Доводы к этосу

Отвержение и сопереживание. Опора на коллективный опыт. Системный характер этической аргументации.

Доводы к этосу (буквально "обычаю", греч. ηθοζ), или этические доказательства, принято делить на доводы к сопереживанию и доводы к отвержению. И те, и другие опираются на общие для данного этоса (этноса, социальной группы, людей одной веры, конфессии) нравственные представления. Однако опорой для них является уже не индивидуальный опыт, как для доводов к пафосу, а опыт коллективный. Доводы к сопереживанию предполагают коллективное признание определенных позиций, а доводы к отвержению – коллективное их отторжение, неприятие. В последнем случае этическое доказательство ведется от противного.

Вот как в изложении Фукидида Перикл в одной из своих речей доказывает полезность военных действий:

«Следует знать также, что величайшие опасности доставляют, в конце концов, величайший почет, как государствам, так и частным лицам. Ведь отцы наши противостояли же персам: они были не в таком блестящем положении, как мы теперь, а оставили и то, что у них было, и отразили варваров, благодаря не столько слепому счастью, сколько собственному благоразумию, не столько материальными силами, сколько нравственною отвагою, и подняли наше могущество на такую высоту. Мы должны не отставать от наших отцов, но всякими способами отражать врага и стараться передать это могущество потомкам в неуменьшенном виде».

Оратор говорит не об опасностях войны или возможности легкой победы, как это было бы в случае аргументации к пафосу, связанному с угрозой и обещанием, а об этических категориях и ценностях, способных поднять дух афинян, – о верности памяти отцов, о славе.

Рассмотрим совсем другой пример. Герой кинофильма «Берегись автомобиля» Юрий Деточкин дерзко и изобретательно угоняет автомобили, а вырученные от их продажи деньги жертвует детским домам. Красть нехорошо. Но все симпатии зрителей на стороне угонщика, потому что тот проявляет полное бескорыстие (довод к сопереживанию) и чувство справедливости (также довод к сопереживанию). В фильме есть еще один мотив: Деточкин крадет автомобили, приобретенные на неправедно нажитые деньги. Это уже довод к отвержению: зрители не сочувствуют пострадавшим. Бескорыстие и чувство справедливости – чрезвычайно ценимые в нашем этносе качества. Поэтому мы и симпатизируем герою кинокомедии.

Отметим, что доводы к сопереживанию чаще всего направлены именно на личность. Личность, являющаяся носителем социально одобренных качеств, вызывает симпатии. Если, например, нам скажут о человеке, что он добр, это расположит нас к нему, ибо доброта – одно из особенно одобряемых в нашем этносе качеств.

Доводы к отвержению направлены на личность реже. Правда, осуждая кого-либо, мы обычно называем такие его качества, которые порицаются принятой у нас моралью. Но это не самый удачный случай применения доводов к отвержению. Любопытно, что в русском языке есть глаголы «обелять» и «очернять». Есть и слово «очернитель», и слово «клеветник», но слова «обелитель» нет. Вообще, обвинение распространено в нашей культуре гораздо шире, чем оправдание, и для обозначения ложного обвинения в нашем языке припасено гораздо больше слов, чем для обозначения ложного оправдания. Чего стоят хотя бы такие выражения, как «марать», «лить грязь», «копаться в грязном белье».

Наиболее удачные доводы к отвержению направлены не на конкретную личность, а на ее пороки, что соответствует христианскому принципу отделения греха от грешника. Например, риторический вопрос «Разве мы должны оставлять без помощи детей и стариков? Да еще к тому же больных детей? Беспомощных стариков?» прозвучит как сильный довод к отвержению. Всякому понятно, что речь идет о поведении, не одобряемом нравственной нормой. Беспомощных стариков и детей нельзя бросать на произвол судьбы.

Вот пример довода к отвержению:

«Господа присяжные! Щадите слабых, склоняющих перед вами свою усталую голову; но когда перед вами становится человек, который, пользуясь своим положением, поддержкою, дерзает думать, что он может легко обмануть общественное правосудие, вы, представители суда общественного, заявите, что ваш суд – действительная сила, сила разумения и совести, и согните ему голову под железное ярмо закона».

