Глава тридцать восьмая

в которой мы подходим к сердцевине эгоизма

Они встретились. Постояв с ними минуту, Вернон отошел.

— Нашли Кросджея? — спросил Уилоби.

— Нет. Но я хочу повторить свою просьбу: простите его! Бедняга ведь сказал неправду из-за мальчишеского представления о рыцарской чести.

— Рыцарская честь, которая начинается со лжи, приводит к тому, что подобный «рыцарь» становится героем известного толка, столь милого дамскому сердцу и столь распространенного в свете, — героем, который подчас кончает скамьей подсудимых.

Он всегда умел заставить ее умолкнуть: она терялась и не знала, как отвечать на подобные тирады.

— Итак, — сказал он, — вы сделали миссис Маунтстюарт своей наперсницей.

— Да.

— Вот ваш кошелек.

— Благодарю вас.

— Профессору Круклину удалось познакомить доктора Мидлтона с вашим неосуществленным намерением. Это, по всей видимости, ваш железнодорожный билет в складке кошелька. На станции профессора Круклина заверили, будто вы взяли билет до Лондона и не нуждаетесь больше в коляске.

— Это правда. И я жалею об этой глупости.

— А сейчас вы уютно поболтали с Верноном и, надо полагать, вывернули меня наизнанку?

— Мы о вас не говорили. Я понимаю, что вы имеете в виду, но он бы никогда не пошел на такое.

— Да, он славный малый, у него есть понятие о чести, пусть и несколько старомодное. И притом он чрезвычайно скрытен. Кстати, он ничего вам не рассказывал о своей жене?

Кошелек выпал из Клариных рук, и она наклонилась, чтобы его поднять.

— Я ничего не знаю о личных делах мистера Уитфорда, — сказала она, извлекая из кошелька железнодорожный билет и разрывая его на мелкие клочки.

— Его история — лишнее доказательство того, что эти романтические души в жизни весьма неромантичны. Вы любите говорить о «рыцарской чести». Побуждаемый этой самой рыцарской честью, он, верно, и женился на дочери хозяйки меблированных комнат, где проживал, пока я не взял его к себе. О сем благословенном союзе мы узнали из газетной хроники, в которой говорилось о нетрезвом поведении миссис Уитфорд, учинившей дебош на одном из лондонских вокзалов — скорее всего, том самом, на который вы должны были вчера прибыть, — ибо скандал этот произошел, как выяснилось, в день, когда мадам Уитфорд направлялась сюда за пополнением несколько оскудевшего хозяйства супругов Уитфордов.

— Я очень огорчена. Я ничего не слышала и ничего не знаю, — сказала Клара.

— Все это вызывает у вас понятную брезгливость. Впрочем, добрая половина студентов и писателей именно таким образом и женится. И мало кому из них так везет, как повезло Вернону.

— У нее были какие-то достоинства?

Клара выпятила нижнюю губу, что и в самом деле придало ее лицу брезгливое выражение. Уилоби стал убеждать ее не предаваться этому чувству.

— Сочинители, даже те из них, кто имеет доступ в общество, славятся полным отсутствием вкуса там, где дело касается женщин. Им нужна хозяйка. Порядочные женщины их отпугивают и, вероятно, были бы для них помехой.

— Вы сказали, что ему повезло.

— Я вижу, он вам не безразличен.

— Я его глубоко уважаю.

— Да, он хоть и чудак, но добрый малый, честный и все такое прочее. Но, конечно, столь малопочтенный союз оставляет на человеке пожизиенное клеймо. Свет не заставишь молчать. Да, пока что ему везет. Он шлепнулся в грязь и поднялся из нее. Но если ему доведется жениться во второй раз…

— А разве она…?

