, [словно из окошка], вспоминает свою родину, низойдя откуда [на землю], она облеклась в текущее тело, этот труп, который другие люди мнят живым, сдавленный в слизи, желчи, сукровице, крови, жилах, костях и мясе. И если бы каждый из нас, находясь в изгнании, не старался избежать наказания [за самовольное возвращение], то разве бы мы не покинули уже это тело давным-давно и не убежали бы из него? {Прощай.}

VI. К нему же.

Сошлись врачи, Амфидамант, на мою болезнь, да и с какой превеликой охотой, не зная ни искусства, ни природы, причем второго они [и знать] не желали, первое мнили, [будто знают], тогда как [на самом деле] не знали ни того, ни другого. Только-то и всего, что намяли мне живот своими пощупываниями, будто я мех какой. Иные еще и лечить хотели, да я не дал, а потребовал от них прежде [назвать] причину болезни, и они не назвали, так что не они меня одолели, а я их. “Как же вы сможете, — спросил я их, — быть флейтистами-искусниками, если вас побеждает не-флейтист? Я сам себя исцелю или вы — если научите меня, как превратить ливень в засуху”. (2) Они даже не поняли вопроса и замолчали, сбитые с толку в своей собственной науке. Тогда я понял, что и других [больных] исцелили не сами они, а случай. Они впадают в нечестие, Амфидамант, прикидываясь знатоками искусств, которыми не владеют, и леча то, чего не знают, и убивая людей, под именем искусства попирая природу и искусство. Позорно признаваться в невежестве, еще позорнее притязать на знание, которым не обладаешь. Что им за радость от вранья, как не обогащение обманным путем? Если бы они собирали подаяние, то были бы лучше, ибо их по крайней мере жалели бы. В действительности же их ненавидят, ибо они и вредят, и лгут. Прочие искусства попроще, скоро изобличаются; чем выше [искусство], тем трудней уличить. (3) <Не> утаились от меня такие люди в городе, Несть меж них врача, все обманщики и шарлатаны, продающие за деньги ловкие ухищрения. Дядю моего Гераклеодора они убили, да еще и награду подучили — это они-то, которые не смогли объяснить ни причину моей болезни, ни как ливень может превратиться в засуху. Не знают они, что бог в космосе врачует великие тела. Он выравнивает их чрезмерность, соединяет раздробленное, предупредительно вправляет вывихнутое, собирает рассеянное, украшает безобразное, теснит отставшее, преследует убегающее, светом озаряет мрак, ограничивает безграничное, налагает форму на бесформенное и делает зримым невоспринимаемое. (4) Он проникает сквозь все естеотво, вылепливая, оглаживая, разлагая, замораживая, растапливая. Сухое он расплавляет во влажное и разжижает его, влагу испаряет, а разреженный воздух сгущает, и [так] непрерывно одно гонит сверху, другое сажает снизу. Таково врачевание больного космоса. Ему я буду подражать в самом себе, а что до других, то ну их всех!

