В начало. § 3. Русская классическая литература как источник красоты политической речи

§ 3. Русская классическая литература как источник красоты политической речи

Пушкинская, карамзинская, гоголевская и толстовская линии и их стилевые доминанты

Художественные стили русской классической литературы не поддаются такому простому исчислению, как стили древнерусские, ибо в новой литературе мы имеем дело не со стилями эпохи, а с индивидуальной манерой каждого автора. Мало помогает в этом и представление о литературных направлениях: классицизме, сентиментализме, романтизме и реализме. Внутри этих направлений нет стилевого единства. Так, синтаксис реалиста Тургенева меньше похож на синтаксис реалиста Толстого, чем на слог сентименталиста Карамзина. И все же, чтобы политическая риторика могла вынести какой-то урок из лучших образцов русской прозы, нужна определенная систематика. Имея в виду такую чисто рабочую систематику, мы и наметим ряд линий, по которым условно можно расположить индивидуальные стили русских писателей.

Первую линию обозначим как пушкинскую. Ее стилистические приоритеты – краткость и точность. Вспомним слова самого Пушкина: «Краткость и точность – вот первые достоинства прозы». Синтаксис, присущий этой стилевой манере, отличается обилием простых, коротких предложений, большим удельным весом сказуемых, отчего язык приобретает особый динамизм. Большая смысловая нагрузка ложится на определения и обстоятельства, так как эти члены предложения призваны заострять и конкретизировать мысль. Пушкинские эпитеты «поток проворный», «ветреная младость», «ума холодные наблюдения», «горестные заметы сердца», «однообразный и безумный» ритм мазурки – это не простые украшения, не простые довески, придающие словам нужную долю изобразительности, а предельно точные классификаторы. И в поэзии, и в художественной прозе, и в письмах они выполняют одни и те же функции – передают точные оттенки смысла. Пушкинская стилевая линия – это ориентации на лаконизм и благородную простоту. Последние качества в высокой степени присущи прозе Чехова. Кредо этой линии – ничего лишнего. Все, что есть, предельно нагружено смыслом. Слово предельно ответственно.

Вот хрестоматийный отрывок из «Капитанской дочки», дающий представление об описываемом стиле:

«Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран. Я слыхал о тамошних метелях и знал, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее. Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!»...

Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом – и скоро стали».

Обратим внимание на концентрацию глаголов: «увидел – принял – изъяснил – предвещало – слыхал – знал – бывали – советовал – показался – понадеялся – добраться – велел – поскакал – поглядывал – бежали – становился – обратилось – поднималась – росла – облегла – пошел – повалил – завыл – сделалась – смешалось – исчезло – закричал – выглянул – было – выл – засыпал – шли – стали». Сравним количество глаголов в соизмеримом отрывке из современного газетного текста:

«Между тем на прошлой неделе стали известны некоторые другие подробности скандала вокруг энергетической монополии, которые проливают дополнительный свет на подоплеку этого скандала. В прессе высказываются предположения, что близкие к Кремлю алюминиево-нефтяные магнаты Абрамович и Дерипаска крайне не заинтересованы в реформе РАО «ЕЭС», поскольку она может ударить по прибылям алюминиевой монополии «Русский алюминий», которой владеют Абрамович и Дерипаска. Расходы на энергетику являются основной составляющей при производстве алюминия, и чем дешевле электричество, тем выше выручка «Русала». Отсюда стремление «Русала» поставить под свой контроль гидроэлектростанции, поставляющие электричество на все заводы Красноярской, Иркутской и Саяно-Шушенской ГЭС. Реформа Чубайса может лишить их такой возможности и привести к повышению тарифов на электроэнергию для предприятий «Русала» в два-три раза, а следовательно, и к снижению прибыли Абрамовича и Дерипаска».

Цепочка глаголов: «стали – проливают свет – высказываются – заинтересованы – ударить – владеют – являются – поставить – может – лишить – привести».

Предложения Пушкина гораздо проще и легче, чем процитированный газетный текст. Обратим внимание и на то, что, на весь отрывок у Пушкина всего одно сравнение. А ведь это текст художественный! Сравнение, как и эпитеты, отличается простотой и точностью: «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным». Пушкин избегает избитых сравнений, литературных штампов, модных перифразисов. На последние он часто обрушивался в своих письмах. Если нет какого-то особого перифразиса, заостряющего мысль, то зачем вообще прибегать к этому приему, к тропу – вот мысль Пушкина, которую разделяют с ним авторы названной стилевой линии. Авторы, следующие этим эстетическим идеалам, никогда не станут без особой нужды называть нефть «черным золотом», телевизор «голубым экраном», а места вооруженных столкновений «горячими точками планеты».

