Преступление века 16 страница

В своей книге «Берия: лучший менеджер XX века» я писал, что «атомный» Берия сегодня «документирован» наиболее полно, поэтому при изучении многотомного собрания документов «Советский атомный проект» хорошо выявляется роль как Сталина, так и Берии в этом проекте. Почти неизменная подпись Сталина под важнейшими документами, касающимися Специального Комитета и Первого Главного управления при Совете Министров СССР, доказывает, что Сталин годами не упускал из поля своего зрения ничего существенного, относящегося к Атомному проекту. Берия же не упускал здесь вообще ничего — мимо него не проходили мало-мальски важные бумаги. Причем это не было мелочностью. Это было тщательностью — как врожденной, так и обусловленной высокой личной ответственностью Берии за успех дела.

И все же в отношениях Сталина и Берии были приливы и отливы. Имеются в виду личные отношения — от повседневных и первостепенных деловых услуг такого выдающегося сотрудника, как Берия, Сталин отказаться не мог даже на самое короткое время. Но теснейшие деловые повседневные контакты не означали человеческой близости.

В деловом же, в государственном масштабе Берия был неизменно на первых ролях, и это хорошо показал конец 1951 года.

ОЧЕРЕДНЫЕ годовщины Великой Октябрьской социалистической революции в сталинской Москве отмечали торжественным заседанием Московского Совета в Большом театре. Не была нарушена эта традиция и 6 нояб-

ря 1951 года — в год празднования 34-й годовщины Октября. На сцене, в президиуме, сидели Маленков, Берия, Ворошилов, Микоян, Булганин, Каганович, Андреев, Хрущев, Шверник, Суслов, Пономаренко, Шкирятов, члены правительства, депутаты Моссовета.

Сталина среди них не было. Не было его на следующий день и на Красной площади — на военном параде. Сталина тогда вообще не было в Москве — с 10 августа по 22 декабря 1951 года он находился в отпуске, и участники заседания приняли приветствие ему, где он был назван «гениальным вождем и учителем советского народа, великим знаменосцем мира».

Спорить тут было не с чем — при всей заезженности формулировок они отражали действительность. Дважды два всегда равняется четырем, а Сталин был десятилетия назад и оставался к началу 50-х годов не только вождем, но и учителем народов. Тем не менее в зале его не было, а доклад кто-то должен был делать. В отчете о торжественном заседании, помещенном в «Правде» 7 ноября, Маленков в списке президиума торжественного заседания стоял первым. Однако с докладом на заседании Моссовета выступил Берия.

Собственно, практика поочередного выступления членов Политбюро с докладами на торжественных заседаниях Моссовета была введена с 1945 года, но какой-то установленной очереди здесь, естественно, не было. В тексте несостоявшегося выступления Поскребышева на «антибериевском» Пленуме ЦК в июле 1953 года бывший секретарь Сталина утверждал, что «посылая свой доклад тов. Сталину на просмотр, Берия заявил хвастливо, что его доклад по содержанию превосходит все предыдущие доклады членов Политбюро...» Но, мол, «тов. Сталин, ознакомившись с докладом, отметил неправильность ряда положений, выдвинутых в разделе доклада о международном положении, внеся в этот раздел серьезные поправки принципиального характера»...

«Ну и что?!» — скажу я на это. Ну и похвалился Берия, так что с того! Во-первых, это было сказано ближайшему сотруднику Сталина с глазу на глаз — к слову. А почему бы человеку и не выразить таким образом удовлетворение от хорошо сделанной им работы?

Во-вторых, ну и внес Сталин поправки! Так он ведь и в собственные тексты в ходе работы над ними вносил поправки — подобные документы в один присест не делаются. И надо ли было удивляться, что Сталин читал проект доклада с карандашом в руке и что-то в нем поправил?

В-третьих же, у Берии были все основания для высокой оценки собственного доклада, особенно с учетом того, что он похвалил тем самым не только себя, но и своих помощников по подготовке текста. Язык доклада, хотя и не был чужд казенных оборотов, оказался достаточно живым, деловым и внятным. Читая его, я предположил, что какие-то блоки доклада Берия предварительно диктовал стенографистке — в те годы он так иногда поступал. Во всяком случае читался доклад легко.