Здесь защитник А.И. Урусов, оправдывая своего подзащитного, в то же время перелагает вину на другого, используя довод к этосу, в данном случае опираясь на представление о том, что сильные мира сего тоже должны отвечать перед законом, наравне с прочими. Довод, действенный и сегодня. Не случайно уже в самом начале своей речи Урусов говорит:

«Есть одно чувство, господа присяжные заседатели, которое как бы вставало воочию перед вашими глазами, словно возвышалось над этим уголовным процессом, чувство величественное и гордое, – это чувство общечеловеческого равенства, равенства, без которого нет правосудия на земле!»

Это типичный довод к этосу.

Использование несимпатичных свойств человека в качестве доводов к отвержению – распространенная ошибка политической риторики. Общество с большим подозрением относится к тому, кто ругает других. Это тоже след христианской этической нормы. Нет человека, который не знает, что не хорошо видеть в чужом оке соломинку, а в своем не замечать и бревна. Кроме того, русская коллективная память помнит совершенно бескорыстных, праведных обличителей, Христа ради юродивых, правдоискателей, отказавшихся от мирских радостей и ради правды подвергавших себя опасности. Поэтому человек, становящийся в позу обличителя и преследующий при этом собственные интересы, производит тяжелое впечатление: если ему и удается бросить тень на другого, то и на него самого падает тень.

Плохое впечатление от обличений может сгладить только «мораль» – обобщение, выводимое из конкретного случая. Так, собственно, и поступает процитированный выше судебный оратор Урусов. Если оратор морализирует, ему многое прощают. От моралиста ждут полезных советов. Русская культура любит посрамление порока, разоблачение греха. К этому она подготовлена нравственными проповедями, в том числе и проповедями художественными, которыми так богата русская классическая литература. Но если «морали» мало, а очернения конкретного человека в преизбытке, это воспринимается как «грязь», и риторических очков такой оратор не заработает.

Рассуждая о доводах к этосу, мы говорили «в нашем этносе», «у нас». В самом деле, имея много общего, этические нормы разных этнических и социальных групп во многом расходятся. Если аргументы к логосу универсальны, а аргументы к пафосу обусловлены индивидуальной эмоциональной памятью, то аргументы к этосу, как уже было сказано, обусловлены коллективной памятью и коллективной моралью. Вопрос об уместности аргументации встает здесь особенно остро.

И еще одно замечание. Если доводы к очевидному и к логике должны быть точными, истинными, то доводы к пафосу и этосу должны быть искренними. Оратор уничтожает сам себя, когда своим поведением противоречит своим же аргументам. Оратор оказывает себе плохую услугу, когда в одном и том же выступлении апеллирует к взаимоисключающим нравственным нормам. Его оппонент окажется очень неискусным, если этим не воспользуется. И уж совсем невыигрышная для оратора позиция – смена этических норм, именуемая «приспособленчеством». Нельзя в одном выступлении прославлять атеизм, а в другом – религию. Этого оппоненты не простят никогда, даже если слушатели об этом и забудут.

Доводы к этосу ставят говорящего в определенную позицию. Иногда эту позицию трудно выдержать, и тогда доводы к этосу оборачиваются против говорящего.

«Не жаждой власти, не карьерными устремлениями, не пустым тщеславием и честолюбивыми устремлениями обусловлено мое решение баллотироваться на должность губернатора на второй срок. Моя жизнь сложилась, и с высоты своих лет и в нелегких трудах приобретенного опыта я ощущаю это не просто своей обязанностью, а, если хотите, долгом», –заявляет в открытом письме губернатор В. А. Стародубцев.

Этим заявлением, как и другими, содержащимися в том же письме, автор отводит себе в предвыборной борьбе роль бескорыстного правдолюбца, роль на Руси очень уважаемую и хорошо проработанную в русской культуре. Слишком уж высокие образцы подлинного правдолюбия и бескорыстия были заявлены в нашей истории и нашей культуре и остались в народной памяти. Поэтому, не будучи подкрепленной, завышенная аргументация к этосу производит комическое впечатление. На память приходит цитата из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова: «Не корысти ради, но токмо волею пославшей мя жены...».

Подытожим сказанное. Доводы к этосу апеллируют к этическим представлениям, отложившимся в коллективной памяти. Они подразделяются на доводы к сопереживанию и доводы к отвержению. Доводы к отвержению лучше не связывать с осуждением конкретного лица. Если же такая связь необходима, она должна быть сглажена обобщением, «моралью». Доводы к этосу ко многому обязывают говорящего, ставя его в определенную этическую позицию. Эта позиция должна быть соизмеримой как с его персоной, так и с его словами, сказанными ранее.