Преступление века 17 страница

Фурцева же рассказала о таком случае... 31 мая 1952 года в Министерство речного флота СССР поступило письмо из Госснаба СССР с просьбой о продвижении важного груза. 5 июня соответствующий главк подготовил ответ и передал его на подпись заместителю министра Вахтурову. Через шесть дней ответ вернулся в главк с визой Вахтурова «Освежите»...

Под смех зала Фурцева рассказывала:

— Письмо «освежили», поставили 4 новые визы и вновь направили к замминистра...

Однако Вахтуров вновь вернул его, теперь уже через восемь дней, с припиской: «Написано слабо».

— Письмо «усилили», — продолжала рассказ Фурце-

ва, — поставили 5 новых виз, но через пять дней письмо вернулось перечеркнутым.

А 30 июня на новом варианте появилась виза Бахтурова: «Заместителю начальника главка т. Соловьеву. Мною сообщено о принятых мерах в Госснаб но телефону и письмо посылать не будем».

— Таким образом, — резюмировала Фурцева, — понадобилось тридцать дней бесплодной переписки, в то время как вопрос можно было решить в течение нескольких минут...

ОСОБО же я остановлюсь на первой из произнесенных на съезде речей Сталина. Нет-нет, «продвинутые» «россиянские» «историки» могут не волноваться — я не зарапортовался. Формально Сталин на съезде выступил один раз — 14 октября. Однако съезд еще до этого услышал фактически сталинскую речь в исполнении его многолетнего помощника и секретаря А.Н. Поскребышева.

На первый взгляд, речь Поскребышева была посвящена хотя и важному, но частному вопросу — необходимости укрепления партийной и государственной дисциплины. Но пусть читатель сам судит, только ли об этом говорил заведующий особым сектором ЦК ВКП(б)... И говорил ли он это сам, от себя, или его устами говорил Сталин.

Итак:

«Есть у нас, к сожалению, среди партийных и советских работников (заметим, что хозяйственные работники здесь не упомянуты. — С.К.) такие, которые почему-то уверены в том, что законы обязаны исполнять не они, а кто-то другой, а что они сами могут обходить законы, нарушать или применять их по своему усмотрению по принципу: «Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло». От такого весьма странного понимания законов всего один шаг к... преступлению... Иные руководители почему-то считают, что критиковать дозволено только своих подчиненных, а подчиненные, видите ли, не вправе критиковать свое начальство. Это... ничего общего не имеет с партийностью. Руководитель... ограждающий себя от критики, заведомо роет пропасть между собой и массами <...>. Критика и самокритика — это мощная сила, спо-

собная делать чудеса, если ею умело пользоваться, если она применяется честно, открыто, по-большевистски. <...>.

Критику и самокритику не уважают лишь люди с нечистой совестью, это либо нарушители партийной и государственной дисциплины, либо презренные трусы, либо жалкие обыватели, недостойные носить высокое звание члена партии...»

Конечно же, сам Поскребышев ничего подобного по своей инициативе сказать не смог бы! Он ведь выступал не на районном или областном партийном активе, а на долгожданном высшем партийном собрании всего Советского Союза, перед всей коммунистической «головкой» планеты, в присутствии самого Сталина!

Поскребышев никогда и ни в чем не мог проявлять сколько-нибудь серьезной инициативы даже не в силу каких-то своих личностных качеств. Поскребышев никогда и ни в чем не мог проявлять сколько-нибудь серьезной инициативы просто потому, что если бы он однажды на это и отважился, то всё равно все сочли бы, что инициатива исходит от товарища Сталина, а Поскребышев — не более чем исполнитель.

Так что это говорил, конечно же Сталин. Но если бы это сказал он сам, то эффект был бы не только оглушающим, но и не тем, которого Сталин добивался. Ведь это было еще не всё, что сказал он устами Поскребышева, ведь дальше следовали еще более грозные, весомые и значительные слова:

«Имеются... случаи, когда некоторые вельможные чиновники, злоупотребляя своей властью, учиняют расправу за критику, прямо или косвенно подвергают подчиненных репрессиям и преследованиям (далее выделение мое. — С.К.). Но всем известно, как строго карает таких вельмож наша партия и ее Центральный Комитет, не считаясь при этом ни с чинами, ни со званиями, ни с прошлыми заслугами...»

