Октоих

Погожим летним днём на лавочке возле церкви сидел отец Георгий, несколько бабушек, да мальчишка пономарь. Солнышко припекало, тень от развесистой рябинки создавала тепло и уют. Поэтому и беседа была тёплая и добрая. Отец Георгий, старый сельский священник, объяснял Лёшке пономарю, почему ангелы называются вестниками Божиими. Лёшка – шустрый деревенский парнишка, ну просто егоза. Проповеди после литургии он никогда не слушал: то свечку надо поставить, то кадило почистить, то поправить сбившийся коврик на полу. Всё что угодно, лишь бы не стоять возле солеи и не топтаться с ноги на ногу. Именно в минуты проповеди он особенно ревностно начинал выполнять свои пономарские обязанности в алтаре. Зато после службы отцу Георгию от него не было покою.

-Это почему? Как? Где? Зачем? – тараторил Лёшка.

И батюшка смиренно пересказывал проповедь на радость бабулькам и Лёшке. Проповеди отца Георгия отличались необычайной яркостью образов, простотой и доступностью. Так говорить может человек, постигающий премудрость Божию не из книжек по богословию, а в личном опыте общения с Богом через молитву. Даже заезжие из столицы умники, умудрившиеся забраться в нашу глухомань, побывав в церкви на службе, удивлялись доходчивости и силе слов отца Георгия.

-Как же так, вы же не учились нигде, а слова ваши как-то зацепляют, действуют на душу, отогревают её, очищают, – пригорюнившись, говорили шёпотом, сбросив с себя личину иностранных туристов, москвичи. Слово «пригорюнившись» и верно и неверно отображает состояние этих людей, многие из которых, может быть, и в церковь-то зашли первый раз в жизни. Главное, что после службы люди успокаивались, находили себя, видели свои заляпанные грехом души. А многие после литургии подолгу сидели на этой же лавочке подле паперти и даже плакали. Отец же Георгий смущённо говорил:

-Всё Бог! Я ничто. Мне и придумывать-то ничего не надо, всё Он. Дух дышит где хочет, даже и меня грешника не забывает.

От богословских тем, однако, батюшка всегда уходил.

Вот и сейчас, улыбаясь и окая по-деревенски, батюшка в который уже раз говорил Лёшке:

-Вот поэтому они вестниками и называются. Понял?

Лёшка отложил в сторону октоих, огромную толстенную книгу, по которой его благословили изучать службу, сморщился, опустив уголки губ книзу, и выдавил:

-Не пойму я. Как они, ангелы, могут возвещать Бога? Он ведь словами-то ничего не говорит, он же невидимый!

Отец Георгий заулыбался.

-Он для людей тёмных, греховных невидимый. А для ангелов он свет невыразимый, необъяснимый, ярчайший свет, который пронизывает собою всё вселенную. Ангелы, в отличие от нас, человеков, чисты, прозрачны, словно капельки утренней росы. Они пропускают свет через себя, и Он, Божий свет, сам Бог, преломляется в них на тысячи и тысячи светоносных лучей, радуг. Эти лучи, этот волшебный свет пронизывает собою все уголки космоса. Поэтому-то ангелы называются вестниками. Вестники несут самого Бога доступно, в миллионах разных красок, в миллионах радуг, только открой глаза и посмотри вокруг!

Лёшка вместо глаз открыл рот, стало быть, понял. Уже тихонечко сев на краю скамейки, аккуратно положив тяжёлую книгу на колени, стал делать вид, что читает, а сам продолжает слушать отца Георгия и старушек. Бабушка Лида потрепала пострелёнка по русой голове.

-Вот она мудрость! Только к старости с годами и приходит.

-Да, да, - кивнула ей вторая старушка, – у нас весной в доме отдыха на дискотеке дед помер. Всё плясал да плясал, петухом ходил. Вдруг ухватился за грудь, охнул, упал и помер. Во как!

-Ну, знаешь, Евдокия! Он просто был весельчаком, и ничего такого, как ты хочешь представить.

-Как это ничего такого? Старый дед, пора уже о душе подумать, а он всё веселится, прости Господи, веселился. Вот и довеселился!

-Хватит, хватит! – вмешался отец Георгий. – Жужжите, как мухи.

-А что мухи, разве от них есть вред какой? Пожужжат да и всё. Делов-то! – весело заявила Евдокия.

