Цветок душистых прерий

– Ну, что, изголодался? Ах, мой хороший, пучеглазик мохнатенький! Что, соскучился? Соскучился, вижу, сучишь но леками и весело смотришь. Сейчас я тебе сосисочку: живую мушку-жужжалочку! Не убежит, бестия, не ускользнёт от твоих жва-лец. Кровушку живую – на, пей на здоровье!..

Иван Иванович Цыписов, престарелый преподаватель эстетики в частном колледже им.Сахарова (в прошлом – старший научный сотрудник института марксизма-ленинизма), поймав грузную комнатную муху, обрывает ей крылья и осторожно кладёт на паутину в углу своей холостяцкой кухни.

Паук, уже приспособившийся к нравам человека, проколебавшись, рывками подползает к несчастной мухе, привязывает её двумя-тремя стежками липкой слюны к паутине и впивается в её крошечную бордовую головку.

Иван Иванович обтряхивает руки, довольно смеётся и принимается готовить себе ужин – жарит в масле кусочки хека, купленного в кулинарии.

– Ещё не известно, кому вкуснее, – говорит он, адресуясь к пауку. – Придёт время, и все мы будем иметь свои паучьи гнезда, и добрые законы будут бросать и нам питательный и вкусный продукт!..

К Цыписову стучат в квартиру гости только определённой категории. Они приходят поздно вечером, словно не желая нарываться на свидетелей.

Единственный посетитель, с которым Цыписов не ведёт беседы шёпотом, это его сосед по лестничной площадке, тоже выстарившийся, гнилой и корявый, как выпавший зуб, бывший бухгалтер Бехтерев.

Они молча играют три партии в шашки и молча расходятся. Вот за это молчание Цыписов и уважает соседа.

Уважает настолько, что иногда, когда на душе изжога, доверяет ему кое-какие мысли, зная, что они никуда не уйдут – осядут в трухлявой голове и пропадут там бесследно, как всё, что туда попадает.

– Мой прадед по матери Брик, натуральный немец из Швабии, был, между прочим, членом попечительского совета Всероссийского общества по распространению знаний о керосине среди губернских обывателей. – Жёлтый и оплывший, как свечной огарок, Бехтерев согласно кивает, знает, что сосед может врать и придумывать на ходу. - Так вот, прадед говорил моему деду Филоновскому перед смертью в 1893 году в своём одесском особняке: «Если мыслить культурно, править здесь должен не русский царь и не русские фабриканты и помещики, а такие честные швабы, как я. Или наши деньги. Определять законы должно не дурное всегда общество и не свинский народ, а наши связи... Когда мы победим, мы научимся отнимать у тёмных мужиков и безалаберных русских господ их молодость и здоровье и станем бессмертными. Каждый левит, пардон, каждый шваб, будет держать целое стадо двуногих, которое продлит его силы до 300 лет ценою своей смерти. Мы не должны уподобляться скоту и потому резать его, варить и жарить – наш первейший долг...

Бехтерев, между прочим, в прошлом сотрудник КГБ, о чём Цыписову неизвестно, тихо ухмыляется, жалея, что Цыписова никто не изобличит, потому что режим в стране создан Цыписовыми и ради Цыписовых.

– Антисемиты – сила, – злорадно провоцирует он, переставляя шашку.

– Херня, а не сила, – Цыписов делает ответный ход. – Они все нищими были, а теперь вообще все поголовно бомжи... Но это даже распрекрасно: когда кругом бомжи, мы можем чувствовать себя совершенно спокойно. Что они там мырмочут перед кончиной, никого не интересует... Надо делать так, чтобы в этой стране свои всегда были чужими, и тогда чужие всегда будут нашими.

– Это тост, что ли? – кашлянув, спрашивает Бехтерев, снимая две шашки подряд.

– Очередная пакость, а не тост, – задумывается на миг Цыписов, намереваясь следующим ходом снять три шашки соперника и одержать победу: – А вообще я в кармане всегда держал листок с тремя-четырьмя тостами. Чуть профессура забуреет, я им читаю из-за тарелки, – телячий восторг...