В «Правде» он занял три полосы (с фото Берии и общим фото президиума с Берией на трибуне) и говорилось в нем обо всем понемногу, хотя кое на чем докладчик останавливался основательнее, например на проблемах нефтяников и шахтеров. При этом общие положения излагались не тяжеловесно, а конкретные цифры были весомы и убедительны.

Основное внимание уделялось успехам. О недостатках тоже говорилось, но вскользь, в чем особого криминала не было — внутриполитический раздел доклада так и назывался: «Новые успехи мирного строительства в СССР».

В 1950 году закончилась первая пятилетка, а в 1951 году промышленная продукция в два раза превысила продукцию 1940 года. Здесь было чем гордиться — еще пять лет назад в некоторых районах СССР порой ели крыс, потому что чуть ли не вся Европейская часть страны лежала в развалинах. Теперь же первый восстановительный период заканчивался, и Берия с вполне обоснованной гордостью сообщал, что по сравнению с прошлым годом производство тканей выросло на 24%, мяса и мясных продуктов — на 20%, масла растительного — на 35%, велосипедов — в 2 раза, фотоаппаратов — на 39%. Берия говорил:

«Наша промышленность уже начинает выпускать в массовом порядке телевизоры, комнатные холодильники, стиральные и другие машины для домашнего обихода».

Второй раздел доклада был озаглавлен «Советский Союз в борьбе за мир» и уже в самом начале его докладчик привел мощную по своей убедительности цитату из Сталина, сказав так:

«Огромный размах мирного строительства в нашей стране красноречиво говорит о мирном характере внешней политики Советского Союза и изобличает клеветников, разглагольствующих об агрессивных намерениях нашего правительства. «Не может ни одно государство, — говорит товарищ Сталин, — в том числе и Советское государство, развертывать во-всю (так в тексте доклада. — С.К.) гражданскую промышленность, начать великие стройки вроде гидростанций на Волге, Днепре, Аму-Дарье, требующие десятков миллиардов бюджетных расходов, продолжать политику систематического снижения цен на товары массового потребления, тоже требующего десятков миллиардов бюджетных расходов, вкладывать сотни миллиардов в дело восстановления разрушенного немецкими оккупантами народного хозяйства и вместе с тем, одновременно с этим, умножать свои Вооруженные Силы, развернуть военную промышленность. Не трудно понять, что такая безрассудная политика привела бы к банкротству государства»...»

Это говорил не просто заместитель Председателя Совета Министров СССР и член Политбюро ЦК ВКП(б), но и председатель Специального комитета, курировавшего атомную и ракетную проблему, один из создателей атомной и ракетной отраслей в СССР. Однако, говоря так, он не лукавил, как не лукавил и сам Сталин, произнося те слова, которые цитировал Берия. Вопрос ликвидации атомной монополии США в кратчайшие сроки был для России тогда вопросом жизни, защищенной русской Бомбой, или вопросом смерти но «хиросимско-нагасакскому» варианту, а также — и по варианту «дрезденско-гамбургскому», когда англосаксы зажгли над Германией первые в мировой истории рукотворные огненные смерчи.

Атомную проблему под руководством Сталина и Берии Россия решила, и теперь подобные «испепеляющие» варианты с ней «не проходили». Ровно за месяц до доклада Берии, б октября 1951 года, в субботнем номере «Правды» был опубликован обширный «Ответ товарища И.В. Сталина корреспонденту «Правды» насчет атомного оружия».

Шумных комментариев после этого было в мире много, и наилучшее, пожалуй, резюме сделал один из рупоров американских «ястребов» — еженедельник «News Week», опубликовав статью под названием «Равновесие атомных сил»...

Правда, до равновесия тогда было еще далеко, но дышать нам стало, безусловно, легче. Янки хотя и разрабатывали новые планы атомных бомбардировок СССР, однако уже боялись сами на этом обжечься.

