Загадочные истории

СТАЛИН

Эдвард РАДЗИНСКИЙ

OCR: Anna Forsage

Литературный ПОРТАЛ http://www.LitPortal.Ru

Анонс

О Сталине написаны сотни книг, миллионы страниц. Но есть одна странность: во всех литературных трудах Сталина-человека заслонял Сталин-политик (воспоминания его соратников, близких и даже дочери - не исключение). Мы почти ничего не знаем о том, что он думал и чувствовал, стоя на вершине гигантской пирамиды власти, созданной им самим. Эдвард Радзинский подходит к "феномену Сталина" путем анализа личностных качеств "красного царя", создает объемную фигуру ЧЕЛОВЕКА со всеми его достоинствами и недостатками.

Об этой книге я думал всю свою жизнь.

И о ней до самой своей смерти думал мой отец.

Отец умер в 1969 году, и тогда я начал писать эту книгу.

Я писал ее, окруженный тенями тех, кого видел в детстве.

Я включил в эту книгу и их рассказы о Сталине.

Рассказы, которые так любил пересказывать мне отец с вечным рефреном:

- Может быть, ты когда-нибудь о нем напишешь.

ОТЦУ я посвящаю эту книгу.

"И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем...

И говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя".

(Отк. 13: 7-15)

"И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его... ибо... волшебством твоим введены в заблуждение все народы.

И в нем найдена кровь пророков и святых и всех убитых на земле".

(Отк. 18: 21-24)

ПРОЛОГ

ИМЯ

Каждый день самая большая в мире страна просыпалась с его именем на устах. Каждый день его имя звучало по радио, гремело в песнях, смотрело со страниц всех газет. Это имя, как величайшую награду, присваивали заводам, колхозам, улицам и городам. С его именем шли на смерть солдаты. Сталинград во время войны истек кровью, земля превратилась в коросту, начиненную снарядами, но город, носивший его имя, не был сдан врагу. Во время устроенных им политических процессов жертвы, умирая, славили его имя. И в лагерях, где миллионы загнанных за колючую проволоку поворачивали вспять реки, возводили города за Полярным кругом и гибли сотнями тысяч - они свершали все это под его портретами. Его статуи в граните и бронзе высились по не-обозримой стране.

Гигантская статуя Сталина стояла на Волго-Доне - очередном канале, построенном его заключенными.

Однажды смотритель, следивший за статуей, с ужасом обнаружил, что птицы во время сезонных перелетов полюбили отдыхать на голове статуи. Нетрудно представить, во что грозило обратиться лицо Вождя. Но птиц наказать нельзя. А людей можно. И насмерть перепуганное руководство области нашло выход: сквозь гигантскую голову пропустили ток высокого напряжения. Теперь статуя стояла, окруженная ковром из мертвых птиц. Каждое утро смотритель закапывал птичьи трупики, и земля, удобренная ими, цвела. И статуя, очищенная от птичьего помета, глядела в волжские просторы на цветущие берега, удобренные уже телами человеческими - строителями великого канала...

Кем он был для нас?

Один из видных хозяйственников тех лет, Ю.Борисов, рассказывал уже в 60-х годах: "Вызывает меня товарищ Сталин. До этого мне не приходилось беседовать с ним. Ехал как в тумане. Ответ на его вопрос выпалил, глядя ему в глаза, стараясь не мигать. Мы все знали его фразу: "Глаза бегают - значит, на душе не чисто". Выслушав ответ, он сказал: "Спасибо, товарищ". Когда я ощутил его рукопожатие, меня словно молния пронзила. Спрятал я руку за обшлаг пиджака, спустился в машину, домчался домой и, не отвечая на вопросы встревоженной жены, подошел к кроватке, где спал мой маленький сын. Вытащил руку и простер над его головой, чтобы коснулось и его сталинское тепло"*.

Уинстон Черчилль вспоминал: "Сталин произвел на нас величайшее впечатление... Когда он входил в зал на Ялтин-ской конференции, все, словно по команде, вставали и - странное дело - держали почему-то руки по швам". Однажды он решил не вставать. Сталин вошел - "и будто поту-сторонняя сила подняла меня с места", - писал Черчилль.

