Миф № 193. Сталин установил свирепую цензуру в СССР

Крайне глупый и неуместный миф. Хотя бы, например, потому, что цензура существует с незапамятных времен и к тому же во всех государствах. Это объек-

тивная необходимость, точнее, неотъемлемый атрибут государственности. Никому же не приходит в голову вопить о полной ликвидации правоохранительных органов. Так почему же это надо делать в отношении цензуры? Разве государство обязано все вываливать на обозрение? Разве оно по определению не имеет права на какие-то секреты? Если каждый человек в демократическом обществе имеет право на тайну личной жизни, то на каком основании мы должны лишать такого же права государство?!

Что же до фактов истории, то они таковы. Многие считают, что история советской цензуры начинается с 27 октября 1917 года. То есть с того самого дня, когда Временный революционный комитет принял Декрет о печати. По этому декрету 575 независимых издательств и более 2000 наименований газетно-журналь-ной периодики занесли в разряд сеющих смуту, что едва ли не автоматически подводило их под запрет. Но это не цензура как таковая — это элементарная политическая борьба.

На самом же деле отсчет истории советской цензуры следует вести с 23 декабря 1918 года, когда Реввоенсовет республики ввел военную цензуру. Инициатором этого декрета был лично Троцкий. Как к нему ни относись, но сугубо в этом вопросе он был прав. Если власть в стране, где полыхает сочетающаяся с иностранными интервенциями Гражданская война, хочет победить, то без цензуры на сообщения военного характера просто не обойтись. Иначе враг будет знать все. Кстати говоря, в разведывательной деятельности существует специальное направление, которое ныне именуют легальным шпионажем. Это систематическое, тщательное, аналитическое исследование всех публикаций по интересующим ту или иную разведку вопросам, на

основе чего делаются очень даже серьезные выводы, нередко высшего политического характера.

Соответственно охрана военных и государственных тайн в СМИ есть очень важное дело государственного характера. Это одна из передовых линий защиты национальной независимости, суверенитета, экономической, военной и политической мощи государства, которая осуществляется в интересах всех граждан того или иного государства.

Почти сразу же цензура была передана под надзор ВЧК. Многие и по сей день ёрничают на этот счет. Но чего тут ёрничать, когда понятно, что функция обеспечения государственной безопасности не может реа-лизовываться без соответствующего контроля, в том числе и за публикациями в СМИ. А то ведь такого наболтают... Вспомните хотя бы годы катастройки Горбачева, и вам все станет понятно.

Или, например, нередко ёрнически ссылаются на мартовское 1927 года распоряжение Главлита, в котором говорилось: «Всем гублитам, облитам, крайли-там. Срочно. Секретно.

С получением сего не допускать в печати... никаких сведений и рассуждений тревожного характера о перспективах урожая в настоящем году, причем к числу таких сведений надлежит отнести и такие, которые хотя и не говорят непосредственно о самом урожае (например, неблагоприятные метеорологические наблюдения и т.п.), но могут быть истолкованы как угроза урожаю. Запрещается публиковать сведения: 1) о хлебном экспорте; 2) существовании разных видов цензуры; 3) работе и структуре ОГПУ; 4) о Кремле; 5) о крушении поездов; 6) случаях самоубийства и умопомешательства; 7) местонахождении членов Правительства; 8) девальвации червонца».

Возьмем, к примеру, запрет на публикации, касающиеся урожая и экспорта хлеба. Еще в четвертой книге пятитомника указывалось, что едва только был провозглашен курс на индустриализацию, Запад ввел против Советского Союза так называемую «золотую блокаду», в соответствии с условиями которой в качестве оплаты за поставляемое промышленное оборудование от СССР требовали поставок зерна, а не золота. Соответственно обладание хотя бы минимальными сведениями о видах на урожай позволило бы тому же Западу сбивать цены на советское зерно, в результате чего сильно пострадали бы планы индустриализации. В свою очередь, любые тревожные сведения о видах на урожай внутри страны могли бы откровенно спровоцировать рост цен на хлеб внутри Советского Союза, что неминуемо привело бы к социальному взрыву с крайне негативными политическими и иными последствиями. Тем более что 1927 год был годом «военной тревоги» — Советский Союз опасался вооруженного нападения консолидированными силами Запада. И только внутреннего взрыва нашей стране и не хватало.

