Протоколы допросов Ягоды 9 страница

В поисках популярности этот карьерист Дуглас в присутствии большинства моих работников выбалтывал ряд важнейших ведом­ственных тайн. Он терроризировал моих сотрудников перечисле­нием десятков фамилий наших бывших работников, расстрелян­ных без суда (в освещении, достойном «Нового времени»). Сам Дуглас, да и кроме него даже честные работники, приезжавшие из дому, терялись в догадках: на основании чего были признаны шпионами и расстреляны без суда даже такие наши работники, которые пользовались полным доверием, в то время как с их бывшей сетью продолжают работать и поныне? И действительно, если П., например, был шпионом, то как же продолжают рабо­тать с таким человеком, как «Тюльпан», которого он сдал. Как он не предал «Тюльпана»? Или если М. был шпион, то как же он не предал «Вайзена», «Зенхена» и других, с которыми продолжа­ют работать до сих пор.

Вот вкратце причины, заставившие меня, человека, преданного партии и СССР, не идти на заготовленную мне карьеристом и преступником Дугласом ловушку на пароходе.

Я хочу, чтобы Вы по-человечески поняли всю глубину пере­живаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.

Моя цель — довести своего ребенка до совершеннолетия.

Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу проле­тариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из нашей страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных лю­дей выбросили меня как рыбу на лед... По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое унич­тожение. Остановите своих людей! Достаточно, что они ввергли меня в глубочайшее несчастье, лишив меня завоеванного моей долголетней самоотверженной работой права жить и бороться в рядах партии, лишив меня родины и права жить и дышать одним воздухом совместно с советским народом.

Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ни­чего против партии и н. страны.

Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проро­нить ни слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.

Швед».

«В Политбюро ЦК ВКП(б)

23 ноября 1938 года

Тов. Сталину

Совершенно секретно

...

Прошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам:

1. При обсуждении на Политбюро 19-го ноября 1938 года за­явления начальника УНКВД Ивановской области т. Журавлева целиком подтвердились изложенные в нем факты. Главное, за что я несу ответственность, это то, что т. Журавлев, как это видно из заявления, сигнализировал мне о подозрительном поведении Лит­вина, Радзивиловского и других ответственных работников НКВД, которые пытались замять дела некоторых врагов народа, будучи сами связаны с ними по заговорщицкой антисоветской деятельности. В частности, особо серьезной была записка т. Жу­равлева о подозрительном поведении Литвина, всячески тормо­зившего разоблачение Постышева, с которым он сам был связан по заговорщицкой работе. Ясно, что, если бы я проявил долж­ное большевистское внимание и остроту к сигналам т. Журавле­ва, враг народа Литвин и другие мерзавцы были бы разоблачены давным-давно и не занимали бы ответственных постов в НКВД.

2. В связи с обсуждением записки т. Журавлева на заседании По­литбюро были вскрыты и другие, совершенно нетерпимые недостат­ки в оперативной работе органов НКВД. Главный рычаг разведки —

агентурно-осведомительная работа оказалась поставленной из ряда вон плохо. Иностранную разведку, по существу, придется создавать заново, так как И НО был засорен шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иност­ранными резидентами агентурой. Следственная часть также страда­ет рядом существенных недостатков. Главное же здесь в том, что следствие с наиболее важными арестованными во многих случаях вели неразоблаченные еще заговорщики из НКВД, которым удава­лось, таким образом, не давать разворота делу вообще, тушить его в самом начале и, что важнее всего, — скрывать своих соучастников по заговору из работников ЧК. Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры. Вместо того чтобы учитывать, что заговор­щикам из НКВД и связанным с ними иностранным разведкам за десяток лет минимум удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников, я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпионами и заговорщиками. Ясно, что за все это я должен нести ответственность.