Тепло отзывался о Сталине - об этом "добром дядюшке Джо" - и президент США Рузвельт.

В 1959 году, когда мир уже узнал о делах "доброго дядюшки Джо", Черчилль, выступая в палате общин в день 80-летия Сталина, сказал: "Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин".

Если бы знал Черчилль, что задумал "непоколебимый полководец" тогда - в марте 1953 года!

Но 1 марта 1953 года Сталин лежал на полу, пораженный ударом. В столице своей Империи, начиненной его славой, он, сделавший себя прижизненным божеством, много часов лежал беспомощный в пустой комнате...

Однако и теперь, по прошествии стольких лет, личность Сталина, мотивы его поступков и даже сама его смерть остаются столь же таинственны, как и тогда, в солнечный мартовский день 1953 года.

В своих мягких кавказских сапогах Сталин умело отошел в тень истории, чтобы сейчас вновь замаячил на горизонте грозный образ. И павшая величайшая Империя XX века все чаще вспоминает о своем создателе, и в облаке новых мифов возвращается в страну он - Хозяин, Отец и Учитель.

ТАЙНА

В непроницаемый мрак он сумел погрузить и свою жизнь, и всю историю страны. Беспрерывно уничтожая своих соратников, он тотчас стирал всякий их след в истории. Он лично руководил постоянной и беспощадной чисткой архивов. Величайшей секретностью он окружил все, что хоть как-то касалось власти. Архивы он превратил в охраняемые крепости.

Но и теперь, получив доступ к этим прежде сверхсекретным документам, вы вновь окажетесь... перед тайной!

Он сумел предусмотреть и это.

Вот несколько выдержек из секретных протоколов заседаний Политбюро:

1920 год: "Решения Политбюро по наиболее серьезным вопросам не заносить в официальный протокол".

1923 год: "Подтвердить прежнее решение Политбюро: в протоколы Политбюро ничего, кроме решений, записываться не должно".

1924 год: "Работу сотрудников секретариата ЦК партии считать конспиративной партийной работой".

1927 год: "Принять меры по обеспечению максимальной конспиративности".

Тотальная секретность - традиция загадочного "Ордена Меченосцев", как назвал Коммунистическую партию ее вождь Сталин. Он сделал эту традицию абсолютной.

И, начиная рассказ о его жизни, мы вступаем в этот великий мрак.

Еще учась в Историко-архивном институте, я знал об этом секретнейшем хранилище документов, которое мой учитель сравнивал с архивом Ватикана - по бесконечному богатству тайн.

Это был архив, существовавший при руководстве Коммунистической партии, при особом Секретном отделе. В нем хранились документы высших органов партии, управлявшей страной семь десятилетий, а также - личный архив Сталина. Это было справедливо, ибо к определенному времени и история партии, и история страны стали историей Сталина.

Этот архив и составил впоследствии основу Архива президента, сформированного при Горбачеве. Я получил уникальную возможность работать в этом хранилище.

В книгу также вошли документы из бывшего Центрального партийного архива - святая святых Коммунистической партии. В нем хранилась ее история - история подпольной группы революционеров, захватившей в 1917 году власть над шестой частью мира. "Совершенно секретно" - любимая пометка на документах архива.

Теперь Партархив стыдливо переменил название и именуется Российским центром хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Но для меня он навсегда останется Партийным архивом. Так я и буду называть его в книге. Желанный архив, в который я стремился так долго...

И конечно, я использовал бывшие секретные фонды Центрального государственного архива Октябрьской революции. И он после крушения СССР сменил название на Государственный архив Российской Федерации, но и его в своем повествовании я именую по-прежнему. Архив Октябрьской революции - название, раскрывающее его суть. В нем - документы революции и знаменитых большевиков - погибших соратников Сталина, "Особые папки" Сталина - секретные отчеты Вождю...

Такова главная триада архивов, где я искал Сталина. Потаенного Сталина.

После интервью о том, что я пишу книгу о Сталине - первом революционном царе, - я начал получать множество писем. Забавно повторялась история с предыдущей книгой о царе последнем - Николае II.