VII. К Гермодору.

Прослышал я, что эфесцы намереваются ввести закон против меня беззаконнейший, ибо несть закона по делу одного, но судебное решение. Не знают того эфесцы, что судья отличен от законодателя. И так лучше, ибо бесстрастнее по отношению к неизвестному лицу, имеющему совершить деяние. Судья же видит подсудимого, который вызывает пристрастие. [Эфесцы] знают, Гермодор, что я помогал тебе вырабатывать законы, и хотят изгнать меня тоже, но только [им это не удастся], прежде чем я их изобличу в том, что они приняли беззаконное решение. “Кто не смеется и ко всему относится с человеконенавистничеством, тот должен покинуть город до захода солнца” — такой закон решили они принять, но ведь нет никого несмеющегося, Гермодор, кроме Гераклита, так что изгоняют меня. (2) О люди! Хотите узнать, почему я никогда не смеюсь? Не потому, что ненавижу людей, а потому, что [ненавижу их] пороки. Так и запишите закон: “Кто ненавидит порок, пусть уйдет из города”, — и я уйду первым. С радостью буду жить не вдали от родины, а вдали от подлости. Перепишите постановление, если же вы признаете, что “эфесцы” — это “порок”, то ненавижу и вас. Разве я не был бы более справедливым законодателем, [приняв закон]: “Кто сделал Гераклита несмеющимся своей подлостью, пусть уйдет из жизни”, или, еще лучше, “пусть будет оштрафован на 10 000 [драхм]”, раз денежное наказание удручает вас больше? Это для вас “изгнание”, это для вас “смерть”. (3) Вы несправедливо обидели меня, отняв то, что дал мне бог, и несправедливо меня изгоняете. Или, может быть, прикажете любить вас за то, что вы искоренили во мне добродушие, за то, что не прекращаете бороться со мной законами и ссылками? Разве, оставаясь в городе, я уже не изгнан [и не живу] вдали от вас? С кем [из вас] вместе я прелюбодействую, с кем оскверняю себя убийством, о кем пьянствую, с кем развращаюсь? Не развращаю, не обижаю никого, один я в городе. Вы превратили город в пустыню своими пороками. Может быть, ваша агора делает Гераклита хорошим? Нет, но Гераклит —. вас, город, да только вы не желаете. (4) А я желаю, и я [сам] есмь закон для всех остальных, но поскольку я один, то не в силах наказывать весь город. Вы удивляетесь тому, что я больше не смеюсь, а я удивляюсь смеющимся — тому, что они радуются своим беззакониям, тогда как им следует грустить о своей неправедности. Дайте мне мирную передышку для сздеха, перестаньте маршировать в суды, обратив в оружие собственные языки, после того как похитили деньги, развратили женщин, отравили друзей, совершили святотатство, проституировали, были уличены в нарушении клятвы, избили кого-то до полусмерти, совершили всевозможные преступления. (5) Глядя на эти поступки людей, я буду смеяться? Или глядя на заботящихся об одежде, бороде и прическах для обмана, или на женщину, ядами убившую своего ребенка, или на отроков, чье наследственное

состояние промотано, или на гражданина, у которого отняли законную жену, или^на девочку, изнасилованную и лишенную девства во время военощных празднеств, или на гетеру — еще не женщину, но уже обладающую женским опытом, или на распутного юнца, в одиночку живущего со всем городом, или на то, как переводят оливы на благовонные притирания, или как на пирах разбухают в объеме от выпитых кубков, или на роскошества в яствах, приводящие к поносам, или на то, как актеры на сцене подстрекают чернь к великим беззакониям? Позволит ли моему взору развеселиться зрелище добродетели, поставленной на второе место после порока? (6) Или, может быть, мне смеяться, взирая на ваши настоящие войны, когда под предлогом нанесенных вам обид вы оскверняете себя убийством, несчастные, превращаясь из людей в диких зверей, когда музыкой флейт и труб вы разжигаете в себе чуждые Музам страсти, когда железо, которое скорее должно употребляться для плугов и земледелия, обращается в орудие убийства и смерти, когда вы кощунственно оскорбляете божество, называя его “Афиной Воительницей” и “Аресом Эниалием” [= “Убийцей”], когда, построив фалангу против фаланги, человек против человека, вы молитесь о взаимном убиении, когда отказывающихся осквернить себя убийством вы наказываете как дезертиров, а заливших себя кровью о ног до головы почитаете как героев? (7) Львы не вооружаются против львов, кони не берутся за мечи, и вряд ли увидишь орла, облачившегося в панцирь против орла. Нет у них никакого иного орудия битвы, но каждому служат оружием его собственные члены. Одним оружием олужат рога, другим — клювы, третьим — крылья; одним — скорость, другим — крупная отать, третьим — мелкая, четвертым — толщина, пятым — умение плавать, многим — отвага. Никакой меч не привлекает бессловесных животных, ибо они видят, что закон природы сохраняется в них самих, а не в людях. [...] (8) А впрочем, на что вам желать окончания войны? Может быть, этим вы развеете мое уныние? Как это? Разве не о еще большим рвением вырубаются деревья на земле ваших соплеменников и разграбляютоя их города? Не творится глумление над старостью, не уводятся жены, не вырываются из объятий дети, не разрушаются брачные чертоги, не обращаются в наложниц девы, не оженотворяютоя мальчики, не заковываются в железные цепи свободные, не сносятся храмы богов, не разрываются святилища героев, не поются богам пеаны [== песни благодарения] за нечестивые дела и не приносятся им благодарственные жертвы за совершенное беззаконие? (9) Вот почему я не смеюсь. В мирное время вы воюете речами, в военное решаете дела железом: похищаете право мечами. Гермодора изгоняют за то, что он пишет законы, Гераклита изгоняют за нечестив. Города опустели от доблести, пустыни полны народа для беззакония. Стены [домов] стоят как знамение человеческой порочности, укрывают от взоров ваше насильничеотво [ptav, а не насельничеотво, 8{ом], дома у всех огорожены. Другие [= городские] стены — [знамение] ошибки: те, кто внутри, враждебны [друг Другу], но при этом [именуются] согражданами; те, кто снаружи, — враги, но при этом [именуются] гостями. Все враги, никто не друг [другому] (10) Могу ли я смеяться, видя столько врагов? Чужое богатство вы считаете своим, чужих эден считаете своими, свободных обращаете в рабство, живых поедаете, законы нарушаете, беззакония возводите в ранг закона, насилуете вое, что для вас непривычно. Законы, которые по преимуществу считаются знамениями справедливости, суть свидетельство несправедливости. Ибо если бы их не было, вы бы предавались подлостям без стеснения; на самом же деле, хотя страх наказания вас немного и обуздывает, вы одержимы страстью ко всякого рода несправедливости.