3. Наиболее серьезным упущением с моей стороны является выяснившаяся обстановка в отделе охраны членов ЦК и Полит­бюро. Во-первых, там оказалось значительное количество нера­зоблаченных заговорщиков и просто грязных людей от Паукера. Во-вторых, заменивший Паукера, застрелившийся впоследствии Курский, сейчас арестованный Дагин также оказались заговорщи­ками и насадили в охранку немало своих людей. Последним двум начальникам охраны я верил как честным людям. Ошибся и за это должен нести ответственность. Не касаясь ряда объективных фактов, которые в лучшем случае могут кое-чем объяснить пло­хую работу, я хочу остановиться только на моей персональной вине как руководителя Наркомата. Во-первых, совершенно оче­видно, что я не справился с работой такого ответственного Нар­комата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы. Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос со всей остротой, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б). Во-вто­рых, вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в Нар­комате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недо­статки, барахтаясь один, пытался выправить дело. Выправлялось туго — тогда нервничал. В-третьих, вина моя в том, что я чисто делячески подходил к расстановке кадров. Во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арес­том, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим

мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответ­ственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы. В-чет­вертых, вина моя в том, что я проявил совершенно недопусти­мую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отде­ла охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханова и др.). В-пятых, вина моя в том, что, со­мневаясь в политической честности таких людей, как бывший на­чальник УНКВД ДВК предатель Люшков и в последнее время Наркомвнудел Украинской ССР председатель Успенский, не при­нял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японии и Успенскому пока неизвестно куда, розыски которого продолжаются. Все это, вмес­те взятое, делает совершенно невозможным мою дальнейшую ра­боту в НКВД. Еще раз прошу освободить меня от работы в Нар­комате внутренних дел СССР. Несмотря на все эти большие не­достатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово.

Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК считает необходимым меня использовать, — оправдать дове­рие ЦК.

Ежов

Прошу Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-мате­ри. Ей 70 лет. Она ни в чем не повинна. Я последний из четырех детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо».

Выписка из решений Политбюро ЦК ВКП(б) «Протокол № 65а от 24 ноября 1938 г. П. 160. Заявление т. Ежова Н. И.

Рассмотрев заявление тов. Ежова с просьбой об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел СССР и принимая во внимание как мотивы, изложенные в этом заявлении, так и его болезненное состояние, не дающее ему возможности руково­дить одновременно двумя большими наркоматами, — ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Удовлетворить просьбу тов. Ежова об освобождении его от обязанностей народного комиссара внутренних дел СССР.

2. Сохранить за тов. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта.

Секретарь ЦК Я. Сталин».

Ежова арестовали 10 апреля 1939 года.

..

«Начальнику 3 спецотдела НКВД полковнику тов. Панюшкину

Рапорт

Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при произ­водстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 ап­реля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.

1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в од­ном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н. И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от пат­ронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, к револьверу

«Кольт»).

Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Ка­менев», «Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.

2. Изъяты мною при обыске пистолеты «Вальтер» № 623573, калибра 6,35; «Браунинг» калибра 6,35 № 104799 — находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет «Вальтер» калибра 7,65, № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.

3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книга­ми были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустые полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.

4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иност­ранных языках.

Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. По­скольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставле­ны в кабинете и собраны в отдельном месте.

5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подле­жащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием «О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской

группе». Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10—15, а далее до самого кон­ца текста не имеют — сброшюрована совершенно чистая бу­мага.

При производстве обыска обнаружены и изъяты разные мате­риалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партий­ного характера, согласно протокола обыска.

Пом. начальника 3 спецотдела НКВД

Капитан государственной безопасности

Щепилов

11 апреля 1939 года»,

«Народному комиссару

внутренних дел Союза ССР

Комиссару государственной

безопасности первого ранга

Тов. Берия

Рапорт

Согласно вашего приказания о контроле по литеру «Н» писа­теля Шолохова доношу: в последних числах мая поступило зада­ние о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, ко­торый с семьей остановился в гостинице «Националь» в 215 но­мере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г. Копии сводок имеются.

Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать не­обходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и, узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Коро­левой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стено­графистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежо­ва у Шолохова.

Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше де­сяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была за­фиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова.

Зам начальника первого отделения 2-го специального отдела НКВД лейтенант госбезопасности (Кузьмин)

12 декабря 1938 года».