Мог ли это сказать Поскребышев — всегда подчеркнуто скромный, подчеркнуто незаметный и подчеркнуто несамостоятельный человек — в публичной обстановке в зале,

где во всем блеске и великолепии чинов, мундиров и наград был собран весь партийный цвет страны?

Нет, конечно! Говорил это Сталин. Но говорил так, чтобы при всей грозности и серьезности предупреждения оно не было воспринято как предвестие новых крупных чисток в партийно-государственном руководстве и аппарате.

Устами Поскребышева Сталин не угрожал, не пугал. Он предупреждал. Но предупреждал всерьез и, как всегда, по-сталински. То есть, во-первых, предельно сдержанно — потому он и поручил сказать то, что было сказано, другому. Во-вторых, весомо.

И можно было не сомневаться, что вся шкурная «партоплазма» — и сидящая в зале, и орудующая вне его стен — поняла Сталина верно.

ДА И КАК она могла его не понять, если Сталин говорил на эту тему уже не в первый раз. И даже не во второй... Так, 13 апреля 1928 года на совещании актива московской организации ВКП(б) он отдельный раздел доклада посвятил самокритике, сказав, в частности, вот что:

«Я знаю, что в рядах партии имеются люди, недолюбливающие критику вообще, самокритику в особенности. Эти люди... ворчат:...дескать,...нельзя ли дать нам пожить спокойно?<...> Я думаю, товарищи, что самокритика нужна нам как воздух, как вода... <...>

Лозунг самокритики получил особо сильное развитие после XV съезда партии. Почему? Потому, что после XV съезда, ликвидировавшего оппозицию,...в партии может создаться опасность почить на лаврах... А что значит почить на лаврах? Это значит поставить крест над нашим движением вперед. А для того, чтобы этого не случилось, нам нужна самокритика...честная, открытая, большевистская...»

Впрочем, это были пока что общие слова... Но Сталин далее сказал и кое-что более конкретное:

«...Наконец, есть еще одно обстоятельство, толкающее нас к самокритике. Я имею в виду вопрос о массах и вождях.....Конечно, тот факт, что у нас

создалась группа руководителей, поднявшихся слишком высоко и имеющих большой авторитет, — этот факт является сам по себе большим достижением нашей партии. Ясно, что без наличия такой авторитетной группы руководителей руководить большой страной невозможно. Но тот факт, что вожди, идя вверх, отдаляются от масс... не может не создавать известной опасности отрыва вождей от масс и отдаления масс от вождей. Опасность эта может привести к тому, что вожди могут зазнаться и признать себя непогрешимыми...»

И вот уж это вряд ли гарантировало спокойную жизнь многим из «вождей», желающих почивать не только на лаврах, но и на мягких кроватях. Хотя тогда Сталин подчеркивал, что речь идет не о смене вождей, а о том, чтобы сохранить их, «организовав постоянный и нерушимый контакт между ними и массами».

Прошло шесть лет, и 26 января 1934 года в отчетном докладе XVII съезду ВКП(б) Генеральный секретарь ЦК был уже более жестким, начав тему так:

«По части подбора людей и смещения тех, которые не оправдали себя, я хотел бы сказать несколько слов.

Помимо неисправимых бюрократов и канцеляристов, насчет устранения которых у нас нет никаких разногласий, есть у нас еще два типа работников, которые тормозят нашу работу, мешают нашей работе...»

О первом тине Сталин сказал так:

«Один тип работников — это люди с известными заслугами в прошлом, люди, ставшие вельможами, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Это те самые люди, которые не считают своей обязанностью исполнять решения партии и правительства и которые разрушают, таким образом, основы партийной и государственной дисциплины. На что они рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что Совет-

ская власть не решится их тронуть из-за их старых заслуг. Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы... Как быть с такими работниками? Их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом... Это необходимо для того, чтобы сбить спесь с этих зазнавшихся вельмож-бюрократов и поставить их на место...»

