Скороходова Ольга Ивановна

«Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир».

Автор этой книги Ольга Ивановна Скороходова - человек необычной судьбы. В детстве она заболела менингитом и полностью потеряла зрение, а потом и слух. Потеря зрения и слуха в детские годы изолирует ребенка от окружающих, делает его беспомощным. Вынужденное одиночество приводит ребенка к психической деградации. Со слепоглухой девочкой этого не произошло. Примерно в десятилетнем возрасте она попала в школу-клинику для слепоглухонемых детей, организованную в Харькове в 1923 году профессором Иваном Афанасьевичем Соколянским.

У девочки была восстановлена речь. При помощи специальной методики с использованием дактильного (пальцевого) алфавита и рельефно-точечного (брайлевского) шрифта было организовано систематическое обучение ее всем предметам школьного курса. Она получила среднее образование, защитила диссертацию и получила ученую степень кандидата педагогических наук по психологии. Первая ее книга - «Как я воспринимаю окружающий мир».

А. Н. Леонтьев писал в рецензии на книгу О. И.Скороходовой: «Мы находим в ней двоякое содержание. Это, во-первых, то, что характеризует ее автора как человека, как личность. Полное прекрасное развитие ума и чувств Ольги Скороходовой, совершенное владение ею не только письменным языком и дактилологией, но и устной звуковой речью (что позволяет ей даже выступать на собраниях) производит впечатление явления исключительного, которое воспринимается как результат редчайшей одаренности, как нечто феноменальное, что на первый взгляд кажется все-таки загадкой. Во-вторых, это психологические данные, приводимые автором в ее Самонаблюдениях» и в некоторых ее статьях, вошедших в книгу. Нужно сказать, что и эти данные отнюдь не уменьшают общего впечатления исключительности и научной загадочности процесса духовного развития в условиях слепоглухонемоты».

Эта книга написана О. И. Скороходовой совершенно самостоятельно и не подвергалась редакторской правке. Потому вся книга - документ, имеющий научную ценность, как подлинное описание наблюдений и самонаблюдений человека, полностью лишенного зрения и слуха.

Фрагменты из этой уникальной книги мы приводим ниже.

О том, как я себя обслуживаю. Каждый новый человек, только что познакомившись со мной, задает мне множество всевозможных вопросов, преимущественно бытового порядка. Иногда буквально устаешь повторять одно и то же, да еще такое обыденное, привычное для меня. Обычно спрашивают, узнав, что я самостоятельно обслуживаю себя:

- Как же вы узнаете, какую вещь вы берете в руки?

- Как же вы шьете, если не видите?

- Как вы узнали, что надо закрыть дверь?

- Вы сами готовите обед? Но как же вы узнаете, когда сварится картошка или мясо? (На последний вопрос я предлагаю угостить спрашивающего вареной картошкой.)

- Как вы узнаете, когда у вас пригорает лук?.. и т. д.

Все эти и многие другие вопросы требуют, чтобы я на них отвечала. Не все люди могут лично со мной поговорить поэтому я считаю нелишним в данной книге рассказать читателям о том, как могут жить и самостоятельно обслуживать себя те люди, которые лишены слуха и зрения.

В своей комнате живу я одна. У меня совершенно отсутствуют светоощущения, несмотря на то, что глаза открыты. Я не отличаю света от темноты. Но я имею часы, на циферблате которых обозначены не плоские цифры, а рельефные точки, поэтому всегда без всякой посторонней помощи знаю о наступлении утра или вечера. Хорошо изучив расположение своей комнаты, обстановки и прочих вещей, я не только легко нахожу нужную вещь и узнаю ее при помощи осязания, но могу также легко убрать комнату: подмести пол веником, помыть пол, расставить вещи в надлежащем порядке.

Приготовление обеда незрячей женщиной также не представляет собой ничего необыкновенного. Ведь и зрячие женщины, которые не знают, как приготовляется то или иное блюдо, не смогут его приготовить, будь у них хоть двадцать пар глаз. Значит, все дело лишь в том, что зрячие дети, живя в семье, с детства привыкают наблюдать за матерью или старшими сестрами, как они готовят пищу. Слепые же дети могут только ощущать запахи, слышать кипение, постукивание ножом, ложкой и т.д. Но они при этом всегда обращаются к зрячим с вопросами: «Что кипит? Что это пахнет? Что пригорело? Что вы положили сейчас в кастрюлю? Что нужно класть раньше?» и т. п. На все эти вопросы хорошие зрячие люди отвечают слепой девочке или девушке, и она постепенно учится приготовлять пищу.