VIII. К нему же.

Дай мне знать, Гермодор, когда ты решил отчалить в Италию. Пусть боги и демоны той страны примут тебя милостиво! Мне приснилось, как к твоим законам подходили цари [доел. “диадемы”] со всего обитаемого мира и, падая перед ними ниц,. поклонялись им по персидскому обычаю, а те продолжали стоять с величавой торжественностью. Поклонятся тебе эфеспы, когда тебя уже не будет, когда твои законы будут повелевать всеми, тогда они вынуждены будут их принять. Бог отнял у них верховенство, и они сочли себя достойными рабства. (2) Я узнал это и о г отцов: вся Азия сделалась владением царя, и все эфеспы — его добычей. Они не привыкли к истинной свободе — к гому, чтобы править [другими]. И теперь они, разумеется, подчинятся приказам, а если не послушаются, то им не сдобровать. Люди сетуют на богов за то, что те не обогащают их, но не сетуют на собственный безрассудный нрав (этос). Надо быть слепым, чтобы не принять те блага, которые дарует божество- Среди прочего Сивилла предсказала и следующее: “Мудрый в Италию муж придет из страны Ионийской”. Она провидела тебя за столько веков, Гермодор, та Сивилла, и ты был уже тогда, а эфеспы и теперь не желают замечать того, кого через богоносную женщину видела сама Истина. (3) Это свидетельство о твоей мудрости, Гермодор, а эфесцы прекословят свидетельству бога [Аполлона]. Они заплатят за свое своеволие и уже теперь расплачиваются тем, что преисполнились порочных намерений. Бог наказывает подлецов не тем, что отнимает у них богатство, а тем, что умножает его, чтобы, обладая тем, ради чего они грешат, они оказались изобличенными и выставили свою порочность на всеобщее обозрение; бедность прикрывает [пороки]. Пусть не покинет вас удача, чтобы вы позорились в своих подлостях! Ну да бог с ними, а ты мне дай знать о времени отъезда. В любом случае хочу встретиться с тобой и поговорить о многом, в том числе и вкратце высказать свои соображения о самих законах. (4) Я бы изложил эти соображения и в письме, если бы не ставил превыше всего сохранение их в тайне. Ничто так не сохраняется в тайне, как сказанное наедине, тем более когда наедине разговаривают Гераклит с Гермодором. Большинство не отличается от дырявых сосудов: они не могут скрыть ничего, но протекают от болтовни. Афиняне благодаря своей автохтонности познали природу человека, ибо происходят из земли и потому порой имеют треснутый ум. Их научили хранить неизреченные тайны благодаря мистериям, чтобы молчали от страха, а не по решению и чтобы забота о молчании впредь не тяготила душу.