А дальше Сталин сказал и о втором типе негодных работников, которых он назвал «честными болтунами», и с чисто сталинским юмором сетовал:

«И когда снимаешь с постов таких болтунов...они разводят руками и недоумевают: «За что же нас снимают? Разве мы не сделали всего того, что необходимо для дела, разве мы не собрали слет ударников, разве мы не провозгласили па конференции ударников лозунгов партии и правительства. Разве мы не избрали весь состав Политбюро ЦК в почетный президиум, разве не послали приветствие товарищу Сталину, — чего же вы еще хотите от нас?»

Этих Сталин рекомендовал тоже снимать с руководящих постов — в 1934 году. Через три года, в 1937 году, лишь снятием с постов ограничиваться удавалось уже не всегда-Возможно, читатель уже заметил несомненное текстуальное сходство речей Сталина в 1934 году и Поскрбышева в году 1952-м, а возможно — и нет. Но что касается «партоплазматических» «вождей» образца 1952 года, то уж они-то его заметили.

А если кто даже и не заметил бы, то референты сразу же па это сходство внимание «шефа» обратили бы. Вот, мол, что сказано Александром Николаевичем Поскребышевым, а вот что сказано на страницах 369—372 тринадцатого тома Сочинений товарища Сталина, изданного год назад.

А если бы что-то просмотрели и референты, то уж те изменения в руководстве партией, которые произошли после съезда, навели бы на серьезные раздумья даже не очень далеких людей. Но об этом — чуть позже.

XIX СЪЕЗД ВКП(б) закончился 14 октября 1952 года. По докладу председателя Госплана Сабурова он принял директивы по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951 — 1955 годы, а по докладу Хрущева об изменениях в Уставе ВКП(б) было, в частности, принято решение переименовать Всесоюзную Коммунистическую партию (большевиков) в Коммунистическую партию Советского Союза. Кто-то из современных исследователей, например Рудольф Баландин, усматривает в этом решении некое желание Сталина принизить статус партии, низведя се таким названием до уровня чуть ли не союзного министерства. Однако объяснялось всё явно тем, чем оно и было объяснено на съезде. Присутствие в названии буквы «б» в скобках стало все же анахронизмом, что и вызвало необходимость переименования. И новое название партии оказалось даже более весомым — если уж говорить о внешнем впечатлении.

Сталин выступил на съезде в самом его конце — 14 октября, с заключительным словом. При этом он «не угодил», например, историку Ю.Н. Жукову тем, что вместо того, чтобы «подвести, — как пишет Ю. Жуков, — итог неявной, скрытой дискуссии», он произнес краткую речь, которую все тот же Жуков оценил как «далекую от насущных забот, от реального положения страны, от борьбы в узком руководстве»... Далась же нынешним историкам эта «борьба в узком руководстве»! Ну ради чего было вести эту «борьбу»? Рабочий день у каждого члена «узкого руководства» был и так наполнен всегда «под завязку». Лишней государственной дачи не давали. И если бы кто-то «выиграл» в «борьбе за власть», то получение под свою руку двух-трех лишних отраслей экономики не означало приобретения контрольных пакетов акций, женитьбы на супермоделях и плавания в волнах Средиземного моря. А всё необходимое для нормальной жизни и работы «узкое руководство» и так имело. Грызня была, но — на уровне окружения «узкого руководства».

Что же до речи Сталина на съезде, то она была произнесена не только с учетом нового, вполне реального положения СССР, но и стала подчеркнутой демонстрацией этого нового положения. Уже говоря о праздновании 70-летнего юбилея Сталина, я писал, что оно не могло не быть событием международного значения. Состоявшийся через три го-

да XIX съезд советских коммунистов тем более не мог не быть важнейшим событием для всех левых сил на планете.