Я могу ощущать только одни запахи и дрожание посуды, когда в ней что-нибудь кипит. Но спрашивать у зрячих я могла обо всем, а также следить своей рукой за тем, как они чистят картофель, режут лук, как мочат овощи, фрукты, крупу. Я училась по сильным струям пара и дрожанию кастрюльки узнавать, когда кипит вода или молоко; когда же кипит суп или каша, это нетрудно узнать хотя бы по одному запаху. Узнав таким образом, что уже началось кипение, я пробую ложкой или вилкой картофель, капусту, мясо.

Конечно, дело тут не обходится без ожогов рук, однако это не мешает мне приготовить себе обед. Когда же мне приходится поджаривать лук, картофель, котлеты, то в таких случаях мне очень помогает обоняние, а если что-нибудь начинает пригорать, я моментально это улавливаю, снимаю сковородку и выключаю электрическую плитку, которой я обычно пользуюсь как наиболее удобной для меня.

Таким образом, житейский опыт, осязание, обоняние да еще вкусовые ощущения дают мне полную возможность приготовить себе пищу в любое время. Конечно, назвать себя первоклассной стряпухой я отнюдь не могу, я и не стремлюсь к этому (кулинарный талант у меня отсутствует!), ибо дорожу каждой минутой для того, чтобы почитать книгу, попечатать на машинке, однако и голодной не бываю.

Шить что-либо, мыть посуду, вытереть пыль, поливать цветы и т.д.- все это так легко делать при помощи осязания, что я даже не замечаю своих собственных движений: делаю все, как говорится, автоматически. Все эти мелочи происходят изо дня в день всю жизнь у многих из нас с той лишь разницей, что зрячая хозяйка пользуется зрением и слухом, слепая – слухом, осязанием, обонянием, а я – осязанием и обонянием. Всякий физический

труд, доступный осязанию, доступен мне. От умственного труда я могу переключиться на физический, но мне необходимо беречь как осязание, так и обоняние, частично заменяющие зрение и слух.

Представляю ли я цвета? Многих зрячих чрезвычайно интересует вопрос: могу ли я представить тот или иной цвет? Некоторые даже спрашивали: нельзя ли с помощью осязания различать цвета? На оба эти вопроса я отвечаю: «Конечно, нет». Но поскольку я пользуюсь языком зрячих, то о различных цветах и их оттенках говорю теми же словами, какими принято о них говорить. Представлять цвета мне очень хочется, и когда я была помоложе, то часто приставала к своим близким, чтобы они объяснили мне различные цвета. Например, однажды мне сшили хорошее шерстяное платье и сказали, что оно цвета кофе с. молоком.

По фасону платье мне очень нравилось, поэтому особенно хотелось знать: какой же это кофейный цвет? Мне ответили:

- Совершенно такой, как кофе с молоком. Представляешь?

Конечно, я представила чашку горячего кофе с молоком, представила даже запах и вкус кофе, но только не цвет,- вместо цвета мне представлялось мое платье, которое я очень тщательно ощупывала, хотя знала, что с помощью пальцев я не в состоянии увидеть кофейный цвет.

Другой раз я спросила, какого цвета мой шарф, и узнала, что он песочного цвета.

- Какой же это песочный цвет? – спросила я.

- Такой, как песок. Представляешь?

Мне очень ясно представился песок в нашем саду, который ребятишки рассыпали лопатками и ведерками. Затем мне представился берег реки, много влажного и холодного песка. Наконец, представился знакомый пляж на берегу моря с сухим горячим песком, в который я зарываю ноги, но с представлением о песочном цвете также ничего не получилось. Пытались мне еще объяснить зеленый цвет, сравнивая его с травой или листьями на деревьях: и я припоминала траву или листья, но не более того.

***

О чем меня спрашивают? Очень многие зрячие, не будучи знакомы со слепыми, задают мне целый ряд таких вопросов: «Кто вам выбирает одежду по цвету и фасону? Кто советует вам купить именно это, а не другое платье? Кто подбирает обстановку и прочее убранство для вашей комнаты? Кто расставляет в комнате мебель? Почему предметы стоят именно так, а не иначе?» и т. д.

Если я отвечаю, что почти все выбираю сама, на меня смотрят (как мне передают об этом) с большим недоумением, а зачастую просто с недоверием. Однако же это так.