IX. К нему же.

Доколе, Гермодор, люди будут порочны, и не только поодиночке, в своей частной жизни, но и сообща, целыми государствами? Эфесцы изгоняют тебя — самого доблестного гражданина. За что, спрашивается, как не за то, что ты написал законы, предоставляющие вольноотпущенникам равенство гражданских прав (исополитию), а их детям — равенство привилегий (исотимию)? А между тем законный гражданин не становится доблестным по постановлению, а вынуждается к этому своим происхождением и, даже будучи вынужденным, не всегда остается доблестным. Подвергнутые испытанию (докимасии) удостаиваются гражданства, доказав свое право на равенство привилегий своей жизнью. Насколько же лучше те, кого записывают в число граждан за доблесть! (2) Лакедемоняне среди прочего заслуживают одобрения за то, что спар-тиатами провозглашаются не на основании письменных декретов, а на основании поведения. Кто угодно — хоть скиф, хоть трибалл, хоть пафлагонец, хоть уроженец неизвестной страны, — придя [в Спарту] и выдержав суровую Ликургову дисциплину^

становится лаконцем, так что всякий получивший права гражданства приходит, неся родину в самом себе, пусть он хоть числится на стелах в центре города, зато порок живет в изгнании вдали от города. И я не верю в существование каких-то “эфеспев”, {они существуют] разве лишь в том смысле, в каком говорят об “эфесской собаке” или “эфесской корове”. Эфесец же, если он доблестен, — гражданин мира (космополит). Ибо мир — общая для всех страна, в которой закон не надпись, а бог, и кто его преступит, тот совершит нечестие, а вернее даже, и не преступит, коль скоро преступление его не останется незамеченным. (3) Много Эриний Правды (Дикэ), стражей, [подстерегающих! преступления. Гесиод солгал, определив их число в тридцать тысяч: мало, не хватит на зло мира, слишком много порочности. Боги мне сограждане, в награду за добродетель я живу в обществе богов и знаю, какой величины Солнце, а порочные не знают даже самих себя. Не стыдно ли эфесцам от того, что рабы бывают доблестными? Разумеется, ибо сами порочны те свободные, которые поддаются несвободным страстям. Пусть перестанут быть такими и полюбят всех, ведь добродетель всех делает равными. Как вы думаете, люди, ужели бог, не сделавший рабами ни собак, ни овец, ни ослов, ни коней, ни мулов, ужели он сделал рабами людей? (4) И раз рабство постигло лучших, не стыдитесь ли вы и этого дела и имени вашей несправедливости? Насколько лучше эфесцев волки и львы! Они не обращают в рабство друг друга, орел не покупает орла, лев не служит виночерпием у льва, и собака не оскопляет собаку, как вы [оскопили] Мегабиза богини, опасаясь, что жрецом ее девственности будет мужчина. Ужели, нечестиво надругавшись над природой, думаете быть благочестивыми по отношению к статуе? А может быть, [вы его оскопили], чтобы, лишенный мужской силы, он первым делом стал проклинать богов? К тому же вы подозреваете богиню в невоздержанности, если боитесь, что служителем ее будет мужчина. (5; “Пусть HP садится со мной рядом раб и пусть не обедает со мной за одним столом”, — говорят эфесцы. А я скажу нечто более справедливое: пусть садится со мной добродетельный и пусть обедает со мной или — еще лучше — пу^ть садится на более почетном месте и пусть ему будет оказано предпочтение, ибо людей делает равными ве случай, а добродетель. Чем обидел вас Гермодор, напомнив эфесцам о том, чти рее люди и что не следует кичиться случаем, ставя его над природой. Только порочность обращает в рабство, только добродетель освобождает, никакому человеку это не под силу. И даже если •благодаря случаю вы повелеваете другими, добродетельными, сами вы — рабы своих желаний и подчиняетесь повелениям своих собственных господ. (6) О люди, ужели вы не боитесь малочисленности мужского населения в городе? Зачем же вам тогда вводить {в город] пришлую толпу, когда следует [принять в число граждан] воспитанных и вскормленных вами и ставших добродетельными благодаря угрозам, наказаниям и страху? Кто подчинится твоим законам, Гермодор, те станут лучше, ае переживай. Провидит это моя личность, которая для каждого — его божество. И подчинятся, и вся власть будет у них в руках, если будут подражать природе. П} Тело, раб души, живет одной общиной с душой; и ум не возмущается тем, что живи-i вместе со своими слугами; и земля, самое малоценное в космосе, правит вместе с небом; и не1о не отвергает бренную землю, так же как сердце — внутренности, самая сяященыая вещь в теле — самую худородную. Бог без зависти наделил всех в равной мере глазами, слухом, чувством вкуса, обонянием, памятью и надеждой и не закрыл от рабов свет солнца, записав всех людей в граждане мира. Эфесцы же считают свой город над-мирным, ни за что не удостаивая [рабов] участия в общественных делах. Глядите, как бы вам не впасть в нечестие своей оппозицией богу. Вы что, хотите, чтобы рабы вас всегда ненавидели: и прежде, когда они были у вас в услужении, и впоследствии, когда они лишаются прав? (8) Зачем же вы их освобождали, если считали их недостойными? Может быть, потому, что они поддались вашим страстям? Выходит, что вы негодуете на тех, кто был у вас в рабстве по воле случая, а не на самих себя, которые находились во власти порочных страстей? Те были достойны жалости за то, что терпели зло от страха, вы же достойны проклятия за то, что предписываете еще худшее. Вы и тогда были в рабстве у более жестоких господ, и теперь еще в рабстве, ибо боитесь тех, кем повелевали. Чего же вы хотите? Чтобы они всем скопом покинули город и, покинув его, основали свой собственный город, проклявши вас и приняв постановление, запрещающее въезд детям ваших детей? Вы растите врагов самим себе, эфесцы, и будущую вражду между вашими и их детьми. Ничего, Гермодор! Эфесцы пожнут плоды своих собственных рук, а тебе, доблестный человек, всего доброго!