Сталин и подчеркнул это новое положение КПСС и СССР, выступив в том духе, что все передовые люди в мире могут рассматривать КПСС и СССР как свою «передовую бригаду», идущую в авангарде движения к справедливому и гуманному устройству жизни.

На съезде была образована комиссия по переработке программы партии. В нее вошли: И.В. Сталин — председатель, Л.П. Берия, Л.М. Каганович, О.В. Куусинен, Г.М. Маленков, В.М. Молотов, П.Н. Поспелов, A.M. Румянцев, М.З. Сабуров, Д.И. Чесноков, П.Ф. Юдин.

Как видим, в комиссии был Берия, повседневно идеологическими вопросами не занятый, зато отсутствовал «чистый» партийный деятель Хрущев. Вряд ли это было случайным, и вряд ли это радовало Хрущева и хрущевцев. Но дело было не в закулисных интригах, а в том, что Сталин постепенно ставил Никиту Сергеевича на его «законное» место оперативного сотрудника, который еще может достаточно энергично заниматься текущими делами, но — не более того. То есть относительно деловых качеств Хрущева Сталин уже не заблуждался. Однако он, увы, трагически заблуждался относительно личностных качеств Хрущева.

Но положение Хрущева не представлялось такой уж важной проблемой. Главными оказались кадровые результаты съезда — после него руководящее ядро КПСС помолодело и расширилось.

Прошедший 16 октября 1952 года Пленум ЦК избрал вместо старого Политбюро ЦК ВКП(б) новый Президиум ЦК КПСС в таком небывало многочисленном составе: В.М. Андрианов, А.Б. Аристов, Л.П. Берия, Н.А. Булганин, К.Е. Ворошилов, С.Д. Игнатьев, Л.М. Каганович, Д.С. Коротченко, В.В. Кузнецов, О.В. Куусинен, Г.М. Маленков, В.А. Малышев, Л.Г. Мельников, А.И. Микоян, Н.А. Михайлов, В.М. Молотов, М.Г. Первухин, П.К. Пономаренко, М.З. Сабуров, И.В. Сталин, М.А. Суслов, Н.С. Хрущев, Д.И. Чесноков, Н.М. Шверник, М.Ф. Шкирятов.

Кандидатами в члены Президиума стали: Л.И. Брежнев, А.Я. Вышинский, А.Г. Зверев, Н.Г. Игнатов, И.Г. Кабанов,

А.Н. Косыгин, Н.С. Патоличев, Н.М. Пегов, A.M. Пузанов, И.Т. Тевосян, П.Ф. Юдин.

Вместе с кандидатами в члены Президиум ЦК был расширен до 36 человек, причем предложил такой состав Сталин. Одновременно по предложению Сталина для оперативного решения вопросов было создано не предусмотренное Уставом Бюро Президиума ЦК КПСС: Берия, Булгаиин, Ворошилов, Каганович, Маленков, Первухин, Сабуров, Сталин и Хрущев.

Секретариат ЦК, предложенный опять-таки Сталиным, выглядел так: Аристов, Брежнев, Игнатов, Маленков, Михайлов, Пегов, Пономаренко, Сталин, Суслов, Хрущев.

О ТОМ, ЧТО читатель прочел только что, сегодня можно узнать из многих, в том числе и вполне доступных, источников. А вот то, что ему сейчас предстоит прочесть, «россиянские» «историки» до сведения читателя не доводят. Дело в том, что почему-то в архивах отсутствует стенограмма октябрьского 1952 года Пленума ЦК КПСС, на котором прошли все вышеприведенные кадровые назначения. Лично я уверен, что ее просто уничтожили после двойного убийства Сталина и Берии, и теперь «историки» имеют возможность злостно перевирать атмосферу того пленума, утверждая, в частности, что Сталин якобы живого места не оставил от Молотова и Микояна, после чего последовала-де, их окончательная опала.