— Умерла. Нет, не пугайтесь: своей смертью. Молитвы его близких были услышаны. Он похоронил эту женщину, и я приютил его. Взял с собою, когда отправился в свое знаменитое путешествие. Второй брак, возможно, покрыл бы позор первого. Конечно, люди вспомнили бы ту, прежнюю историю, пошумели бы немного; родные той женщины все еще продолжают ему писать — должно быть, клянчат у него деньги. Теперь вы понимаете, отчего он так угрюм. Не думаю, чтобы он слишком сожалел об этой утрате. Разве что вздыхает время от времени — из сентиментальности, как все мужчины, после того как избавятся от тяжкого груза. Но вы не должны думать о нем плохо.

— Я и не думаю, — сказала Клара.

— Всякий раз, как заходит речь об этом эпизоде, я за него вступаюсь.

— Разумеется.

— Но я не оправдываю его глупости. Совсем обелить его я не берусь.

Они подошли к дверям дома. Клара подождала, не захочет ли он сказать ей что-нибудь еще, но он молчал, и она побежала к себе наверх.

Мысленно он уже швырнул ее Вернону, и не только без всякой боли, но с острым чувством удовлетворения. Ну, не чудотворец ли человеческое сердце?

Сэр Уилоби решительным шагом направился к Летиции.

Впрочем, решительной была только походка; в душе он еще колебался.

Летиция сидела подле открытого окна за вышиванием. По эту сторону окна, опершись о подоконник, стоял де Крей. Уилоби решил простить ей сдержанное оживление, с каким она слушала своего собеседника.

— Уверяю вас, — говорил полковник, — я провел самые приятные полчаса в моей жизни и предпочитаю бездельничать с вами, если вам угодно называть нашу беседу бездельем, чем болтаться в седле.

— Беседа с мисс Дейл никогда не бывает праздной тратой времени, — произнес Уилоби.

Она сидела в лестном для нее полумраке.

Полковник осведомился о Кросджее, Летиция вполголоса замолвила словечко за мальчика. Уилоби принялся разглядывать ее рукоделье.

Появились тетушки Эленор и Изабел. Они пришли пригласить Летицию на прогулку в карете.

Летиция ответила не сразу, и Уилоби сказал вместо нее:

— Мисс Дейл только что упрекала Горация в безделье, и я предлагаю вам завербовать его к себе на службу, а я сменю его здесь.

Дамы взглянули на полковника — он не заставил себя просить и направился с ними к карете.

— Полковник де Крей говорил со мной о мальчике, — возобновила разговор Летиция, не поднимая головы от рукоделья. — Позвольте надеяться, сэр Уилоби, что вы простите беднягу?

— Что вы можете сказать в его защиту?

— Если бы я обладала даром красноречия!

— По-моему, вы им обладаете.

— Он виноват, безусловно, но побуждения у него были самые благородные. В школе, среди товарищей, он считался бы образцовым мальчиком. А здесь он вечно перевозбужден, его душевные силы в постоянном напряжении.

— Этого не было, когда он жил с вами в вашем доме.

— Я сурова и строга.

— Спартанская мать!

— Если бы мне пришлось воспитывать мальчика, я бы, верно, придерживалась спартанской системы — но только не в одном: он всегда чувствовал бы, что может рассчитывать на мое снисхождение.

— Но не за счет правосудия, надеюсь?

— Ах, я не стала бы судить столь юное существо по всей строгости закона! Мнe кажется, что, запугивая детей, мы их губим. Ведь мы рискуем вызвать то самое зло, которое хотим искоренить, не правда ли? Дети делят свое время между школой и домом; и, мне кажется, они вправе рассчитывать, что точно так же дисциплина чередуется со снисхождением. Характер у них еще не сложился, и к ним нельзя предъявлять моральные требования, рассчитанные на взрослых. Ведь ожесточить юное сердце ничего не стоит! Вот видите, сэр Уилоби, я и доказала, что не обладаю красноречием. Впрочем, вы сами вызвали меня на этот разговор.

— Все, что вы говорите, Летиция, чрезвычайно разумно.

— Во всяком случае, справедливо. Не поразмыслите ли вы над тем, что я сказала? Я уверена, что, подумав, вы и сами захотите его простить. Однако я чересчур осмелела, — боюсь, как бы мне не пришлось просить у вас прощения за себя.