ФАЛЕС

Перевод

ФАЛЕС

(ок. 640-546 до н.э.), древнегреческий философ, основатель милетской школы. Уроженец Милета в Малой Азии. Фалеса считают отцом греческой философии и причисляют к Семи мудрецам. Сообщается, что Фалес предсказал затмение Солнца (произошедшее, согласно современным вычислениям, 28 мая 585 до н.э.). Он был также умелым политиком и пытался сплотить города Ионии в оборонительный союз против Персии. Будучи военным инженером на службе у царя Лидии Креза, Фалес, как сообщают, пустил реку Галис по новому руслу, а свои деловые качества доказал, захватив монополию на торговлю оливковым маслом. Традиция утверждает, что Фалес познакомил греков с геометрией, которую изучил в Египте. Сочинения Фалеса не сохранились (возможно, он ничего не писал), и то, что мы знаем о его учении, происходит из вторичных источников, в первую очередь из трудов Аристотеля (Метафизика I 3). Фалес считал воду первопринципом, из которого возникают все вещи и в который они распадаются. Согласно Аристотелю, это утверждение основывалось на том наблюдении, что многие предметы, необходимые для жизни (пища, тепло, семена и т.д.), так или иначе содержат влагу. Аристотель приписывает Фалесу изречения: "все полно богов" и "камень (т.е. магнит) имеет душу и потому двигает железо". Присущий философии Фалеса анимизм (иногда его называют гилозоизмом), т.е. вера в то, что материя пронизана жизнью и наделена душой, характерен для представителей ранней ионийской школы.
ЛИТЕРАТУРА
Фрагменты ранних греческих философов, ч. 1. М., 1989

1. ДИОГЕН ЛАЭРТИЙ, I, 22—44: (22) Итак, Фалес, как говорят Геродот [I, 170], Дурис [FGrHist 76 F 74] и Демокрит [68 В 115 а= 156Л.], происходил от отца Экcамия и матери Клеобулины, из рода Фелидов, а Фелиды — финикийцы, благороднейшие из потомков Кадма и Агенора. <Он принадлежал к числу семи мудрецов>, как среди прочих говорит Платон [Протагор 343 а= 10, 2], и первым был назван “мудрецом” в архонтство Дамасия в Афинах [582/581 г. до н. э.], при котором были названы “мудрецами” и семеро, как говорит Деметрий Фалерский в “Списке архонтов” [FGrHist 228 F 1 = фр. 149 W.). Милетское гражданство они [Фелиды] получили, когда — изгнанные из Финикии — прибыли [в Милет] вместе с Нейлеем. По словам же большинства, он был коренной милетец и знатного рода.