Думаю, для сегодняшнего читателя будет интересно познакомиться и еще с одним блоком из внешнеполитического раздела доклада Берии:

«...деятели Соединенных Штатов не перестают болтать о своих будто бы мирных намерениях. Они, видите ли, не прочь «сохранить» мир, но на «условиях», которые будут продиктованы Соединенными Штатами. А каковы эти «условия»? Народы мира должны стать на колени перед американским капиталом, отказаться от своей национальной независимости, принять ту форму правления, какую навяжут американские «советники», ввести у себя «американский образ жизни», развивать лишь те отрасли хозяйства и лишь в тех размерах, какие угодны и выгодны американским монополистам (выделение мое. — С.К.)... Словом, народы должны... стать подданными новоиспеченной американской империи. У каждого честного человека возникает законный вопрос: на каком основании претендуют США на исключительное положение среди других стран? Может быть, на основании того, что у них имеется много золота, нажитого на крови и страданиях миллионов и пригодного для подкупа? Но народы не торгуют свободой...»

В ТО ВРЕМЯ когда один из наиболее ярких соратников Сталина произносил эти слова, ни он, ни Сталин еще не знали, что хотя народы и не торгуют свободой, в России вскоре родятся те, кто, став взрослыми, будут направо и налево торговать свободой народов, предавая историческую будущность и своего собственного, и других народов мира.

И при этом — сохранять в России лишь те отрасли хозяйства и лишь в тех размерах, какие угодны и выгодны американским и международным монополистам.

Возвращаясь же в 1951 год, можно сказать, что акции Берии у Сталина — и так высокие — повышались. Но повторю: доверяя Берии такие важные дела, как предоктябрьский доклад в свое отсутствие, Сталин не видел в нем своего преемника. Нынешние «историки» много развели сплетен о том, что под конец жизни Сталин якобы вообще не доверял Берии, что раздутое этими «историками» так называемое «мингрельское дело» имело своей целью отставку и арест Берии, и т.д. Всё это, конечно, чепуха!

Но в то, что Сталина настраивали против Берии, я верю. Нет, Сталин не лишал Лаврентия Павловича своего доверия и даже напротив, облекал его еще большим своим доверием — о чем я в своем месте скажу. Однако основания для искренней обиды на Сталина у Берии иногда имелись.

Он, как и Сталин, был силен как государственный деятель разносторонним образом. Был он силен и тем, что лишь он один из всех сталинских соратников имел полноценный опыт крупной самостоятельной государственной деятельности в качестве первого лица. Он приобрел его в те годы, когда стоял во главе Закавказского крайкома ВКП(б), ЦК Компартии Грузии и, одновременно, Тифлисского горкома. За те годы, пока он был руководителем Закавказья, Берия сделал для Кавказского региона и прежде всего для Грузии и Тбилиси так много, как никто не делал ни до него, ни после него за всю историю этих благодатных, но очень, увы, непростых мест.

Ни Маленков, ни Молотов, ни Жданов, ни Микоян, ни Ворошилов с Булганиным никогда самостоятельно не руководили странами. Из высших политических лидеров СССР подобный опыт, кроме Берии, был лишь у Кагановича и Хрущева, в разное время занимавших пост первого

секретаря ЦК КП(б)У, но Украина была особым случаем. На Украине ее высшего руководителя всегда подпирал крепкий и многочисленный актив, Украина всегда была наиболее развитой в индустриальном отношении частью России. Там требовалась крепкая рука, но не требовалась та личностная самостоятельность, которая была обязательной для успеха в Закавказье. Так что и в этом отношении Берия лучше других помощников Сталина был подготовлен для руководства всем СССР.

Да, Берия ощущал себя преемником Сталина и вслух обижался и выражал недовольство, когда Сталин предпочитал других. В помянутом выше непроизнесенном «выступлении» Поскребышев — сам того не поняв — свидетельствовал в пользу Берии, когда писал:

«Берия добивался... занять при жизни тов. Сталина место первого заместителя тов. Сталина но Совмину, считая, что только он один является действительным преемником тов. Сталина. Когда же последовало решение утвердить тов. Булганина первым заместителем тов. Сталина по Совмину, то Берия был недоволен этим решением, характеризуя т.Булганина как слабо подготовленного и неспособного справиться с этой работой».

Итак, даже после ареста Берии Поскребышев признавал, что Берия не закулисно, не держа против Сталина фигу в кармане, а открыто, публично, не опасаясь, что это дойдет до Сталина, считал себя его преемником.

Спрашивается, во-первых, если человек лелеет против своего вождя некий злой умысел и готовит его тайное умерщвление, будет он «во всю Ивановскую» трубить о том, что он-то и должен стать новым вождем? Во-вторых, будет ли он открыто обижаться на вождя за критику, заявляя — как сообщал Поскребышев — что он не понимает, «почему его так критикует т. Сталин, ведь он является верным учеником т. Сталина...»?