К счастью, делегат XIX съезда, 40-летний тогда член ЦК КПСС Леонид Николаевич Ефремов сделал запись выступления Сталина на пленуме, которая была впервые опубликована в 1998 году в книге Ефремова «Дорогами борьбы и труда». 16 ноября 2005 года она была уточнена с автором и опубликована в 18-м томе Собрания сочинений И.В. Сталина, издаваемом видным ученым-марксистом Ричардом Ивановичем Косолаповым.

Я приведу эту запись выступления Сталина в наиболее существенных ее фрагментах:

«Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого

единства. Некоторые выражают несогласие с нашими решениями.

Говорят: для чего мы значительно расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто понесет ее вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять лет, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля. Но одного желания для этого мало. Воспитать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах...»

По сути, Сталин здесь продолжал те мысли, которые были высказаны им в «Экономических проблемах», но дальше он сказал еще интереснее:

«Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей. Что можно сказать на этот счет? Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полные сил и энергии... Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями...»

А далее Сталин сказал о Молотове и Микояне. Из политических деятелей первого ряда лишь они не вошли в Бюро Президиума ЦК КПСС — Сталин на пленуме 16 октября их

серьезно критиковал. Но это отнюдь не означало для них — как утверждают «демократические» «исследователи» — полного падения и близких репрессий чуть ли не до расстрела.

По некоторым воспоминаниям, речь Сталина — свободная и откровенная, длилась полтора часа без перерыва. Вряд ли это было так на самом деле, и причина была не в проблемах со здоровьем — оно у Сталина было далеко не безупречным, но и не из рук вон плохим. Просто сам строй и смысл выступления Сталина на пленуме не предполагал очень уж долгого говорения. Но смысл сказанного им был так серьезен и весом, что для его аудитории время спрессовалось, и она уже не замечала его хода. Лишним подтверждением такого моего заявления могут быть воспоминания, записанные участником съезда и пленума писателем Константином Симоновым через 27 лет. Симонов вспоминал: «И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — все это привело сидевших к какому-то оцепенению».

Симонов, хотя впоследствии не раз судил Сталина (и, к слову — Берию), имел личностный масштаб неизмеримо меньший, чем те, кого он с кондачка осуждал. И в описании атмосферы пленума он — как «мастер пера» — краски сгустил. Но Сталин и впрямь говорил жестко, особенно тогда, когда «перешел на личности»:

«Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна. Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков...»

Сталин ставил в вину Молотову три вполне реальных его прегрешения: поддержка претензий советских евреев на Крым, утечку важных государственных тайн на Запад через жену Молотова и благосклонное отношение Молотова к предложению английского посла «издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы»...

Первые два греха были давними и относились к 1944-му

и 1949 году. Третий — более свежий, имел предысторию, относившуюся к 1945 году.

Тогда Молотов тоже неосторожно намекнул корреспонденту из США, что Советский Союз мог бы ослабить цензурный режим «на условиях взаимности», и Сталин был просто-таки разгневан. 5 декабря 1945 года он направил с юга шифровку вначале Молотову, Берии, Микояну и Маленкову, а 6 декабря — уже только Маленкову, Берии и Микояну, где выговаривал всем трем за «наивность», критиковал Молотова и писал:

«Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только Вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей (выделение мое. — С.К.). Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».

Теперь история повторялась, но все было сложнее — Молотов выбивался из «железной» рабочей «обоймы» и, что называется, «плыл». Недаром еще в 1945 году Сталин сомневался в его окружении. К тому же жена Молотова Полина Жемчужина — до мая 1948 года начальник Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Минлегпрома РСФСР, в январе 1949 года была арестована и в декабре 1949 года осуждена на пять лет ссылки, причем — за дело. В итоге быт Молотова был неустроен, и оптимизма ему это не прибавляло. С другой же стороны, он часто и много бывал за границей, в США, и невольно подпадал под «скромное обаяние буржуазии». Ведь по трущобам западных городов Вячеслава Михайловича не возили — даром что и вообще все нищие регионы планеты тогда уже можно было считать «задним двором» Запада и США.