(23) После государственных дел он предался изучению природы. И согласно некоторым, не оставил ни одного сочинения (так как приписываемая ему “Морская астрономия”, как полагают, принадлежит Фоку Самосскому [гл. 5, ср. 11 В 1]; Каллимах, однако, знает его как открывателя Малой Медведицы, о чем говорит в “Ямбах” [фр. 191 Pfeiffer I, 167= А За] так:

... И, как говорили, вымерил звездочки Воза,
[Ориентируясь] по которому плавают Финикийцы),

а согласно другим, написал только два: “О солнцевороте” и “О равноденствии” [В 4], прочее сочтя непостижимым. По мнению некоторых, он первым занялся астрономией и предсказал солнечные затмения и солнцевороты, как говорит Евдем [фр. 144 Wehrli] в “Истории астрономии”, почему им и восхищаются Ксенофан [21 В 19] и Геродот [1, 74]. Об этом свидетельствуют также Гераклит [63 b M.] и Демокрит [156 Л.].

(24) По словам некоторых, он также первым сказал, что души бессмертны; к их числу принадлежит поэт Херил [фр. 12 Bern.]. Кроме того, согласно некоторым, он первым открыл прохождение [?] Солнца от солнцеворота к солнцевороту и первым сказал, что величина [= диаметр] Солнца составляет одну семьсот двадцатую часть <солнечной орбиты, равно как и величина Луны — одну семьсот двадцатую часть> лунной. Кроме того, он первым назвал последний день месяца тридцатым и, по словам некоторых, первым стал рассуждать о природе (peri phuseôs).

Аристотель [А 22] и Гиппий [86 В 7] говорят, что он наделял душой (psuche) даже неодушевленное, заключая (tekmairomenos) [о всеобщей одушевленности] по магнесийскому камню [магниту] и янтарю. Памфила [фр. 1 FHG] говорит, что, научившись геометрии у египтян, он первым вписал в круг прямоугольный треугольник и [в благодарность богам] принес в жертву быка; (25) другие, в том числе Аполлодор-логистик [ср. DL VIII 12], утверждают, что [это открытие сделал] Пифагор. (Он двинул далеко вперед изучение тех фигур, изобретение которых Каллимах в “Ямбах” [см. А За] приписывает фригийцу Эвфорбу, как-то: “неравносторонних и равносторонних треугольников” и вообще всего, что касается геометрического умозрения).

Полагают, что и в государственных делах он принимал мудрейшие решения. Так, например, когда Крез послал к милетцам [послов] на предмет заключения военного союза, он воспрепятствовал этому, что и спасло город после победы Кира.

Сам он, как рассказывает Гераклид [Понтийский] [фр. 45 W.], говорит, что жил в одиночестве и сторонился государственных дел. (26) Некоторые же говорят, что он женился и имел сына Кибиста, другие — что остался холостяком и усыновил сына сестры, а когда его спросили, почему он не заводит детей, то ответил: “Из детолюбия”. Говорят также, что, когда мать понуждала его жениться, он отвечал: “Еще не время”, а потом, когда молодость прошла, ответил на ее настояния: “Уже не время”. Иероним из Родоса во второй книге “Разрозненных записок” [фр. 39 W.] говорит, что, желая показать, как легко разбогатеть, он — предвидев будущий урожай маслин — нанял в аренду маслодавильни и собрал громадные деньги.