Главное же, Берия был абсолютно прав в оценке БУЛГА-НИНА, да еще — в сравнении с Берией! Булганин ведь и действительно был слабо подготовлен. И оказался не способен полноценно справляться с работой первого зама Сталина.

Для того, чтобы убедиться в этом, не надо особого труда — достаточно немногих фактов.

Дело было так... 7 апреля 1950 года Политбюро утвердило образование Бюро Президиума Совета Министров СССР, «поручив ему рассмотрение срочных вопросов текущего характера, а также вопросов секретных», и по прямому предложению Сталина назначило Булганина первым заместителем Председателя Совета Министров СССР.

Состав Бюро был утвержден следующим: Председатель Совета Министров СССР И.В. Сталин, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Н.А. Булганин, заместители Председателя Совета Министров СССР Л.П. Берия, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, В.М. Молотов (15 апреля 1950 года в Бюро был введен Г.М. Маленков, а 30 августа 1952 года — еще и М.Г. Первухин).

Председательствовать на заседаниях Бюро и Президиума Совмина в случае отсутствия Сталина должен был единолично Булганин. Но уже 16 февраля 1951 года пришлось еще одним постановлением Политбюро возложить председательствование в таких случаях поочередно на Булганина, Берию и Маленкова. Причем еще до этого, — формально «не легитимным» образом, с 6 декабря 1950 года заседания Бюро почти постоянно начал вести Берия. Он вел их 9, 12, 16, 18, 21, 26, 30 декабря 1950 года и затем 6, 13, 20 января 1951 года, и лишь 30 января 1951 года его «не легитимно» же сменил Маленков, а уж 8 и 21 февраля — Булганин. Впрочем, 27 февраля председательствовал — впервые «законно» — опять Берия, а потом пошло «вперемешку»: Маленков, Булганин, Берия...

И я не исключаю, что Сталин тогда осознал свою ошибку. Возможно, именно поэтому он предоктябрьский доклад 1951 года и поручил сделать не кому-то еще, а Берии.

До весны 1953 года тогда оставалось еще почти полтора года.

В НАЧАЛЕ этой главы я цитировал книгу антисоветчика Авторханова «Загадка смерти Сталина». Напомню, что он начал ее так:

«На вершине пирамиды советской партократии не было достаточно места для двух преступных гениев — для Сталина и Берии. Рано или поздно один

должен был уступить другому или оба погибнуть во взаимной борьбе».

Странным образом это утверждение оказалось схожим по своему «посылу» и конструкции с позднейшим заявлением бывшего крупного советского партийного деятеля Дмитрия Шепилова. Оно было приведено в сборнике о нем со слов внука Шепилова — Дмитрия Косырева:

«За трон Сталина схватились два самых кровавых сталинских палача — Берия и Хрущев. Победил тот, кто успел выстрелить первым»...

Вопреки заявлению «примкнувшего к ним» Шепилова, Берия — в отличие от Хрущева — не имел «палаческих» склонностей. Будучи, к слову, неплохим стрелком, Берия особой страсти к охоте и стрельбе не имел. А вот Хрущев, стреляя отменно, просто обожал сделать точный выстрел. Однажды правительственный кинооператор удачно подловил момент, когда Хрущев — уже Первый секретарь ЦК, на глазах у «соратников» стреляет по воздушной цели... Прицеливаясь, Хрущев не был похож на себя обычного — куда девались наигранное добродушие и благодушие! Лицо «Никиты» было жестким, жестоким и беспощадным, и это было его подлинное, хотя и тщательно скрываемое им лицо.

Что же до второго утверждения Шепилова, то и оно лживо и антиисторично. Берия не собирался стрелять ни в кого, и в Хрущева тоже. Если бы он, к слову, это замышлял, то с его-то опытом оперативной чекистской работы еще в бурные закавказские годы и позднее, с его-то хваткой и организационным талантом, с МВД наконец, имевшимся в его распоряжении, Берия уж с кем с кем, а с Хрущевым разобрался бы шутя! Ведь Хрущев популярностью и особым авторитетом ни у кого из высшего руководства не пользовался.