Если я покупаю в магазине, например, готовое платье, я ведь могу осмотреть его и сказать, нравится ли мне фасон и как оно на мне сидит. Все это я отлично воспринимаю руками и моментально представляю, подходит ли мне платье. О цвете же мне говорят, конечно, зрячие. Со слов своих близких я уже давно знаю, какие цвета мне к лицу, и стараюсь придерживаться мнения тех друзей, которые уже пригляделись ко мне и цвету. Иногда лица, сопровождающие меня в магазин, говорят, что цвет такого-то платья или ко-

стюма очень мне к лицу, что платье сидит неплохо, и т. д. Но если мне лично кажется, что платье на мне не так хорошо, как кажется зрячим,- узко или широко, коротко или длинно - я этой вещи не куплю.

То же самое происходит при покупке всех других предметов. Я выбираю качество, фасон, форму, размер и пр., а о сочетании цветов мне говорят зрячие. К сожалению, у каждого зрячего свой вкус и, если бы я стала выслушивать всех зрячих, то, наверное, никогда бы ничего не купила. В этих случаях я выбираю двух-трех человек и узнаю, нравятся ли их вкусы другим зрячим; и если большинство разделяет их вкус, то с мнением этой двойки или тройки я считаюсь больше, чем с мнением других людей.

В отношении расстановки мебели в комнате я чаще всего поступаю по собственному усмотрению, исходя из того, что для меня удобно или неудобно. Прежде чем расставить вещи, я должна тщательно изучить комнату. Только после этого я чувствую себя совершенно свободно в своей комнате. Если же у меня бывают зрячие гости и, забывая о том, что я не вижу, производят в комнате беспорядок - бросят стул среди комнаты, поставят посуду не там, где обычно ставлю я,- меня это раздражает, и я отказываюсь понимать, почему зрячим так нравится беспорядок.

***

Каким мне представляется Млечный Путь. Что такое Млечный Путь, я знаю, по абсолютно не представляющего таким, каким его воспринимают зрячие. Когда я читаю книги о Млечном Пути, мне представляется, что высоко-высоко над землей в воздухе раскинут очень длинный, но не широкий кусок тончайшей, нежной и светлой кисеи - нечто вроде флёра. Не знаю, насколько красив этот Млечный Путь, но мне кажется, если кисея светлая, а фон неба темно-синий, то это должно быть красиво. О таком сочетании цветов я слышала от зрячих. Когда я читаю в книге: «Белел Млечный Путь», я сначала представляю себе молоко, ощущаю его вкус во рту, ибо «млечный» напоминает мне слово «молочный». От зрячих мне известно, что молоко белое, следовательно, та кисея, которая представляется мне как Млечный Путь, тоже должна быть белой или, по крайней мере,

какого-то другого светлого цвета, близкого к белому.

***

Представление о звездах. Света звезд я не ощущаю и поэтому не знаю, ярко или неярко горят они. Конечно, из книг по астрономии мне известно, что такое звезды, но зрительно я не представляю их форму и величину, т. е. не представляю такими, какими их видят зрячие. Конечно, я не раз видела вышитые па чем-нибудь звездочки, видела значки-звездочки и т. д. Настоящие звезды кажутся мне очень похожими на них. Если. я воображу, что звезды слиты из золота, то должна допустить, что они блестят, как золото. Их расстояние от земли я не представляю, но если пишу в своих стихах о звездах, то пользуюсь языком зрячих людей, да иначе и быть не может. В своих стихах о Кавказе я пишу, например:

«Звезда восходит за звездой

В той дымке отдаленной...»

Конечно, никакой «отдаленной дымки» я не представляю, а лишь пользуюсь языком зрячих, хотя эта отдаленная дымка может существовать в природе независимо от того, представляю я ее или нет. В своих стихах о Сочи я писала: «низу огни, как звезды на земле...». Огни я сравнила со звездами потому, что зрячие мне рассказывали, как вечером зажигались в городе огни, а на темном небе загорались звезды. Итак, я повторяю, что мне приходится пользоваться на каждом шагу языком зрячих и слышащих людей. Ведь не существует же отдельного языка для слепых и глухонемых. Весьма часто мои представления бывают столь мимолетны, что почти ускользают от моего внимания. Однако я стараюсь при помощи постоянного анализа и самонаблюдений описывать свои представления такими, какими они остаются в моей памяти, создаются моим воображением. Я отнюдь не пытаюсь внушить себе, что вся сущность окружающего меня мира именно такова, какой она рисуется в моем воображении.