Если хотя бы по минимуму знать такие нюансы истории, то не возникнет мысль о том, чтобы ёрничать по поводу таких цензурных ограничений. Но, увы, наши журналюги единственное, что умеют, так это в полной мере соответствовать поговорке «галопом по Евро-пам», то есть ничего толком не знать, но с видом всезнающих знатоков вещать каждый раз очередную глупость. «Владыка журнализм! Глупец, которому дано при помощи столбцов дурачить по утрам три тысячи глупцов!» — говаривал еще Альфред де Мюссе.

Возьмем запрет на публикацию сведений о структуре ОГПУ. Положа руку на сердце скажите, где вы

видели действующую спецслужбу, которая на всеобщее обозрение выставляла бы свою внутреннюю структуру? Это же полный нонсенс с точки зрения государственной безопасности!

Возьмем запрет на публикацию сведений о Кремле или местонахождении членов правительства. Ведь и так должно быть понятно, что это относится к сфере государственной безопасности, а потому по определению не должно попадать в прессу. Во всяком случае, особенно в той части, которая касается намерений того или иного члена правительства выехать в то или иное место. Потому как могут быть покушения. Сколько их было — никто уже не сосчитает. Но для сведения читателей сообщу, что именно в 1927 году по указанию из-за границы, прежде всего из Великобритании, внутренняя оппозиция откровенно стала проводить курс террора, прежде всего в отношении представителей власти, причем как в центре, так и на местах. ОГПУ располагало документальными сведениями на этот счет.

Или запрет на информацию о девальвации червонца. Во-первых, значительная часть сведений о финансовой системе и политике государства в этой сфере по определению является закрытой, а нередко и совершенно секретной. От этого зависит не только ее устойчивость, но устойчивость всего государства. Не говоря уже о том, что любая просочившаяся информация на этот счет может привести к крайне негативным последствиям. Это правило, которое соблюдается практически во всех государствах мира. Во-вторых, именно в то время западными странами осуществлялся комплекс мер по подрыву финансовой системы Советского Союза. В том числе и с помощью массовой заброски в СССР фальшивых советских денежных ку-

пюр. Соответственно любая информация о действиях властей по защите своей финансовой системы априори должна была быть закрытой.

Наконец, о запрете на публикацию информации о железнодорожных катастрофах, умопомешательствах, самоубийствах. Прежде всего информация о таких катастрофах имеет по меньшей мере двоякий негативный смысл. С одной стороны, подрывает доверие к транспортной системе государства, а тогда железнодорожный транспорт имел (впрочем, и имеет поныне) исключительное, в том числе и транзитное, значение. Ну, и кто выиграл бы, если бы с утра до вечера публиковали сообщения о железнодорожных катастрофах, если Советских Союз солидно зарабатывал на транзитных железнодорожных перевозках?

Что касается информации об умопомешательствах и самоубийствах, то характер ее негативного воздействия на общество едва ли стоит подробно разъяснять. А в те времена такая информация была неприемлема для печати еще и потому, что на Западе очень ловко ее обыгрывали. Вот, мол, до чего большевики довели дело со своими планами преобразования общества — народ умом трогается, кончает жизнь самоубийством. Ну, и нужно ли это было Кремлю?

Были, конечно, и явные перекосы в этой политике. К примеру, мало кому известно, что жена почившего в полном безумии Ленина — Надежда Константиновна Крупская — до самой смерти выступала в роли руководителя свирепой идеологической инквизиции. Именно она составила первый список — в терминах инквизиции интердикт — литературы, особенно детской, публикация которой была запрещена в СССР. В этот список угодили очень многие произведения классиков русской и зарубежной литературы, в том числе даже и

те, что составляли и составляют золотой фонд литературного наследия всего человечества. Хорошо, что Сталин со временем разобрался с литературными запретами этой несносной вдовы, лишившей советских детей многих литературных сокровищ.

Особенно ёрничают по поводу Сталина. Мол, если в каком-либо писании автор никак не упоминал Сталина, то, «естественно», цензура снимала такое писание с печати. Единственное, что могу сказать по данному поводу, так только следующее: это полнейшая чушь. Для того чтобы понять в чем тут дело, обратимся к Лиону Фейхтвангеру — как никак он первым описал то, что тогда происходило именно в таких дефинициях. Итак, отрывок из книги Л. Фейхтвангера «Москва. 1937. Отчет о поездке для моих друзей» (цит. по изд. М., 1937 С. 47—48).