«Выстрелил» Хрущев. Но еще до того, как он «выстрелил» по Берии, он «выстрелил» по Сталину. Впрочем, не сделав первого «выстрела», нельзя было сделать и второго.

И время этой злобной «пальбы» уже приближалось.

Глава десятая

ОСЕНЬ И ЗИМА 1952 ГОДА-XIX СЪЕЗД И ДАЛЕЕ...

1952 ГОД стал годом проведения давно ожидаемого съезда партии — первого послевоенного. Между прошлым XVIII и предстоящим XIX съездом пролегло тринадцать лет, но каких лет! Съезд партии не созывался долго, однако так ли уж было необходимо собирать его в соответствии с формальными уставными требованиями в тот момент, когда очередные задачи партии были предельно ясными: вначале победить в войне, затем восстановить разрушенное?

Теперь же проблем для обсуждения накопилось достаточно, и в среду 20 августа 1952 года номер «Правды» 235-й вышел с шапкой в правом углу:

«Центральный Комитет ВКП(б) постановил созвать 5 октября 1952 года очередной XIX съезд ВКП(б)».

Ниже шло:

«К сведению всех организаций ВКП(б). На днях состоялся в Москве Пленум ЦК ВКП(б). Центральный Комитет ВКП(б) постановил созвать 5 октября 1952 года очередной XIX съезд ВКП(б)». Порядок дня XIX съезда:

1. Отчетный доклад Центрального Комитета ВКП(б) — докладчик Секретарь ЦК тов. Маленков Г.М.

2. Отчетный доклад Центральной Ревизионной комиссии — докладчик Председатель Ревизионной комиссии тов. Москатов П.Г.

3. Директивы XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951 — 1955 го-

ды — докладчик Председатель Госплана СССР тов. Сабуров М.З.

4. Изменения в Уставе ВКП(б) — докладчик Секретарь ЦК тов. Хрущев Н.С.

5. Выборы центральных органов партии.

Секретарь ЦК ВКП(б)И. Сталин»

Итак, событие было анонсировано, и началась подготовка к нему.

Сталин заканчивал свои «Экономические проблемы» и контролировал подготовку отчетного доклада ЦК.

Готовились к докладам на съезде национальные республики, министерства, а также и отдельные делегаты.

В Совете Министров и Госплане СССР окончательно сшивались контрольные цифры уже начавшейся пятилетки... Впрочем, эта-то работа была бесконечной — уже в ходе работы съезда делегаты из разных союзных республик предлагали — кто малые, а кто и не очень малые — коррективы по приоритетам, по объемам финансирования, по размещению производственной инфраструктуры и т.д. и т.п. Задачи решались грандиозные — один план «Великих строек коммунизма» чего стоил! — и увязать всё раз и на всю пятилетку было просто невозможно. Причем впервые в истории СССР предусматривались почти равные темпы производства средств производства (группа А) — 13 %, и производства предметов потребления (группа Б) — 11%. Здесь всё было логично — создав базу роста благосостояния, надо было это благосостояние создавать. Было необходимо определить и перспективы развития страны в целом.

Так что работы хватало всем.

Накануне 5 октября вся эта организационная предсъездовская махина была готова к действию, и на следующий день утром в Большом Кремлёвском дворце открылось первое заседание съезда. Новое положение СССР в мире выразилось и в том, что в зале открыто сидели делегации коммунистов из европейских стран народной демократии, из Китая, Кореи, Вьетнама, Монголии... Было много делегаций Компартий из больших и малых капиталистических стран.

Выступили с отчетными докладами Маленков и Москатов...

Доклад председателя Центральной ревизионной комиссии Москатова был «техническим», программным же был, естественно, доклад Маленкова.

Многие историки в один голос утверждают, что само выступление Маленкова вместо Сталина «делало его при живом Сталине новым первым секретарем, а может быть, и единоличным лидером в узком руководстве» (Ю.Жуков), было «очевидным свидетельством того, что именно Маленков является формальным преемником Сталина в ВКП(б)» (Ж. Медведев), и т.п.

Но эти толкования не стоят, пожалуй, и выеденного яйца, потому что всё было очевидным. Отчетный доклад ЦК — это отчетный доклад не Генерального секретаря ЦК, а доклад ЦК. Даже тринадцать лет назад Сталин, делая этот доклад лично, зачитывал не только лично свой текст. Также и теперь Маленков зачитывал текст, над которым работало много людей, включая и Сталина, который и был окончательным редактором доклада. И секрета тут ни для кого никакого не было.