Имелись проблемы и с Микояном — тоже не чуждым скепсиса но отношению к перспективам СССР в сравне-

нии с витринами центральных авеню Нью-Йорка. Поэтому Сталин не забыл помянуть недобрым словом персонально и Анастаса Ивановича, старого, но очень уж изворотливого своего соратника.

Однако и после критики Сталина Микоян и Молотов остались «при деле». 27 октября 1952 года Постановлением Бюро Президиума ЦК КПСС на Молотова было возложено «наблюдение за работой всех видов транспорта, Министерства связи и Комиссии ЦК по связям с иностранными компартиями», а на Микояна — «руководство работой всех видов министерств: пищевой промышленности, мясомолочной промышленности и рыбной промышленности». Это было не так уж и мало — при желании работать всерьез.

Не выпал из высшей руководящей «обоймы» и Климент Ефремович Ворошилов.

В ЗАПИСИ Л.Н. Ефремова есть описание и того знаменитого сейчас момента, когда Сталин, после предложения с места избрать его вновь Генеральным секретарем ЦК, весьма настойчиво — дважды — попросил освободить его и от обязанностей Генерального секретаря ЦК, и от обязанностей Председателя Совета Министров СССР, сказав: «Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря».

Исходной точкой извращенного описания этого эмоционально действительно насыщенного момента у различных авторов типа Радзинского стало, скорее всего, «художественное» описание его Константином Симоновым. Он картинно расписал и «выразительно воздетые руки» возражающего Маленкова, и «ужасное выражение» его якобы смертельно испуганного лица, но вряд ли был в своих «воспоминаниях» точен.

Так или иначе, после протестов Маленкова, Берии и маршала Тимошенко, резонно заявившего, что «народ не поймет этого», Сталин уже не просился в отставку, долго стоял, глядя на аплодирующий ему зал, потом махнул рукой и сел.

А еще до этого он по бумажке, вынутой из кармана френча, зачитал те предложения по расширенному составу Президиума ЦК и по Секретариату ЦК, которые были Пленумом приняты и которые я уже привел выше.

После зачтения их Сталин заметил, что в списке находятся все члены Политбюро старого состава, кроме Андреева, и прибавил: «Относительно уважаемого товарища Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится».

Андреев, впрочем, прожил до 1971 года, скончавшись 76 лет от роду.

Попытку Сталина уйти от формального руководства сегодня представляют — не без влияния позднейших «воспоминаний» Симонова — как некий «иезуитский» ход по зондажу истинного положения вещей и настроений в «верхах». Но Сталин — вне сомнения — был искренен. Он ведь все равно остался бы Сталиным и продолжал бы быть окончательным арбитром во всех спорах, а к тому же...

К тому же таким образом он почти автоматически обеспечивал бы себе вариант скорого «ухода в Советскую власть» путем перехода в юридические главы государства.

Но и Семен Константинович Тимошенко был прав — народ бы этого не понял. Надо было некоторое время подождать — хотя бы до очередной сессии Верховного Совета.

Наводят тень на ясный день и в вопросе о расширенном списке Президиума ЦК, предложенном Сталиным. В «воспоминаниях» Хрущева прямо заявлено, что Сталин якобы не мог знать большинство из тех, кого он предлагал избрать, и что этих никому якобы неизвестных «новичков» Сталину не рекомендовали ни Хрущев, ни — по словам Хрущева — Маленков и Берия.

Мемуары — вообще редко достоверный источник, хотя изучать их приходится. Но что касается «мемуаров» Хрущева, то как однозначно низкий культурный уровень их номинального «автора», так и сам характер этих «мемуаров» лично меня убеждают в почти полной их фальсификации. «Мемуары» Хрущева, на мой взгляд, являются неглупо сконструированным элементом психологической войны против социализма. Это не всегда просто доказуемо, но в данном случае ложь Хрущева и его «соавторов» устанавливается на редкость легко — простым поименным анализом общественного положения на осень 1952 года всех, кого рекомендовал Сталин. Все они — без исключения —

так или иначе не могли не находиться в поле прямого зрения Сталина.