— Вы еще пишете? Продолжаете трудиться? — спросил Уилоби.

— Немного, совсем немного.

— Мне не нравится, что вы растрачиваете свои силы на публику. Вы слишком драгоценны, чтобы кормить это чудовище. Постоянное расходование энергии неминуемо ведет к истощению. Лучше поберегите себя для друзей. За что вы их обкрадываете? Разве не резонно полагать, что чем больше вы сбережете сил, тем больше богатства внесете в свой домашний круг? И я вам честно признаюсь, что, имей я на это право, я бы конфисковал ваше перо. Я бы сказал: «Прочь эту погремушку!»60 Я не имею обыкновения цитировать Кромвеля, но его слова приложимы к данному случаю. Только вместо «погремушки» я употребил бы слово «ланцет». Право, это было бы точнее. Ваше перо и в самом деле стоит вам крови, изнуряет вас. И ради чего? Ради дуновения славы!

— Я пишу ради денег, сэр Уилоби.

— На это, если бы речь шла не о вас, а о ком-либо другом, я сказал бы, что в конечном счете вам грозит умственная деградация и даже — как знать? — нравственная! Торговля умом не может продолжаться безнаказанно. Она неизбежно низводит его до уровня тех, кто его покупает. Нет, Летиция, я конфискую ваше перо.

— В таком случае, сэр Уилоби, вы конфискуете ваш собственный дар.

— Это только доказывает… постойте, когда же я сделал вам этот подарок?

— Вы прислали мне золотую вставочку для пера к моему шестнадцатилетию.

— Это доказывает полнейшее мое легкомыслие в те годы. Ах, и в более поздние тоже!

Облокотившись о колено, он прикрыл глаза рукою. Откуда-то, словно из бездны, где обитает неумолчный голос прошлого, еще раз глухо раздалось: «И в более поздние тоже!»

Да, в этом не было ничего невозможного, решил он. Правда, попытка привести сидящую перед ним живую девушку в гармонию с художественным произведением, которое он расцветил такими чистыми и яркими красками, стоила ему немалого труда. От усилия он даже зажмурился. Впрочем, задача была ему по плечу. Приветливый голос Летиции, ее разумный разговор и милосердный полумрак — все это значительно облегчало дело. Да, это трезвый напиток, трезвый и благотворный. Предоставим безумствовать желторотым юнцам. В зрелые годы тянуться к хмельному — только искушать судьбу.

И в самом деле, человек, женатый на женщине, подобной Летиции, мог бы трубить о ее добродетели и нравственном совершенстве, не стесняясь ничем, в то время как, если бы жена его славилась необыкновенной красотой или незаурядным талантом, он был бы вынужден молчать. Это звучит парадоксально, и тем не менее это так. Сама нейтральность Летиции, ее бесцветность, оборачивалась достоинством, ибо давала возможность наделять ее какими угодно красками.

Летиция прекрасно понимала, что сэр Уилоби пребывает в расстройстве чувств. И вскоре смутная тревога, которую она поначалу ощутила, уступила место изумлению: он даже не считал нужным притворяться перед нею! Но тревога все же не проходила: Летиция опасалась, как бы он не разразился запоздалыми сожалениями или какой-нибудь страстной тирадой.

— Так можно надеяться, что Кросджей прощен? — спросила она.

Сэр Уилоби оторвал ладонь от глаз.

— Друг мой, я всегда руковожусь принципами. Докажите мне, что я ошибаюсь, и я не стану упорствовать. Вы меня знаете. Люди, которые не сообразуют свои поступки с принципами, они… словом, они не достойны провести и получаса в вашем обществе. Мы еще поговорим попозже. Сейчас мне нужно отправить кое-какие письма. Итак, сегодня в полночь. В той самой комнате, где мы с вами беседовали последний раз. Или нет, ждите меня, пожалуй, в гостиной. Ведь мне придется занимать гостей до самой ночи.

Он поклонился. Он спешил.

Да, задача вполне выполнима. Так он решил, так он и сделает. Таково предопределение судьбы.