-Да есть, - мягко наклонив голову, твёрдо сказал отец Георгий.- Святые отцы часто сравнивают подвижников благочестия с пчёлами, а церковь Христову с ульем. День и ночь трудятся пчёлы, неся благоухание цветов в улей. Так и мы люди. Одни тянутся к прекрасным цветам, ко всему доброму и хорошему, а другие больше напоминают навозных мух, которые спешат к разным нечистотам. Эти жёлтые насекомые напоминают пчёл, но только внешне. Вся грязь мира, пересуды, сплетни, чужие грехи просто притягивают их. Они рады этому зловонию, и поспешно распространяют его, отравляя мир, заражая всех и вся. Что общего у пчел с навозными мухами? Разве можно подпускать их к улью? Слава Богу, что всё это только образы. Человека, конечно, нельзя сравнивать с насекомым. Человек, в отличие от жужжащих тварей, может изменить себя в лучшую или худшую сторону. Насекомое не может, а человек может. Человек может избежать зловония, осуждения и злобы, а муха не может.

Отец Георгий не успел договорить, как из за кустов появился пьяный мужик, постоянно досаждавший батюшке. Трезвый – человек человеком, но как выпьет…

-Ты чего, поп, опять народ будоражишь, врёшь! – грубая брань больно резанула ухо.

-Ты бы мальчонки постыдился, коль стариков не уважаешь, – защебетали старушки.

-Цыц! Молчите бабки! Я вот вам сейчас задам!

Не успели все опомниться, как Лёшка вскочил на скамейку, схватил тяжёлый октоих и что есть силы ударил огромной книгой по лысой голове пьяницы. Мужик крякнул и отправился в нокаут. Пока его пытались откачать – прыскали святой водой, хлопали по щекам- хлопотливая словно «Марфа» Евдокия успела добежать до сторожки и вызвала по телефону милицию. Она вернулась через некоторое время с двумя милиционерами, принеся флакончик нашатырки. Нашатырь только и вернул из обморока незадачливого дебошира. Мужик был ещё потрясён случившимся: ничего не соображая, вяло повисал на локтях милиционеров, так что его еле- еле дотащили до машины. Один из милиционеров, вернувшись за фуражкой, оставленной на лавочке, озабоченно поинтересовался.

-Кто же это его так?

Все молчали. Отец Георгий развёл руками и окая, добродушно произнёс:

-Октоих.

Молодой милиционер призадумался, хотел было что-то переспросить, но так и не вспомнив, что хотел сказать, удалился чему-то очень удивляясь.

Море - это не только краски, море - это музыка. Как здорово представлять себя эдаким Орфеем, вокруг которого всё поёт, буквально всё издаёт звук, вибрирует. Каждая волна гудит определённой нотой, их миллионы, но все они сливаются в великую, прекрасную гармонию. Лишь непосвящённым кажется, что море шумит, на самом деле оно поёт, играет симфонию.

Сил, море, дай, сыграй мне, как орган.

Мелодия волны – есть вечность жизни.

Шторм крыльями накроет - чёрный вран -

Трубой суровою в раскатах грома брызни.

Промчалась ночь, смолк яростный напев,

Прибоя барабаны чуть слышны.

Зари валторна сменит грозный рев

И меди россыпь о гранит скалы.

И струны – сосны гладит синий бриз.

Покой, истому, жажду бытия,

Боль, радость и простор несёт каприс,

И тонет в дымке парус корабля.

Сам ветер стал невидимым смычком.

И в квинту отвечает стройный лес.

Давай и мы, маэстро, подпоём,

Где терцией глубокий свод небес.

К слиянию с блаженством сделай шаг

И музыке природы поклонись.

Мирская суета – всего лишь прах.

Послушай вечность, взмой и растворись.

Действительно, может быть, попытаться охватить взглядом весь океан, по крайней мере, до горизонта, раствориться в этой бушующей стихии. Чего там одна волна, надо мыслить глобально! Тогда и каждую отдельную волну легче рассмотреть и понять. Итак, вот они бескрайние просторы. Какова сила ветра, изгиб подводных течений, глубина прибрежного дна? Отлив, прилив, насыщенность воды солями, время года, да мало ли ещё чего, что заставляет двигаться воду. Да ради Бога, размышляй. Всё равно ответа не найти, он там где – то в глубинах океана, в глубинах житейского моря. Просто сиди на прибрежном песочке, слушай и смотри, да не забывай, что мы наблюдаем не простое море, не простые волны. В нашем море житейском всё, и звуки и краски – это человеческие жизни, судьбы, мысли.