«УТВЕРЖДАЮ

Начальник Следственной части НКВД СССР

Комиссар госбезопасности 3 ранга

Кобулов

11 июня 1939 года

Постановление

г. Москва, 1939 года, 10 дня

Я, ст. следователь Следчасти НКВД СССР, ст. лейтенант Госу­дарственной Безопасности Сергиенко, рассмотрев материалы, поступившие на Ежова Николая Ивановича, 1895 г. р., из рабо­чих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 года, судимого в 1919 году Военным Трибуналом запасной армии республики и осужденного к одному году тюрем­ного заключения — условно, занимавшего пост Народного Ко­миссара Водного Транспорта СССР и проживавшего в г. Моск­ве, — нашел:

Показаниями своих сообщников, руководящих участников антисоветской, шпионско-террористической заговорщической организации Фриновского, Евдокимова, Дагина и другими мате­риалами расследования Ежов изобличается в изменнических, шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Япо­нии.

Запутавшись в своих многолетних связях с иностранными раз­ведками и начав с узкошпионских функций передачи им сведе­ний, представлявших специально охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по поручению правительственных кру­гов Германии и Польши перешел к более широкой изменниче­ской работе, возглавив в 1936 году антисоветский заговор в НКВД и установив контакт с нелегальной военно-заговорщической орга­низацией РККА. Конкретные планы государственного переворо­та и свержения Советского правительства Ежов и его сообщни­ки строили в расчете на военную помощь Германии, Польши и Японии, взамен чего обещая правительствам этих стран территориальные и экономические уступки за счет СССР.

Для практического осуществления этих предательских замыс­лов Ежов систематически передавал германской и польской раз­ведкам совершенно секретные экономические и военные сведе­ния, характеризующие внутриполитическое положение и оборон­ную мощь СССР.

В этих же антисоветских целях Ежов сохранял и насаждал шпионские и заговорщические кадры в различных партийных,

советских, военных и прочих организациях СССР, широко про­водя подрывную, вредительскую работу на важнейших участках партийной, советской и в особенности военной и наркомвнудель-ской работы, как в центре, так и на местах, провоцируя недоволь­ство трудящихся и ослабляя военную мощь Советского Союза.

Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин прак­тически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в соверше­нии террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве.

Через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты за границей Ежов и его сообщники стре­мились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, в частности, через группу заговорщиков работников полпредства в Китае Ежов проводил вражескую работу в том направлении, чтобы ускорить разгром китайских национальных сил, обеспечить захват Китая японски­ми империалистами и тем самым подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток.

Действуя в антисоветских и корыстных целях, Ежов организо­вал ряд убийств неугодных ему людей, а также имел половое сно­шение с мужчинами (мужеложство).

Руководствуясь статьей 91 УКП, постановил:

Приговорить Ежова Н. И. к уголовной ответственности по признакам ст. ст. 58-1 «а», 58-5, 19-58 п.п. 2 и 8, 58-7, 136 «г», 154 «а» ч. 2 УК РСФСР и приступить к следственному производ­ству по его делу.

Меру пресечения способов уклонения от следствия и суда ос­тавить прежнюю — содержание под стражей.

Справка: Ежов Н. И. арестован 10 апреля 1939 года и содер­жится под стражей в Сухановской особой тюрьме НКВД СССР.

Ст. следователь следственной части НКВД СССР

Ст. лейтенант госуд. безопасности Сергиенко».

Записка из тюрьмы (без даты, между 12 и 16 июня 1938 г.)

«Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которых я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину остаюсь до кон­ца. Твой Ежов».

Из показаний подследственного С. Б. Жуковского от 31 мая 1938 г.

«В состав отдела по распоряжению Ежова были переданы не­которые отделения, в том числе специальная химическая лабора­тория на Мещанской улице. До перехода в состав 12-го опера­тивно-технического отдела НКВД руководителями этой лабора­тории были сотрудники НКВД Серебровский и Сырин. Когда я возглавил этот отдел, начальником лаборатории был назначен мною инженер-химик Осинкин.