Стоять же несколько часов на трибуне и говорить Сталин уже не мог, да в том и не было сейчас нужды. Так кому же было зачитывать доклад вместо него, как не Маленкову, который был наиболее крупной фигурой в чисто партий' ном руководстве? Не Хрущеву же! Соответственно, роль Маленкова здесь была не «знаковой», как это пытаются сегодня представить «историки», а чисто технической. И, например, слова доклада о том, что «мирное сосуществование капитализма и коммунизма и сотрудничество вполне возможны», принадлежали, безусловно, Сталину.

Доклад ЦК был традиционно разделен на три части: международное положение, внутреннее положение и вопросы партийной жизни. Причем в каждой из частей чувствовалось не просто присутствие Сталина, а его концептуальное главенство.

В докладе говорилось:

«Позиция СССР в отношениии США, Англии, Франции и других буржуазных государств ясна... СССР и сейчас готов к сотрудничесту с этими государствами, имея в виду соблюдение мирных международных норм и обеспечение длительного и

прочного мира... Советская политика мира и безопасности народов исходит из того, что мирное сосуществование капитализма и коммунизма и сотрудничество вполне возможны... Уже сейчас более трезвые и прогрессивные политики...не ослепленные антисоветской враждой, отчетливо видят, в какую бездну тащат их зарвавшиеся американские авантюристы, и начинают выступать против войны... Встав на этот новый путь, европейские и другие страны встретят полное понимание со стороны всех миролюбивых стран...»

В докладе ЦК говорилось и о том, что экономика США и других стран Запада находится в застое... В то же время во «внутреннем» разделе было сказано о бурном развитии экономики СССР. Историк Ю.Жуков по этому поводу иронизирует, но так ведь тогда и было. Даже США, во второй раз насосавшись золота, крови и пота народов за счет организованной Золотой Элитой мировой войны, не были способны поддерживать относительно высокие стандарты массового потребления без милитаризации экономики и без постоянной подпитки извне, обеспеченной системной эксплуатацией остального мира.

А СССР за семь послевоенных лет преобразился — уже не развалины определяли облик его городов и сел на бывших оккупированных территориях. Ушли в прошлое первые послевоенные голодные годы. Бурно росло население, а детей в атмосфере социальной неуверенности и пессимизма охотно не заводят. Вузы выпускали до 200 тысяч выпускников в год, к которым прибавлялось примерно 300 тысяч новых выпускников техникумов.

Не была, конечно, инициативой Маленкова и его открытая атака на коррупцию. В качестве примера была приведена Ульяновская партийная организация, где — как сообщал доклад ЦК: «часть хозяйственных, советских и партийных работников из руководящей верхушки областной организации морально разложилась, встала на путь казнокрадства растаскивания и разворовывания государственного добра».

Доклад констатировал:

«Создалась известная опасность отрыва партийных органов от масс и превращения их из органов политического руководства... в своеобразные ад-

министративно-распорядительные учреждения... <...> Партии нужны не заскорузлые и равнодушные чиновники, предпочитающие личное спокойствие интересам дела, а неутомимые и самоотверженные борцы за выполнение директив партии и правительства, ставящие государственные интересы превыше всего...»

И далее Маленков заявлял: «У руля руководства в промышленности и сельском хозяйстве, в партийном и государственном аппарате должны стоять люди культурные, знатоки своего дела».

Такие мотивы не могли нравиться «партоплазме» — поскольку предвещали ей лихие дни. Не могли они нравиться и нашим внешним врагам — поскольку предвещали лихие дни той «партоплазме», на наличии которой в СССР внешние враги строили далеко идущие расчеты.

Не могли эти мотивы радовать и Хрущева. Хотя в докладе Маленкова не было камешка в «огород» единолично Хрущева, тезис доклада о необходимости умного руководства изрядно ущемлял гипертрофированное самолюбие Хрущева. И ущемлял не только потому, что с культурой у Никиты Сергеевича было слабовато, а еще и потому, что весной 1951 года секретарь ЦК и первый секретарь Московского обкома Хрущев серьезно оплошал. 4 марта 1951 года он опубликовал в «Правде», а также в газетах «Московская правда» и «Социалистическое земледелие» статью «О строительстве и благоустройстве в колхозах», где предлагал массовое сселение деревень в крупные колхозные поселки типа «агрогородов» и рассматривал это как «важнейшую задачу организационно-хозяйственного укрепления колхозов».