«Культ Сталина. Поклонение и безмерный культ, которыми население окружает Сталина, — это первое, что бросается в глаза иностранцу, путешествующему по Советскому Союзу. На всех углах и перекрестках, в подходящих и неподходящих местах видны гигантские бюсты и портреты Сталина. Речи, которые приходится слышать, не только политические речи, но даже и доклады на любые научные и художественные темы, пересыпаны прославлениями Сталина и часто это обожествление принимает безвкусные формы.

Примеры. Вот несколько примеров. Если на строительной выставке, которой я восхищался... в различных залах установлены бюсты Сталина, то это имеет свой смысл, так как Сталин является одним из инициаторов проекта полной реконструкции Москвы. Но, по меньшей мере, непонятно, какое отношение имеет колоссальный некрасивый бюст Сталина к выставке

картин Рембрандта, в остальном оформленной со вкусом. Я был также весьма озадачен, когда на одном докладе о технике советской драмы я услышал, как докладчик, проявлявший до сих пор чувство меры, внезапно разразился восторженным гимном в честь заслуг Сталина.

Основания. Не подлежит сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что все, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства... Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный "коммунизм", а конкретного человека — Сталина. Русский склонен к преувеличениям, его речь и жесты выражают, в некоторой мере, превосходную степень, и он радуется, когда он может излить обуревающие его чувства. Безмерное почитание, следовательно, относится не к человеку Сталину — оно относится к представителю^ явно успешного хозяйственного строительства. Народ говорит: Сталин, разумея под этим именем растущее процветание, растущее образование. Народ говорит: мы любим Сталина, и это является самым непосредственным, самым естественным выражением его доверия к экономическому положению, к социализму, к режиму».

Нет никаких сомнений, что Л. Фейхтвангер честно и искренне описал то, что лично сам видел и слышал. Но кто бы объяснил, где здесь творящая собственный культ рука Сталина или подвластной ему цензуры? Их нет по определению! Потому что Л. Фейхтвангер четко подметил, что это явное свидетельство как искренних чувств народа, так и откровенного подхалимажа (хотя он таких слов и не использовал).

Что касается подхалимажа — объяснять, наверное, нет необходимости. В нашей стране это на каждом шагу и даже на каждой четверти шага. Ну кто, например, заставляет депутатов Госдумы развешивать на стенах своих шикарных кабинетов портреты президента — сначала одного, потом другого, далее «строго по результатам выборов»?! Кто заставляет чиновничество раздувать культ личности президента и к месту, а чаще всего не к месту его цитировать? Кто заставляет вопить истошным голосом о необходимости третьего срока для президента, если тот уже устал объяснять, что он не желает даже пытаться сделать подобное? Короче говоря, в части подхалимажа — все понятно.

Что касается проявления народных чувств, то ведь и тут Фейхтвангер объективен — он же напрямую увязал проявление народных чувств к Сталину с экономическим подъемом страны. Что же тут удивительного и где тут культ? Тем более что эти проявления если и называть культом, то уж никак не личности самого Сталина, а именно же того, что собой символизировало имя Сталина. Выдающийся немецкий писатель-гуманист и это подметил абсолютно верно, указав, что

«безмерное почитание... относится не к человеку Сталину — оно относится к представителю явно успешного хозяйственного подъема».

А сам факт такой персонификации безмерного почитания на имени Сталин обусловлен тем, как объяснил Фейхтвангеру сам Иосиф Виссарионович, что люди должны во что-то верить. Царя нет, Бога отняли, а верить во что-то надо. Кстати говоря, почти за десять лет до встречи с Л. Фейхтвангером, на одном из заседаний Политбюро, Сталин сказал, что «мужик не может почитать целый коллектив — мужику нужен кто-то один»! И когда, говоря словами немецкого писателя, «явно успешный хозяйственный подъем» стал очевиден всем, то мужик и персонифицировал свое почитание на том имени, с которым более всего и увязывался факт этого подъема. Это почитание и проявлялось в СМИ. Для такой испокон веку идеократичес-кой страны, как Россия, то есть страны, где испокон веку царит господство той или иной идеи, — ничего удивительного.