По заданию заместителя наркома внутренних дел комкора Фриновского задачей лаборатории должно было быть: изучение средств диверсионной работы, снотворных средств, ядов и мето­дов тайнописи для целей оперативной работы. По распоряжению Фриновского был также установлен порядок пользования указан­ными средствами для оперативной работы. Оперативный отдел, который желал для своих целей получить, например, снотворное средство, мог его получить только с санкции наркома или заме­стителя наркома — начальника ГУГБ.

Этим отменялся существующий порядок, по которому сред­ствами лаборатории могли пользоваться по усмотрению началь­ника лаборатории. При передаче лаборатории в ведение 12-го отдела выяснилось, что в ее составе было всего два научных ра­ботника, оба беспартийных, и никакой серьезной разработки средств для оперативной работы не велось. В связи с этим при помощи аппарата ЦК ВКП(б) были получены три научных работ­ника — инженер Осинкин и доктор Майрановский, члены партии, и еще один комсомолец, фамилию его не помню. Кроме того, для работы в лаборатории были использованы заключенные профессор Либерман по зажигательным средствам и инженер Горский по отравляющим веществам.

По просьбе спецгруппы Серебрянского и с разрешения Фри­новского велась разработка химического средства, способного быстро воспламенить сырую нефть. Эту работу вел заключенный профессор Либерман, опыты проводились на опытной станции Пожарного управления по шоссе Энтузиастов. По заданию ино­странного отдела в лице бывшего начальника отдела Слуцкого и с разрешения Фриновского велась разработка снотворного сред­ства. Работу эту вел указанный выше сотрудник-комсомолец. По заданию того же иностранного отдела и с разрешения Фринов­ского велась разработка яда. Работу эту вели сотрудники Щего-лева и доктор Майрановский.

Непосредственное руководство лабораторией, а также хранение и выдача средств с разрешения руководства наркомата, то есть

Ежова и Фриновского, была возложена на моего заместителя ка­питана госбезопасности Алехина, у которого хранились также и ключи от шкафов лаборатории. Помню, что ко мне обратились Алехин и начальник лаборатории Осинкин с вопросом о том, что в работе лаборатории уже имеются некоторые результаты и что необходимо обязательно проверить на опыте действия подготов­ленных лабораторией зажигательных средств для нефти, а также действия снотворных и яда.

Мною было доложено заместителю наркома Фриновскому, который разрешил испытание зажигательного средства, что и было произведено при моем участии на опытном поле Пожарного управления. Что касается снотворного и яда, Фриновский, по­мню, сказал мне, что он поговорит с Ежовым и даст ответ.

Через некоторое время Фриновский мне сообщил, что име­ется указание Ежова на испытание этих средств на осужденных к высшей мере и что Цесарскому, начальнику первого спецот­дела, Ежовым дано соответствующее указание. На мой вопрос Цесарский подтвердил это. Мною было поручено Алехину осу­ществить опыт в двух или в трех случаях, договорившись с Це­сарским о времени и месте. Опыты были проведены под руко­водством Алехина и при участии доктора Майрановского, и со­ставлены соответствующие акты. По данным этих актов помню, что в двух или в трех указанных случаях опыты дали смертель­ный исход... Кто именно намечался для проведения опыта, ска­зать не могу, так как этот выбор из числа осужденных к выс­шей мере находился исключительно в ведении Цесарского, у которого я фамилий не спрашивал и который мне и, насколько я помню, Алехину также этих фамилий не называл. Опыты, как указано выше, были заактированы, подписаны Алехиным и док­тором Майрановским и доложены Фриновскому. В бытность мою начальником 12-го отдела, то есть в течение пяти-шести месяцев, припоминаю, что таких опытов было два или три. Инициатива их постановки мотивирована их необходимостью и принадлежала инженеру Осокину, доктору Майрановскому и капитану госбезопасности Алехину. Непосредственно руководил опытами капитан Алехин. Насколько припомню, в бытность мою начальником 12-го отдела ни одного случая выдачи како­му-либо отделу или сотруднику яда для оперативных целей не имело места. Припомню только один случай, когда начальник иностранного отдела обратился с просьбой выдать ему для на­учной оперативной работы яд, но с определенностью не могу сказать, был ли ему этот яд выдан или нет. Опытов по отравляю­щим средствам, разрабатывающимся инженером Горским, при мне не велось».