Можно с уверенностью утверждать, что статью писал не Хрущев. Можно предполагать и то, зачем она была Хрущеву кем-то подсунута. С одной стороны это был, говоря языком современным, «популистский» шаг, рассчитанный на «набор» Хрущевым «очков» прежде всего у подмосковных колхозников — им ведь обещали городскую жизнь на селе. С другой стороны, подлинным инициаторам такой статьи заранее было ясно, что Сталин Хрущева крепко взгреет за, мягко говоря, несвоевременное прожектёрство.

Сталин Хрущева и взгрел — правда, не публично. 2 ап-

реля 1951 года было принято соответствующее Постановление Политбюро. Хрущев оправдывался, но — зная его мстительность, те, кто его подзудил, могли быть уверены, что дополнительный «зуб» у Хрущева на Сталина появился. А это было для кое-кого моментом положительным, обнадеживающим.

После Маленкова выступил с программным докладом по пятилетнему плану Сабуров. Зачтение проекта директив по пятилетнему плану было длительным, потому что план не просто впечатлял. Контрольные цифры рисовали качественно иную страну.

Затем начались прения по отчетному докладу ЦК и докладу Председателя Госплана СССР.

Когда-то партийные съезды шли в атмосфере, порой весьма накаленной и жесткой, что было объяснимо. Троцкисты, «левые» зиновьевцы, «правые» бухаринцы, «рабочая оппозиция», «новая оппозиция», «сталинское ядро ЦК» — когда-то всё это и определяло жесткость противостояния чуть ли не до драк. Теперь всё это было в прошлом, и тон рядовых докладов уже не был задиристым.

Внешне все выглядело благопристойно: выступали секретари республиканских ЦК и обкомов, председатели республиканских Совминов и союзные министры... Выступали украинский секретарь Мельников, азербайджанский Багиров, литовский Снечкус, молдавский Брежнев, Андрианов из Ленинграда... Выступали «нефтяной» министр Байбаков, министр черной металлургии Тевосян и министр судостроения Малышев, маршал Василевский и писатель Корнейчук... С обширной речью — но сути, с программой в сфере продовольственной политики, пищевой и легкой промышленности — выступил Микоян.

Выступал и Берия — 7 октября. Я не буду останавливаться на его речи подробно, ограничившись несколькими замечаниями. Скажем, уже известный нам Абдурахман Авторханов пишет, что Берия-де произнес не только самую большую на съезде речь, но и что она была единственной живой речью, наполненной, впрочем, «славословиями Сталину». Но это было не совсем так, ибо как раз в речи Берии славословий не было, зато много говорилось об успехах национальных республик.

Также известный нам историк Юрий Жуков усмотрел в докладе Маленкова и речи Берии некую скрытую борьбу между «ястребом» Берией и чуть ли не «голубем» Маленковым. Однако и это, конечно, не так! Да, Берия сказал, что США «боятся мира больше, чем войны, хотя нет никакого сомнения в том, что, развязав войну, они только ускорят свой крах и свою гибель». Но из чьих же уст, если не из уст главы советского Атомного проекта Америка должна была услышать вполне уместное предупреждение относительно неуместности силовых авантюр против СССР?

Речь Берии была велика. Однако и доклад Микояна был огромен. Причем при всей его загруженности цифрами, он и сегодня читается как поэма — так соблазнительно выглядели в нем перспективы, открывающиеся в СССР не только для рядовых едоков, но и для привередливых лакомок.

Объем доклада Булганина (к слову, весьма пресного) тоже был вряд ли меньшим, чем у Берии. Да и по живости речь Берии была отнюдь не исключением. Екатерина Фурцева — тогда секретарь Московского горкома партии, выступала весьма ярко и говорила, например, так:

«О какой критике и самокритике может идти речь, скажем, в Физическом институте Академии наук СССР, где 102 работника состоят в родственных отношениях, причем часть из них находится в непосредственном подчинении друг у друга?»