Иногда Цыписов высказывает такое, что напрягает старика Бехтерева, но, впрочем, ненадолго: вещи, которые он слышит, ни к какому делу уже не подошьёшь, кончились все дела:

– Думаешь, мы чего-нибудь достигли бы в России, если бы не удерживали толпы в полной темноте? Конечно, тут и спаивание, и развращение, и раскол семей, и сотрясение традиционных основ или, наоборот, надевание новых намордников... Народ должен быть глупым, однозначным, чтобы в урочный час можно было его толкнуть против всех авторитетов: и против героя, и против бога, и против царя, и против родителей... Думаешь, это просто? Нет, не просто, ради этого нужно держать под контролем большинство этих бестолковых выскочек, которые имеют реальное влияние на массу... С этой задачей мы справились: по нашей колее двигались и Керенский, и всё окружение царя, и всё окружение Ленина, а потом и Сталина... Со Сталиным, правда, вышла осечка после войны, когда он нащупал главные нити событий... Но прозревших и шибко энергичных мы убираем, не считаясь с последствиями... Опыт, милый друг, как говорил Мопассан, опыт... И Хрущёв был под наблюдением, и Брежнев, и Горбачёв, и Ельцин. У тебя бы волосы встали дыбом, если бы ты узнал, кто пил и пьёт из наших кубков... Поэтому и не позволю себе ни слова более на эту тему... Хочешь процветать сам, держи в нищете другого – закон, выведенный уже две тысячи лет тому назад... Гимн труду – пойте! Но я пою ещё иные гимны – коварству, лжи, умению навязывать свою волю под видом божьей. Хорошо идут ещё «научные дефиниции». Все невежды без ума от науки. Что делать? Действительность всегда попахивает дерьмом...

Бехтерев, собирая шашки, тихо напоминает о цветах с их ароматами.

– Это тоже завлекалочки, – разъясняет профессор. – Лети, лети, пчёлка. Попробуй наш медок, завяжи наш стручок: чем не принцип тайной ложи?

– Тут не принцип, – возражает бухгалтер Бехтерев, моргая белёсыми, прямыми, как у борова, ресницами, – тут естество. И хитрости никакой. Яблоня предлагает свой нектар, ещё не думая о плодах.

– Ну, это тебе так кажется, – высокомерно смеётся в ответ Иван Иванович, чернея странными глазами. – Ты ведь тоже цветок, на который садятся, правда, одни навозные мухи... Цветок душистых прерий...

Втайне обидевшийся Бехтерев, не подавая виду, решается поддеть на крючок тайного советника каких-то иррациональных сил:

– Вы Беню из третьей квартиры знаете?

– Он ещё жив?

– У него недавно спросили на базаре: «Гражданин, вы случайно не родственник Черномырдина?» Так Вы знаете, что он ответил? «У нас разное происхождение: он африканец, а мои родители из Могилёва!»

– Не смешно.

– Смешно другое. Беня показал мне первую медаль Добровольческой армии – терновый венец, пронзённый мечом, на Георгиевской ленте. Говорит, что его отец получил эту медаль за Ледяной поход. Он был, оказывается, в числе 3698 уцелевших героев.

– Ничего не оказывается, – нервничает Цыписов. Он скупает все медали, а затем перепродаёт их тем, кто выезжает за границу. И Бехтереву это известно. – Не может быть у него такой медали! Еврей в зимнем походе – где Вы это видели?..

– Не знаю, не знаю, – Бехтерев, гордясь собственной выдержкой, медленно собирает шашки в коробку из-под печенья. – Утверждает, что его отец был дружен с Сергеем Леонидовичем Марковым. Был такой лихой генерал. И от него имеет серебряный портсигар с гравировкой.

– Это всё подделка, – успокаивает себя Цыписов. – Брехня!.. Чем дальше событие, тем больше его участников. Мошенники!..