Вот как прокомментировал арестованный Ежов на допросе 25 июня 1939 года эту часть показаний бывшего своего подчинен­ного:

«Я знал, что такая лаборатория существует и Ягода использо­вал ее в своих террористических целях. Но когда я пришел в НКВД, Фриновский объяснил мне, что без средств этой лабора­тории нам не обойтись, и она нужна нашей разведке и И НО за рубежом. Но я ничего не знал о том, чем они занимаются. Про все эти опыты, о которых говорил Жуковский, даже не слышал, наверное, Фриновский им все это разрешал. Правда, один раз, когда — не помню, Фриновский сказал мне, что в лаборатории у Алехина есть средство, принятие которого вызывает смерть у человека, как от сердечного приступа. Такое средство необходи­мо, когда нужно уничтожать врагов за границей. Но его надо испытать, не даст ли оно последствий на организм, которые мож­но определить при экспертизе и вскрытии. Фриновский сказал, что у них есть врач, которому для этого нужно исследование тру­па умершего от этого средства человека. Тут же он предложил, что это средство можно дать тем, кто приговорен к расстрелу. Врачу нужно было провести опыты на трех-четырех людях. Какая раз­ница, от чего они умрут, яд даже легче, чем пуля в затылок. По­этому я согласился, но больше ничего про эту лабораторию и про то, что там изготовляли, не слышал.

— Опять отвечаете не по существу, — заметил следователь Родоса. — Назовите людей, которых вы ликвидировали в своих шпионско-диверсионных целях, используя полученные из лабо­ратории яды.

— Я не имею никакого представления об этих ядах, никогда их не видел».

(Ранее Родоса утверждал, что с помощью яда Ежов умертвил свою жену. — В. С.)

«Совершенно секретно

Народному комиссару внутренних дел Союза ССР

Комиссару госбезопасности первого ранга

тов. Берия

Рапорт

Считаю необходимым доложить Вам об известных мне фактах, требующих проверки, указывающих на неслучайный характер отношений Н. И. Ежова с лицами, впоследствии разоблаченны­ми как враги народа.

1. Ежов поддерживал отношения с Пятаковым. Об этом мне стало известно в 1936 году от Родоса. В октябре 1936 года мне было поручено допрашивать Радека. В своей преступной деятель­ности он тогда еще не признавался. Однако он довольно откро­венно говорил о связях своих, Пятакова и других участников антисоветского блока. По его словам, квартира Пятакова служи­ла местом сборищ и попоек друзей Пятакова. Радек назвал не­сколько человек, которые бывали на квартире Пятакова, в том числе назвал и Н. И. Ежова. Курский и Берман (бывший началь­ник СПО НКВД и его заместитель), которым я доложил о заяв­лении Радека, предложили мне этим вопросом не интересовать­ся, потому что об этом Политбюро было известно. Должен ого­вориться, я отчетливо не помню, какими словами это было сказано, но я понял так, что Ежов действовал в данном случае по поручению Политбюро. Через несколько дней от допроса Ра­дека отстранили. Радек все еще запирался, но был накануне при­знания. Уточнить этот вопрос могут, кроме Радека и Бермана, Л. Коган и А. Альтман (первый из них допрашивал Пятакова, вто­рой — Радека).