Любопытно, что и сам Сталин не без юмора, но абсолютно точно воспринимал глубинную суть факта такого почитания своего имени. Как-то он вразумлял своего младшего сына, пытавшегося чего-то кому-то доказать, опираясь на то, что он носит фамилию Сталин. Иосиф Виссарионович вполне серьезно ответил ему, что ни он, Василий Сталин, ни тем более он сам, Иосиф Виссарионович Сталин, не есть тот самый Сталин, которого почитает народ. Почитаемым в народе Сталиным является тот, кто изображен на портрете, и, показав рукой на свой портрет, сказал: «Это он Сталин!» По малолетству Василий не сразу понял, что тут к чему, но, повзрослев, прекрасно себе уяснил, в чем суть ответа отца.

В то же время нельзя не отметить и некоторую ги-пертрофированность восприятия Л. Фейхтвангером «безмерного почитания» Сталина. Конечно, для западного человека это было в диковинку, но не настолько, чтобы настойчиво склонять «безмерное почитание». Дело в том, что во времена Сталина существовал как бы негласный запрет, но не от него самого на частое упоминание его имени. И хотя, если говорить откровенно, этот запрет не столь уж и четко соблюдался, не могу не обратить внимания современных читателей на одну любопытную деталь в нескольких измерениях.

1. У автора в домашней библиотеке имеется много книг по различным вопросам, изданных во времена Сталина. Помимо изумительной, поражающей масштабами своей информативности и глубиной анализа описываемых явлений — книги в основном по истории, политике и экономике, — глубокое впечатление оставляет и тот факт, что, например, в 500-страничной книге еле-еле отыщешь пару-тройку ссылок на труды Сталина! Люди старшего поколения прекрасно помнят, что во времена Хрущева, или Брежнева, или болтуна Горбачева каждое третье слово или выражение являли собой ссылки на этих деятелей. Но в изданных в период правления Сталина книгах ничего подобного нет и в помине.

2. Ю.И. Мухин в своей знаменитой книге «Убийство Сталина и Берия» описывает случай, когда ему удалось проанализировать иллюстрации в подшивках одного и того же журнала «Огонек» за 1952 г. и 1999 г. То есть в сталинский период и в наше время. И что его особенно поразило, так это малое количество фотографий Сталина (и вообще политиков того времени) в сравнении с тем, сколь часто рожи современных политических деятелей мелькают в печати. То, что описал Мухин, укладывается в рамки 6-кратной разницы. При Сталине его фотогра-

фии печатались в шесть раз реже, чем физиономии любого из современных политических деятелей. А ведь ни один из современных политических деятелей не достоин сравнения даже с пылью из-под сапог Сталина.

3. 1 марта 1936 г. Сталин дал интервью председате
лю американского газетного объединения «Скриппс —
Говард ньюспейперс» г-ну Рою Говарду. Тогда это назы
валось беседой. В этом интервью Сталин очень много и
очень подробно говорил о новой Конституции СССР, о
новой избирательной системе и о тех надеждах, которые
он возлагает на эту новую систему всеобщих, прямых,
тайных выборов на альтернативной основе.

Но вот что поразительно. Отдельной брошюрой это интервью вышло только в 1937 году! Оказывается, во времена якобы «культа личности» и «жестоких сталинский репрессий» Партиздат ЦК ВКП(б) умудрялся тянуть волынку с изданием трудов вождя, в которых затрагивались самые актуальные вопросы тогдашней жизни. Более всего меня поразило следующее обстоятельство. В типографский набор текст беседы был сдан 15 декабря 1936 г., а к печати он был подписан только 26 марта 1937 г.! Брошюра-то между тем всего восемнадцать с половиной страниц, включая и титульную! И столько времени тянули издание небольшого по объему интервью вождя? Того самого вождя, который якобы раздувал свой собственный культ личности и цензура которого так свирепствовала?

4. Если заглянуть на с. 63—64 книги воспомина
ний бывшего советского военного разведчика Лео
польда Треппера, вышедших под названием «Большая
игра» (М., 1990), то любой сможет прочитать о следу
ющем. Весьма красочно Л. Треппер описал, как в се
редине 1930-х гг., то есть когда якобы раздувался
культ личности Сталина и осуществлялись «жестокие

сталинские репрессии», главный редактор ежедневной советской еврейской газеты «Дер Эмес» («Правда») Моше Литваков именно в то время категорически отказывался печатать любые статьи о Сталине, даже те, что были написаны видными представителями ЦК. Ну, и как вам такая «жестокая» сталинская цензура?