В этих письмах нет сенсационных сведений, но они передают бесценные детали исчезнувшей эпохи.

Как правило, их писали старые люди, решившие поведать то, чему они были свидетелями.

Я благодарю добровольных моих помощников, жителей исчезнувшей Империи по имени СССР - еще одной погибшей русской Атлантиды.

ЗАГАДОЧНЫЕ ИСТОРИИ

Часто вспоминаю этот разговор. Случился он во второй половине 60-х годов. Я был молод, но был уже автором двух модных пьес. Именно тогда и познакомили меня с Еленой Сергеевной Булгаковой - вдовой самого мистического писателя сталинской эпохи. При жизни Сталина Булгаков прославился несколькими запрещенными пьесами и одной поставленной в знаменитом Художественном театре - "Дни Турбиных". Сталин любил ее какой-то странной любовью: он посетил этот спектакль бессчетное количество раз...

В 60-е годы большинство произведений Булгакова было по-прежнему запрещено, а о жизни самого писателя рассказывалось множество фантастических историй. Меня интересовала одна: история его пьесы о Сталине. Именно об этом я и спросил у Елены Сергеевны. И тогда между нами состоялся разговор, показавшийся мне столь примечательным, что я записал его в дневнике.

- Я слышал, что Михаилу Афанасьевичу предложили написать пьесу о Сталине?

- Именно "предложили". К нам приехал директор Художественного театра. Он и предложил написать пьесу к юбилею Сталина. Миша колебался, но потом согласился - у него было особое отношение к Сталину. Он написал интересную романтическую пьесу о Кобе... Вы, конечно, знаете - в юности Сталина называли Коба, это был его партийный псевдоним. Сначала все складывалось удачно - в театре пьесу приняли. Даже тогдашние чиновники, управлявшие культурой, были в восторге.

(Впоследствии я проверил рассказ Елены Сергеевны по ее опубликованному дневнику. Вот что там было написано: "11 июля Б[улгаков] читает пьесу в Комитете по делам искусств. Пьеса оч[ень] понравилась. Во время читки пьесы - сильнейшая гроза...")

- Театр думал ее поставить к декабрю 1939 года - к шестидесятилетию героя, - продолжала она. - Но тут пьесу отослали Сталину, и он ее запретил. Вот, пожалуй, и вся история.

Если бы в ту пору я не был советским драматургом, я бы на этом закончил разговор. Но я им был. И оттого сразу понял чрезвычайную странность рассказанного.

Итак, 1939 год - сталинский террор. Вся страна объята страхом, любая идеологическая ошибка объявлялась враже-ским актом. Кто же мог решиться заказать в такое время беспартийному Булгакову, автору нескольких запрещенных произведений, пьесу к юбилею самого Вождя? Да еще для Художественного театра - первого театра страны? Кто из тогдашних руководителей искусства посмел бы взять на себя такое? Естественно, никто, кроме... самого героя будущей пьесы - странного поклонника "Дней Турбиных". Конечно, заказчиком пьесы мог быть только он - Сталин.

И второй вопрос. Я драматург и хорошо знал постоянный страх чиновников. Даже в мое время - сравнительно безопасное - руководители культуры делали все, чтобы самим ничего не решать. А тогда, в страшном 1939 году... неужели эти умиравшие от ужаса чиновники так осмелели, что решились сами восторженно принять пьесу о Сталине, написанную много раз "ошибавшимся" Булгаковым? Невероятно! Точнее, вероятно только в одном случае: если ее уже одобрил сам заказчик.

Но тогда почему он ее запретил?

Я продолжаю разговор с Еленой Сергеевной:

- Когда было обсуждение пьесы?

- Летом... это был июль.

- И когда ее запретили?

- В августе.

- И... что-то случилось между этими событиями?

Елена Сергеевна усмехнулась. Она читала мои мысли.

- Миша договорился с театром поехать в Грузию. Он хотел побеседовать с очевидцами событий, помнившими Кобу в юности. Их к тому времени немного осталось, все исчезли... Поехали: художник спектакля, режиссер, я и Миша... Он мечтал поработать в архивах.