***

Какой мне представляется луна. Люди часто говорят о луне, в художественной литературе мне приходится читать о ней. В старых книгах о луне писали как о «небесном ночном светиле» или как о «ночной лампаде» на небе. У зрячих людей при слове «лампада», как мне известно, возникает и образ лампады, горящей или негорящей. В подражание зрячим я пытаюсь вызвать в своем уме представление о луне как о большой лампаде, по странное дело - луна вовсе не кажется мне подвешенной на цепочках лампадой.

Луна представляется мне в форме большого, пустого внутри фарфорового шара - я как бы ощущаю его гладкую поверхность. Шар мне представляется в тех случаях, когда речь идет о полнолунии. Этот шар кажется мне светлым не потому, что у меня есть зрительное представление о светлом или темном; нет, у меня нет реального представления о свете и мраке, но есть кожные ощущения теплоты и холода, что и сливается с представлением о свете и темноте. Но поскольку зрячие говорят: «луна светит», то я о ней думаю, как о «светлом шаре».

Улыбку других людей я всегда могу представить: ведь я же и сама улыбаюсь, а иногда осматриваю лица близких мне людей, когда они смеются или улыбаются. Поэтому мне как-то особенно близки и понятны стихи Лермонтова из «Демона»:

«Но луч луны, по влаге зыбкой

Слегка играющий порой,

Едва ль сравнится с той улыбкой,

Как жизнь, как молодость, живой!»

Но не всегда бывает полнолуние. Когда мне говорят или я читаю в книге о «рогатом месяце», то мне представляется аккуратно отрезанный, тонкий кусок тыквы, обращенный острым концом вверх.

Расстояния луны от земли я никак не могу представить.

***

О Байроне. Раньше, чем я прочитала стихотворение Пушкина «К морю»,

я уже знала о Байроне, читала о нем, но с особенной силой его образ возник в моем представлении по прочтении стихов Пушкина. Еще не зная точно, кого Пушкин подразумевает под «властителем дум», я догадалась, что он пишет о Байроне, когда про-

читала эти строки:

«...Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нем означен,

Он духом создан был твоим;

Как ты, могущ, глубок и мрачен,

Как ты, ничем неукротим...»

Мне представлялся обаятельный, но внешне суровый, холодный человек, с правильными чертами лица и густыми вьющимися волосами на красиво очерченной голове. Внутренне он был очень живой, отзывчивый, порывистый и кипучий, но внешне гордый, мрачный, порой бурно выражающий свой гнев. И всегда, когда я вспоминаю море, вспоминаю о Байроне; благодаря стихам Пушкина его образ сливается с образом всегда волнующегося моря. Позже, когда я прочитала «Странствования Чайльд-Гарольда», в моем представлении возник еще и другой образ Байрона - образ глубоко и надолго задумавшегося человека, на лице которого сохранился отпечаток многое пережившего, перестрадавшего существа. Он многое видел в жизни, все понимал, смотрел проницательным взором в будущее, словно хотел своей огненной мыслью создать нечто такое, что нетленно будет жить в веках. Таким я его представляю, когда перечитываю эти строки:

«...Мы облекаем свою фантазию в образы для того, чтобы создать более долговечное существо, чем мы сами, и поселиться в нем, получая таким образом жизнь, которую мы сами вызвали, как это делаю сейчас я. Что я такое? Ничтожество. Но не такова ты, душа моей мысли! С тобой я облетаю невидимкой землю, видя и замечая все; сливаясь с твоей жизненной силой, я оживляюсь, ослепленный твоим зачатием, и чувствую вместе с тобой среди скудости и ничтожества своих чувств».

Мысли, высказанные в этом отрывке («Чайльд-Гарольд»), глубоко вошли в мою память. Я стала представлять себе многих писателей и думать о том, как они в своих произведениях создают «более долговечные существа», оживляют их, заставляют действовать, говорить, мыслить. Писатель умирает, а созданные им образы живут столетиями. И кто же у нас не представляет героев Гомера, Шекспира, Байрона, Шиллера, Бальзака, Пушкина, Гоголя, Л. Толстого и др.? Все мы представляем их, действуем.вместе с ними (когда перечитываем книги), полемизируем и пр. И совсем не думаем, что это «духовные дети» давно умерших творцов.

«Сотворившая чудо. Жизнь и судьба Элен Келлер».

«Никто не побежден, пока