Особенно расходятся любители ёрничать насчет цензуры сталинских времен, когда речь заходит о последних двух предвоенных годах. Точнее, начиная с момента подписания советско-германского Договора о ненападении от 23 августа 1939 года. Главный принцип этого ёрничанья состоит в следующем. Ранее, мол, не только в газетных статьях и книгах, но и в быту слово «фашист» употреблялось исключительно как бранное, но едва только Сталин сдружился с Гитлером, как все чудесным образом поменялось. Здесь все ложь, подлая ложь. Ведь никакого «сдружились» не было и в помине и что прежде чем был подписан Договор о ненападении, обе стороны договорились о том, что резко понизят, как ныне принято говорить, накал риторики в СМИ! Эта же договоренность продолжала действовать и далее. Потому что элементарная нормализация межгосударственных отношений не может осуществляться в ситуации, когда обе стороны старательно и изощренно «поливают» друг друга...

Тем не менее журналюги с удовольствием приводят такие факты, как, например, запрет на публикацию в октябре 1939 г. статьи академика Евгения Тарле «Фашистская фальсификация исторической науки в Германии» или запрет на оперу Сергея Прокофьева «Семен Кот-ко». И, что самое интересное, приводят цензурное обоснование этих запретов, которое четко свидетельствует о действовавшей тогда договоренности о резком снижении накала риторики в СМИ. Например, в отношении

статьи Е. Тарле говорилось, что она «содержала негативные оценки Гитлера, Геббельса и других фашистских руководителей», а в отношении либретто оперы — что в него «попал эпизод с австро-германскими оккупантами».

Но как ни относись к этим личностям, но в то время они были официальными лицами государства, с которым СССР подписал Договор о ненападении. Гитлер же вообще был един в нескольких лицах — фюрер германской нации, рейхсканцлер, рейхспрезидент и Верховный главнокомандующий. Разве нужно было Сталину обострять отношения с Германией в октябре 1939 года путем всевозможных оскорблений и нападок в прессе? Ведь в то время — осенью 1939 года — только ленивый на Западе не пытался спровоцировать смертельное столкновение между СССР и Германией. Одна только британская разведка чуть ли не каждую неделю подкидывая то советским посольствам за рубежом, то германским дипломатическим представительствам в различных странах различные подметные письма, в которых стращала угрозой нападения одной из сторон. В такой ситуации еще и резкой риторики в СМИ или искусстве не хватало, чтобы война вспыхнула. Для Сталина же важней было выкачать из Германии новейшее промышленное оборудования, новейшие образцы военной техники, за которые, кстати говоря, он расплачивался в основном рыбьими пузырями и свиной щетиной, пухом и пером!

Особое место занимают нападки на цензуру в военное время. Отчаянно смакуют усилия цензуры по обеспечению безопасности армии и тыла — мол, «не счесть солдатских писем с фронта, которые приходили к адресатам с тщательно вымаранными словами и строчками. Так армейская цензура предотвращала утечки "нежелательной информации" с переднего края». Ну, надо же хоть чуточку понимать, что такое безопасность армии и

тыла, безопасность единства армии и тыла в такой страшенной войне, как та, которую вел Советский Союз! Даже из самых благих побуждений, а ими, как известно, и мостится дорога в ад, нельзя допускать просачивания негативной информации о положении на фронте в тыл. Иначе угроза фронту придет с тыла. Не говоря уже о том, что при той массовой заброске агентуры в советский тыл (как глубокий, так и прифронтовой), которую практиковали гитлеровские спецслужбы, особенно абвер, подобная информация могла нанести колоссальный ущерб планам советского командования. Во время войны разведки всегда гоняются за солдатскими письмами. В годы Великой Отечественной войны советские цензоры не допустили в печать или к распространению 82161 материал, сведений и данных, из которых 36121 по мотивам сохранения государственной тайны, 17047 по политическим мотивам и изъяли 28 902 антисоветских материала из иностранной печати. Что в этом плохого видят журналюги — понять более чем трудно.