Вторую линию условно можно назвать карамзинской. Ее кредо – гладкость, приятность, удобочитаемость. Синтаксис авторов этой линии напоминает езду в удобном экипаже с хорошими рессорами. Фразы бывают длинны, встречается много сложносочиненных предложений, но главная задача писателя заключается в том, чтобы читатель чувствовал себя покойно. Отсюда тщательная отделка фразы, внимание к ее звучанию и ритмическому рисунку. Этот стиль достиг своего расцвета в прозе Тургенева, но черты его можно найти и в «Герое нашего времени», и у Гончарова, и в русской мемуаристике. Вообще эта стилевая линия представлена в русской литературе девятнадцатого века достаточно широко. Именно она содержит в себе наиболее дефицитные сегодня качества речи: заботу о читателе, внутреннее спокойствие автора, отсутствие какой бы ни было судорожности, истерики, несуетность, плавность изложения.

Приведенный ниже отрывок взят из знаменитой повести Карамзина «Бедная Лиза»:

«Но всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются мрачные, готические башни Си...нова монастыря. Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густозеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».

Нас не должна смущать некоторая архаичность этого текста, создаваемая устаревшими формами слов и инверсиями. Обратим внимание на его спокойный, ритмически уравновешенный синтаксис. Описание не петляет: о каждой вещи сказано весомо и один раз. Хотя описание статично, мы ощущаем плавное движение, которое нигде не останавливается и ничем не затруднено.

Следующую линию можно назвать гоголевской. Она пафосна и патетична. Это стиль риторичный в узком смысле этого слова. Если карамзинской линии предшествуют некоторые тенденции древнерусской литературы позднего периода – кроткий и спокойный житийный стиль, то гоголевская линия уходит корнями в еще более глубокие пласты древней литературы. Для гоголевской линии характерен внешне неровный синтаксис, напоминающий асимметрию средневековой ритмической прозы с ее обилием вопросов и восклицаний, с яркой, эмоциональной лексикой, с красочностью и гротеском. Именно эту линию разрабатывает – не всегда успешно – актуализующий синтаксис современной прозы. Если пушкинская линия предполагает эпиграмматическое остроумие, если карамзинской свойственна ирония, то патетическая линия Гоголя допускает и предполагает безудержный смех и даже ерничество, восходящее в своей стилевой манере к «Молению» Даниила Заточника.

«Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта. А дамы! О, дамам еще больше приятен Невский проспект. Да и кому же он не приятен? Едва только взойдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело, но, взошедши на него, верно, позабудешь о всяком деле. Здесь единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург. Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист, нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах, где жадность, и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих в каретах и на дрожках. Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга. Здесь житель Петербургской или Выборгской части, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или у Московской заставы, может быть уверен, что встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное место не доставят такого верного известия, как Невский проспект. Всемогущий Невский проспект! Единственное развлечение бедного на гулянье Петербурга! Как чисто подметены его тротуары, и, Боже, сколько ног оставило на нем следы свои! И неуклюжий грязный сапог отставного солдата, под тяжестью которого, кажется, трескается самый гранит, и миниатюрный, легкий, как дым, башмачок молоденькой дамы, оборачивающей свою головку к блестящим окнам магазина, как подсолнечник к солнцу, и гремящая сабля исполненного надежд прапорщика, проводящая по нем резкую царапину, – всё вымещает на нем могущество силы или могущество слабости. Какая быстрая совершается на нем фантасмагория в течение одного только дня!»

Это отрывок из «Невского проспекта» Гоголя. Сразу обращает на себя внимание обилие восклицаний, гиперболических эпитетов и гипербол: «всемогущий Невский проспект», сапог, под тяжестью которого трескается гранит, «никакой адрес-календарь и справочное место не доставят такого верного известия, как Невский проспект». Все это говорится в быстром темпе, фразы обрушиваются каскадом, сравнения экспрессивны («голова гладка, как серебряное блюдо»). Характерно появление лирического «я»: автор говорит от первого лица, включает себя в повествование. Это тоже одна из черт патетического стиля.

Наконец, можно выделить линию, доминантой которой является договаривание до конца, предельная безыскусность стиля, граничащая с тяжеловесностью, но свидетельствующая об искренности и додумывании мысли до ее логического конца. Это толстовская линия. Ее красота в обаянии умственной честности, в отсутствии лукавства. Ключевое слово здесь – обнаженная правда.

Вот известное рассуждение Льва Толстого из романа «Война и мир»:

«И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.

Стоит только признать, что цель волнения европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы

Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить».

Перед нами три абзаца, каждый из которых представляет собой большое и громоздкое по структуре предложение, но ощущения некрасивости, словесной нагроможденности нет. Сложный синтаксис удерживается единством мысли и убежденности автора, который говорит только о том, в чем он глубоко уверен, и только то, что он глубоко продумал. В первом и третьем абзаце автор прибегает к уподоблению. Это ориентация на притчевое изложение, восходящая к евангельской традиции и подкрепленная древнерусским красноречием.

Помимо перечисленных, можно, наверное, выделить и другие стилевые линии. Можно, видимо, и оспорить предложенные. Но цель, которую мы здесь преследовали, проста: для политической риторики необходимо дать определенные, пусть самые общие, стилевые ориентиры. Для этого и были намечены четыре линии и приведены образцы стилей. Думается, что эта классификация по крайней мере позволит уловить общий дух тех направлений, в которых может совершенствоваться политический слог.