(27) Началом всех вещей он полагал воду, а космос — одушевленным (~живым, empsuchos) и полным божественных сил (daimones). Еще говорят, что он открыл времена года и разделил [год] на триста шестьдесят пять дней. Наставников у него не было, за исключением жрецов, с которыми он общался во время путешествия в Египет. Иероним говорит также [фр. 40 W.], что он измерил пирамиды по [их] тени, подметив момент, когда [наша тень] равна нашему росту.

По словам Миния [фр. 3 FHG] он был близким другом Милетского тирана Трасибула.

Знаменита история о треножнике, найденном рыбаками и посланном милетским народом мудрецам. (28) Рассказывают, что некие ионийские отроки [заранее] купили у милетских рыбаков улов с одной закидки невода. Когда же был вытащен треножник, то [между ними и рыбаками] возник спор, покуда милетцы не послали в Дельфы [вопросить оракул], и бог ответил так:

Потомок Милета, ты спрашиваешь Феба о треножнике?
Кто первый из всех в мудрости — тому присуждаю треножник.

Посему дают Фалесу, Фалес — другому [из семи мудрецов], тот — третьему и т. д. вплоть до Солона, а Солон сказал, что первый в мудрости — бог, и отослал [треножник] в Дельфы. Каллимах в “Ямбах” рассказывает об этом иначе [см. А 3 а], заимствовав [свою версию] у Меандрия Милетского [фр. 18 Jac.] По Каллимаху некий аркадянин Бафикл оставил после себя фиалу и завещал: “Отдать ее лучшему из мудрецов”. Отдали Фалесу и — по кругу — снова Фалесу, (29), а он отослал ее Аполлону Дидимскому с такими словами [посвятительной надписи] [фр. 191, 76 Pf.]:

Фалес дарит меня покровителю Нейлеева народа,
Дважды получив эту награду за первенство.

Прозаическая надпись [на фиале] гласит: “Фалес, сын Эксамия, милетец, — Аполлону Дельфинию, дважды получив [эту фиалу] в награду за первенство среди эллинов”. Как говорят Элевсис в сочинении “Об Ахиллесе” [FGrHist 55 F 1] и Алексон из Минда в IX книге “Мифических рассказов” [FGrHist 25 F I], сына Бафикла, носившего фиалу по кругу, звали Тирион.

Евдокс Книдский [фр. 371 Lass.] и Эвант Милетский [FHG III 2] говорят, что один из друзей Креза получил от царя [= Креза] золотой кубок с наказом отдать его “мудрейшему из эллинов”. Тот отдал его Фалесу, и кубок по кругу перешел к Хилону. (30) Хилон вопросил Аполлона Пифийского; кто мудрее его самого? Тот объявил Мисона, о котором скажем (Евдокс со своими последователями ставит его [в списке семи мудрецов] на место Клеобула, Платон [Протагор, 343 а 4] — на место Периандра). Так вот, Аполлон Пифийский возвестил о нем так:

Я говорю, что этеец Мисон, рожденный в Хене,
Превосходит тебя в сметливости ума.

А вопрошавшим [оракул] был Анахарсис. Платоник Даимах [FGrHist 65 F 6] и Клеарх [фр. 70 W.] говорят, что фиала была послана Крезом Питтаку, а затем обошла круг.

Андрон в “Треножнике” [фр. 1 FHG] сообщает, что аргосцы назначили наградойза доблесть мудрейшему из эллинов треножник; [победителем] выбрали спартанца Аристодема, но тот уступил Хилону. (31) Упоминает об Аристодеме и Алкей [фр. 360 Lobel—Page] в таких словах:

Так, говорят, изрек некогда в Спарте Аристодам отнюдь не беспомощное слово:
“Деньги делают мужа, а кто беден — тот не в чести”.

Некоторые говорят, что Периандр послал к Трасибулу, тирану милетскому” судно, груженное товаром; оно потерпело крушение в Косском море, и впоследствии некие рыбаки нашли треножник. Однако, по словам Фанодика [FGrH 397 F 4]. треножник был найден в афинских водах, доставлен в город и постановлением народного собрания послан Бианту. (32) А почему — скажем в главе о Бианте [I, 82].

