Социальный и коммуникативный контекст «века толп»

Книги Сержа Московичи «Век толп» и «Машина, творящая богов» [8] появились в русском переводе в начале нынешнего века и сразу стали популярными в политологических кругах.

Опираясь на идеи Гюстава Лебона, Жана Габриэля Тарда и Зигмунда Фрейда, Серж Московичи показал, что если отдельный человек способен воспринимать информацию критично, то человек толпы, даже если эта толпа будет состоять из академиков, такой способности лишится. Он безоговорочно поверит мифу, высказываемому «вождем» и воплощающему его социальную грезу, как в своем содержании, так и в образе самого «вождя» – коллективного Я толпы. Принадлежность к такой «толпе» дает человеку пьянящее ощущение бессмертия, и поэтому такой человек, спустя годы, будет вспоминать свои ощущения с ностальгией, даже если будет знать, что был обманут.

Таковы вкратце основные идеи концепции «века толп». Возникает, однако, вопрос, почему именно двадцатый век оказался столь податливым для схемы, которая, по-видимому, во все времена и во всяком месте действует сходным образом? Далее, как могло произойти, что «толпы» размагнитились? И что бывает, когда эти толпы остывают?

Итак, что же послужило катализатором для образования «толп» в тоталитарных режимах двадцатого столетия?

Известно, что «массы», как их именовали «вожди», состояли все же не из академиков. Они были порождены гигантской волной урбанизации, которая бросила в города людей, оторванных от фольклорных традиций и религиозной жизни. Этим людям на бытовом уровне была свойственна привычка жить в традиции и вере, но ни традиции, ни веры у них уже не было, не было и кругозора, позволявшего проанализировать новую ситуацию, сопоставив ее с какими-то историческими прецедентами. Эти люди были идеальной мишенью для вождей-магов, заряжавшихся в свою очередь их энергией. Они нуждались в новой религии и новых принципах, регламентирующих быт.

Порвать с давними традициями оказалось так легко, что народ не особенно реагировал на подделку собственного фольклора, на советские «народные» пословицы, на «былины» про Ленина и Сталина. Более того, отдельные его представители очень легко усвоили этот псевдонародный стиль. Вот только прижиться ему не удалось. Советской власти легко удалось справиться со старым укладом, но так и не удалось справиться с побочными продуктами собственной деятельности. Миф не выдержал смены трех поколений.

Выпускник советской десятилетки уже не был склонен ни к традиционализму, ни к религии, включая и религию советскую. Против того и другого его настроила собственная школа, прославлявшая бунты и революции. К тому же ему совсем не хотелось идти дорогой отцов, ни настоящих, ни тем более плакатных, несущих на себе умилительные черты простодушного невежества первых пролетариев и революционных матросов. Анекдоты о герое гражданской войны Василии Ивановиче Чапаеве сложились на почве новых гигиенических привычек.

Знаменитый сталинский классицизм цвел в красочном фильме «Кубанские казаки», но в реальной действительности консерватизм не имел никакой социальной базы, которая поддерживала бы укоренившиеся традиции. Советский обыватель жил в мире сменяющихся кампаний и сильно поменявшегося быта. Даже пресловутая «партноменклатура» не могла стабилизировать традиции, потому что сама страдала от кровавых «чисток». Семьи старых большевиков обращались во врагов народа, маргинализировались. Кому было хранить советские традиции? Кубанским казакам? Колхозники всеми силами старались покинуть колхозы, обрести паспорта и перебраться в город. «Рабочие династии» разрушались под влиянием престижа высшего образования. «Трудящаяся интеллигенция» по мере получения образования стала посматривать на сторону. К шестидесятым – семидесятым годам она даже начала вздыхать о дореволюционной жизни.

В результате разрыва преемственности наэлектризованные толпы тридцатых годов превратились в унылые толпы брежневских времен, бредущие в принудительной демонстрации с портретами вождей, которые к тому времени уже не были вождями.

Но поскольку речь зашла о ритуале, без которого нет никаких толп, нам следует от темы социальной перейти к теме коммуникативной.