Но это была, так сказать, руководящая «массовка». Не менее важным обстоятельством после съезда стало то, что Пленум ЦК сформировал «руководящую пятерку»: Берия, Булганин, Маленков, Сталин, Хрущев.

Берия стоял здесь на первом месте, Хрущев — на последнем. Но объяснялось это всего лишь порядком букв алфавита, с которых начинались их фамилии.

А В САМОМ конце 1952 года, 30 декабря, исполнилось 30 лет со дня образования СССР. Но особых торжеств по этому поводу не было, лишь в «Правде» была опубликована статья Поскребышева «Великое многонациональное государство».

Впрочем, вдруг стало не до юбилеев — события начали убыстряться. Внутриполитическая ситуация завязывалась в странный, но тугой узел. В книге уже упоминавшегося мной ранее Р.К. Баландина «Маленков» совершенно верно подмечено, что доклад Маленкова (точнее будет сказать: доклад Сталина, Маленкова, а также — в той или иной мере — остальных членов Политбюро и ряда работников аппарата ЦК) должен был усилить потаенные антисталинские настроения среди партийной номенклатуры, поскольку Сталин пресекал коррупционные тенденции и вынуждал руководителей всех уровней много работать при сравнительно небольших льготах.

Это было действительно так — Р.К. Баландин лишь забыл прибавить, что речь Поскребышева оказалась в этом отношении еще более «знаковой». И поскольку «вечный» бой, данный в очередной раз «партоплазме» на съезде и пленуме, Сталин был склонен развернуть в серьезную политическую битву, потаенные антисталинские настроения среди партийной номенклатуры должны были не просто усилиться, а обрести особый накал. Накопившиеся страсти и амбиции — злобные, мелочные, мещанские, потребительские должны были найти свой логический выход.

А логическим выходом была смерть Сталина.

Глава одиннадцатая

ЗИМА 1952/53 ГОДА...

ЧЕГО БОЯЛИСЬ «ВЕРХИ» СОВЕТСКОГО ЕВРЕЙСТВА...

И вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков...

Евангелие от Матфея, гл.21, стих 12

На это Иудеи сказали Ему в ответ: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать?

И не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке.

Евангелие от Иоанна, гл. 3, стихи 18 и 25

У меня нет, к сожалению, возможности привести полный текст специального сообщения министра государственной безопасности С.Д. Игнатьева, которое помещено в сборнике документов «Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 — март 1953», изданном тиражом в 2000 экземпляров в 2007 году. Это спецсообщение №1880/и от 5 января 1952 года о завершении следствия по делу антисоветской террористической организации, состоящей из еврейской молодежи, занимает в сборнике 14 страниц плотного текста. Впрочем, одну выдержку из этого доклада Игнатьева я приведу в главе «13-й отдел ГРУ». Сейчас же просто скажу, что у того, что было названо «борьбой с космополитизмом» имелись глубокие объективные основания. Не чуждая, увы, перегибов, фактически эта борьба стала борьбой с внутренним еврейским национализмом, после образова-

ния Израиля все более сближающимся с американским и израильским сионизмом.

Предлагаю всем, желающим размышлять честно, задуматься над хотя бы такими тремя судьбами.

Член Еврейского Антифашистского комитета Вольф Виленский родился в 1919 году в Ковно (Каунасе). Был в Литве членом левосионистской молодежной организации «Га-Шомер Га-Цаир». С 1940 года служил в РККА, воевал в составе Литовской стрелковой дивизии, был командиром батальона. 24 мая 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза. После войны окончил с отличием академию им. Фрунзе.

А далее? А далее автор книги «Сталин и евреи» Арно Люстигер сообщает, что когда в сентябре 1983 года самолет компании «Эль-Аль» с Виленским на борту приземлился в Тель-Авиве, многие его товарищи по оружию (!), надев на штатские пиджаки ордена, приветствовали своего бывшего командира. И несколько лет спустя Виленский умер, будучи генералом запаса израильской армии.