Другие говорят, что треножник — гефестовой работы, подарен богом Пелопу на свадьбу, затем перешел к Менелаю и, похищенный Александром вместе с Еленой, был брошен в Косское море лаконянкой, сказавшей, что он станет предметом распря. По прошествии времени какие-то лебедосцы купили на этом самом месте закидку невода, и вместе с уловом попался треножник; препираясь с рыбаками, дошли до Коса и так как ничего не добились, докладывают милетцам (а Милет был метрополией [Лебедоса]). Милетцы же — так как посольство их было оставлено без внимания — идут войной на косцев, и вот, когда с обеих сторон уже было много павших, объявлен оракул: отдать [треножник] мудрейшему. Обе стороны сошлись на Фалесе, (33) а тот — после того как треножник обошел [мудрецов по кругу и вернулся к нему] — посвятил его Аполлону Дидимскому. Оракул косцам был дан такой:

Не прежде прекратится вражда меропов и ионийцев,
Нежели треножник златой, который Гефест бросил в море,
Вышлете вы из города и достигнет он дома того мужа,
Который мудр в том, что есть, что будет и было.

А милетцам:

Потомок Милета, ты вопрошаешь Феба о треножнике?

и т. д., как сказано выше. Но об этом довольно.

Гермипп в “Жизнеописаниях” [фр. 12 FHG] приписывает Фалесу то, что некоторые рассказывают о Сократе: дескать, он не раз говаривал, что благодарен судьбе за три вещи: “Во-первых, за то, что родился я человеком, а не зверем; во-вторых, за то, что мужчиной, а не женщиной; в-третьих — что эллином, а не варваром”. (34) Рассказывают, что старуха служанка вывела его как-то из дому созерцать звезды, а он упал в яму, и в ответ на его громкие стенания старуха сказала: “Эх ты, Фалес! Не в силах увидеть того, что под ногами, думаешь познать то, что на небе?”. Как астронома его знает в Тимон, который хвалит его в “Силлах” [фр. 23 Diels] такими словами:

...И сколь мудр среди семи мудрецов Фалес в наблюдении звезд!

Лобон из Аргоса утверждает [фр. 8 Cr.] что написанное им достигает примерно двухсот строк и что надпись на его статуе гласит [АР VII 83]:

Сего Фалеса вскормил ионийский Милет и явил
Превосходящим всех астрономов мудростью.

(35) И что из песен [семи мудрецов] ему принадлежит эта:

Много слов отнюдь не выражают мудрую мысль.
Ищи одну мудрость,
Выбирай одно благо:
Так ты заткнешь бесконечноречивые языки болтунов.

Предание донесло следующие изречения Фалеса:

Старше всех вещей — бог, ибо он не рожден.
Прекраснее всего — космос, ибо он творение бога.
Больше всего — пространство, ибо оно вмещает все.
Быстрее всего — мысль (nous), ибо она бежит без остановки.
Сильнее всего — необходимость, ибо она одолевает всех.
Мудрее всего — время, ибо оно обнаруживает все.

Он сказал, что смерть ничем не отличается от жизни. “Так почему же, — спросил кто-то, — ты не умираешь?” “Именно потому, что разницы никакой”, — ответил он.

(36) На вопрос, что возникло раньше, ночь или день, он ответил: “Ночь — одним днем раньше”. Его спросили, может ли человек тайком от богов совершить беззаконие. “[Не только совершить], но и замыслить [не может]”, — ответил он. На вопрос прелюбодея, не дать ли ему [на суде] клятвы в том, что он не прелюбодействовал, Фалес ответил: “Клятвопреступление не страшнее прелюбодеяния”. На вопрос, что трудно. — “Знать себя”. Что легко? — “Наставлять другого”. Что всего слаще? — “Успех”. Что есть божество? — “То, у чего нет ни начала, ни конца”. Какую невидаль ему довелось увидеть? — “Тирана, дожившего до старости”. Как легче всего переносить несчастье? — “Если видишь, что врагам приходится еще хуже”. Как нам прожить самую лучшую и самую праведную жизнь? — “Если сами не будем делать того, в чем упрекаем других”. (37) Кто счастлив? — “Кто телом здоров, н