Мы бегло обрисовали идеальную социальную среду, позволившую инициировать эффект «толп» в его тоталитарной форме. А каковы идеальные особенности коммуникации для становления тоталитарной риторики? И как повлияло на ее закат изменение коммуникативной среды?

Письменное слово при всем своем авторитете и предрасположенности к сакрализации имеет ахиллесову пяту: оставляет время подумать над прочитанным. Устное слово, как и сам ритуал, дает говорящему власть над временем, а у слушающего эту власть отнимает. Говорящий управляет вниманием аудитории, так как речь развивается линейно, в той последовательности, в какой он хочет. Литературоведы хорошо знают, какую роль играет композиция литературного произведения в раскрытии замысла автора. Наиболее глубоко это показано в так называемой стилистике декодирования [9].

Еще до изобретения мягкой копии и технологии гипертекста читатель имел возможность прерывать чтение, возвращаться к нужным ему фрагментам, делать выписки, компилировать. До изобретения звукозаписи слушатель такой возможности не имел. Разумеется, пропагандисту удобнее иметь дело с устным словом, о чем прямо говорил Гитлер. Но у устного слова есть другой недостаток. Его долго не умели тиражировать.

Идеальным приспособлением для тоталитарной риторики является висящий над площадью репродуктор. Он главный организатор ритуала, главный синхронизатор действий. Черный репродуктор тридцатых годов – это душа толпы.

Сложнее обстояло дело со вторым другом пропагандиста – газетой. Газета не способна собрать такую же толпу, даже, если вывешивать ее на улице. Чтобы заставить «работать» прочитанные дома газеты, вводились специальные ритуалы: обсуждение передовицы на коллективном собрании или «политинформации» в коллективе, когда ученик перед учителем или сотрудник перед начальником должен был рассказать (якобы проинформировать, а в действительности отчитаться) о том, что он прочитал в газете.

Телевизор можно было бы назвать ложным другом пропагандиста. Неслучайно Геббельс потерпел с ним неудачу, а советские вожди, по-видимому, рассматривали его в первую очередь как подаренную народу игрушку, пропагандистская сила которой заключена в самом факте ее существования (достижения передовой техники – в каждый дом). Телевизор, однако, стоит не на площади, если это не вывешенный экран, а в центре частной жизни человека, и «картинка» дает меньший эффект участия в ритуале, чем прослушанная по репродуктору речь. По части создания мифа телевизор, казалось бы, незаменим, но он же и подчеркивает виртуальность, обособленность своего мира. Социологи, толкующие данные опросов, легко впадают в заблуждение именно из-за телевизора. Данные, показывающие лояльность «картинке», ничего не говорят о возможном поведении респондентов, исключая, и то не всегда, поведение электоральное, т.е. промежуточное между символическим и реальным: одно дело бросить в урну бюллетень – другое отправить сына в армию.

Эволюции устной и письменной пропаганды стоят в тесной связи с эволюцией технических средств. В мире радио советская пропаганда прошла крестный путь от радиоточки, аналога телекрана Оруэлла, до трофейных приемников, которые позволяли слышать отчаянно заглушаемые «голоса». Магнитофонная культура свела все усилия по построению замкнутого коммуникативного пространства с целостным мифом на нет.

Судьба газеты сложна уже из-за того, что старые газеты в тоталитарных режимах приходится засекречивать. В реальности министерство правды не поспевало переписывать их, хотя имелась практика присылать подписчикам энциклопедий новые листы для вклейки их взамен старым. В реальном 1984 году мне приходилось просить разрешение, чтобы поработать в университетской библиотеке с советскими газетами 1980 года. Причем поднимать газеты из подвала в общий зал было запрещено.

Иное дело – книги. Художественная и около-художественная литература, активно участвующая в созидании мифа выпускалась огромными тиражами, а цены на книги были предельно низкими. Книги эти пылились на полке, и никаких толп возле прилавков не замечалось.

Здесь будет уместно перейти к важной теме – теме имитации пропаганды.