2. Николай Иванович Ежов по непонятным причинам поддер­живал необычные отношения с неким Мнацакановым А. А., быв­шим сотрудником И НО НКВД. Летом 1938 года Мнацаканов из партии был исключен как явно чуждый элемент, а несколько позднее выяснилось, что он является немецким шпионом. Меж­ду тем подозрения против Мнацаканова появились и были хоро­шо известны в партийном коллективе И НО НКВД задолго до этого. Для того чтобы относиться к Мнацаканову с недоверием, были все основания, и не замечать их было нельзя. Этот человек ничем не был связан с Советским Союзом. За границу он вые­хал еще во время империалистической войны. За границей нахо­дилась вся его семья. Он сам постоянно жил за границей — в Персии, Германии и Австрии до 1936 года. В Советском Союзе до 1936 года был либо проездом, либо только для того, чтобы обделать свои личные дела и тотчас опять уехать за границу. Не будучи принятым в советское гражданство, называл себя совет­ским гражданином и на руках имел советский паспорт (в Вене был даже с дипломатическим паспортом как вице-консул), сохра­няя за собой право на персидское подданство. В кандидаты ВКП(б). был принят решением секретной комиссии при партко­ме ОГПУ (членами комиссии состояли также Слуцкий, Остро­вский из парткома и, кажется, Сперанский из отдела кадров). Был связан с братом-троцкистом и провокатором, находившим­ся в Персии. Когда этот провокатор был персами арестован для отвода глаз, Слуцкий добивался его освобождения через резидентуру И НО ОГПУ в Персии. Жена Мнацаканова Бошкович Эрна сохранила и поддерживала связь со своим первым мужем — польским шпионом. Как Мнацаканов, так и его жена из кожи вон лезли, чтобы познакомиться и угодить Агранову, родственни­кам Ягоды и т. д., которых они встречали за границей. Агент ИНО ОГПУ с 1922 или 23 года Мнацаканов благодаря личной близости к Слуцкому в 1932 году становится работником берлин­ской резидентуры, а в 1935 году помощником венского резиден­та, а в 1936 году назначается на работу в аппарат ИНО НКВД по должности помощника начальника отделения. И в своей агентур­ной работе у Мнацаканова отмечались подозрительные поступки: еще в 1934 году он настойчиво пытался реабилитировать прово­катора под кличкой «Парень», а в другой раз выболтал агенту-двойнику под кличкой «Лекарт» наше задание, в чем, однако, не признался, Слуцкий же об этом знал. После назначения Ежова народным комиссаром в 1936 году Мнацаканов мне сказал, что он лично знаком с Ежовым. В другой раз Мнацаканов мне ска­зал, что Ежов не соглашается встречаться в Вене ни с кем из работников НКВД кроме него — Мнацаканова и его жены, ко­торые служили проводниками Ежову. Когда и после этого мое отношение к Мнацаканову не переменилось к лучшему, он стал заходить ко мне в комнату нарочно для того, чтобы от меня по­звонить Ежову. Звонил Ежову перед заседанием парткома, на котором рассматривалось партийное дело Мнацаканова. На засе­дании парткома Мнацаканов держался крайне нахально, как буд­то рассчитывал на какую-то выручку. После ареста Мнацаканова я дважды обращался к Волынскому (быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ) за разрешением допросить Мнацаканова о его конкретных вредительских действиях в работе. Волынский согласия на это не давал. Третий раз я разговаривал по этому вопросу уже с Дуло­вым (тоже быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ), в ведение которого перешло следствие по делу Мнацаканова. Дулов мне сказал, что Мнацаканов признался в том, что он является немецким шпио­ном, и начал было писать показания о своей преступной деятель­ности. Но однажды во время допроса Мнацаканова в кабинет вошел Ежов, который в этот день обходил тюрьму. Ежов спро­сил Мнацаканова: «Ну, что, пишешь?» — на что Мнацаканов от­ветил утвердительно. Ежов односложно сказал: «Ну, пиши, пиши». Мнацаканов после этого отказался от своих показаний и вскоре был расстрелян. Уточнить весь этот вопрос кроме Дулова и Бошкович могут Рощин В. П. и Шанина А. Л., бывшие работ­ники венской резидентуры ИНО НКВД, а также жена Слуцкого.

Сотрудник НКВД ст. лейтенант госбезопасности (Кедров)

28 января 1939 г.».

На рапорте резолюция: «т. Меркулову! Переговорите со мной. Л. Берия. 2 февраля 39 года».

1 февраля 1940 года майор госбезопасности заместитель на­чальника Следственной части НКВД СССР Сергиенко утвердил обвинительное заключение по делу Ежова. Ему предъявлялось пять основных обвинений.

1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.

2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.

3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготовлял вооружен­ное восстание и совершение террористических актов против ру­ководителей партии и правительства.