- В архивах?!

- Ну да, он писал совершенно без документов. Когда он попросил театр помочь ознакомиться с данными о юности Сталина, ему ответили: никаких документов не существует. И он решил поискать сам. Мы отправились в полном комфорте, в международном вагоне. В купе устроили банкет, когда нас нагнала телеграмма: "Надобность в поездке отпала, возвращайтесь в Москву". В Москве Мише объявили: в секретариате Сталина прочли пьесу и сказали, что нельзя Сталина делать литературным героем и вкладывать ему в уста выдуманные слова. А сам Сталин будто бы сказал: "Все молодые люди одинаковы, зачем писать пьесу о молодом Сталине?"

Объяснение было очень странным: в те годы печатались произведения о молодом Сталине. Но они писались так же, как была написана эта пьеса - без документов. Авторы пользовались опубликованными сведениями о жизни великого революционера Кобы... Роковая ошибка Булгакова и была в том, что он захотел ознакомиться с документами, выйти за пределы этих сведений. Как только он попытался это сделать - все закончилось гибелью пьесы.

И я вспомнил... Детство, я сижу в своей комнате. В соседней комнате разговаривают мой отец и писатель Павленко - знаменитый писатель сталинской эпохи.

Несколько слов об отце.

Он был интеллигентом, помешанным на европейской демократии, часто цитировал мне слова чешского президента Масарика: "Что такое счастье? Это - иметь право выйти на главную площадь и заорать во все горло: "Господи, какое же дурное у нас правительство!"... Он был преуспевающим двадцативосьмилетним адвокатом, когда произошла Февральская революция в России и пала монархия. Отец восторженно приветствовал Временное правительство. Это была его революция, его правительство. Но несколько месяцев свободы быстро закончились, и к власти пришли большевики.

Почему он не уехал за границу - он, блестяще образованный, свободно говоривший на английском, немецком и французском? Обычная история: он любил Россию... В начале 20-х, пока еще были остатки свободы, он редактировал одесский журнал "Шквал", писал сценарии первых советских фильмов, его близкими друзьями были Юрий Олеша, Виктор Шкловский и, наконец, Сергей Эйзенштейн... После смерти отца в одной из книг я нашел чудом уцелевшее, заложенное между страниц книги письмо Эйзенштейна и несколько непристойных и великолепных рисунков великого режиссера - следы забав их молодости...

А потом наступила пора укрощения мысли. Но отец не роптал, он жил тихо, незаметно, точнее - существовал. Оставив журналистику, он писал инсценировки для театра, в том числе и по романам Петра Андреевича Павленко, автора сценариев двух знаменитых кинофильмов, где действовал сам Вождь: "Клятва" и "Падение Берлина".

Романы Павленко тоже были знамениты. Четырежды ему присваивали Сталинскую премию первой степени... Имя Павленко спасало отца, и хотя многие из его друзей исчезли в лагерях, отца не тронули. Согласно логике тех времен, арестовать его - означало бросить тень на Павленко.

Отец понимал: это может закончиться в любой момент. Он ждал и был готов к ужасному. Но несмотря на эту жизнь под топором, он всегда улыбался.

Его любимым героем был философ и скептик Бротто из романа Анатоля Франса "Боги жаждут". И как франсовский герой печально-насмешливо наблюдал ужасы Французской революции - с той же улыбкой отец наблюдал жизнь сталинской России.

Ирония и сострадание - таков был его девиз...

Я так и запомнил его с этой вечной улыбкой.

В тот день Павленко и отец обсуждали свои творческие планы. Сквозь плохо прикрытую дверь я услышал, как отец благодушно спросил Павленко:

- Почему бы вам не написать о юности Иосифа Виссарионовича? Об этом никто по-настоящему не написал. Вы долго жили на Кавказе...

Его прервал голос Павленко:

- Не следует описывать солнце, когда оно еще не взо-шло.

- Он оборвал меня так жестко, даже грубо - такого я никогда прежде от него не слышал, - сказал впоследствии отец.

Павленко не раз видел Вождя - он был вхож в таинственный круг, окружавший Богочеловека. Видимо, он знал, о чем говорил.