История Оливера 10 страница

Отец легко перехватил подачу:

– Моя жена только этим и занималась всю неделю.

– Ну что ты, – смутилась мама.

Наряжать елку не казалось столь увлекательным занятием, поэтому я расположился в кресле, потягивая пунш. И с каждой минутой убеждался: Марси совершенно очаровала родителей.

К половине двенадцатого ель была уже украшена, подарки разложены, а мой древний носок висел рядом с новым – но не менее древним – для моей гостьи.

Пришло время разойтись по комнатам. С маминого благословения мы поднялись наверх. На лестничной площадке все пожелали друг другу приятных сновидений.

– Спокойной ночи, Марси, – сказала мама.

– Спокойной ночи и большое спасибо, – эхом отозвалась та.

– Спокойной ночи, дорогой, – пожелала мама и поцеловала меня в щеку. Что, судя по всему, означало, что кандидатура Марси прошла одобрение.

Оливер Барретт Третий с супругой отбыли. Марси повернулась ко мне.

– Теперь я незаметно проберусь к тебе в комнату, – предложил я.

– Ты сумасшедший?

– Нет, просто я тебя хочу. Слушай, Марси, это все-таки Рождество!

– Подумай о своих родителях, – похоже, она на самом деле думала то, что произнесла вслух.

– Да спорим, что даже им этой ночью будет не до сна!

– Они женаты, – ответила Марси. И, торопливо поцеловав меня, испарилась.

Что за хрень?!

Я дотащился до своей древней комнаты. Которая превратилась в музей подростковой культуры: повсюду были развешаны постеры и фотографии футбольных команд, и все это в состоянии удивительной сохранности.

Прямо хоть звони на лайнер, на котором плывет Фил, и кричи в трубку: «Фил, надеюсь, хоть у тебя все в порядке?» Но нет. Я просто пошел спать, окончательно запутавшись в том, какого же подарка ждать на Рождество.

Доброе утро! С Рождеством! А вот и подарок специально для вас!

Мама подарила отцу очередной набор галстуков и хлопковых носовых платков. По-моему, все это ничем не отличалось от того, что она дарила папе все предыдущие годы. Впрочем, так же обстояло дело с халатом, который тот подарил ей.

Я стал столь же гордым обладателем, как и отец, еще одной пачки галстуков – наверняка, Брукс и Бразерс [68] назвали бы их прекрасным выбором для молодого человека. Марси же достались самые последние духи Daphne du Maurier от мамы.

Как и каждый год, я не особо раздумывал над тем, что кому подарить на Рождество, и не особо это скрывал. Маме досталась очередная порция платков, папе – очередная дюжина галстуков, а Марси я приготовил книгу «Радость кулинарного искусства» (интересно, как она отреагирует!).

Внимание теперь было приковано к подаркам нашей гостьи. Начнем с того, что их, в отличие от наших, не заворачивали дома. Все было профессионально упаковано. Мама получила светло-синий кашемировый шарф («Ах, зачем же так тратиться?..»). Отцу досталась продолговатая коробочка, в которой оказалась бутылка «Шато От-Брион» 1959 года.

– Прекрасный выбор, – сказал он. Честно говоря, выдающимся ценителем винной продукции папу не назовешь. В «винных погребах» нашего особняка были лишь запасы скотча для папиных гостей, шерри – для маминых, да пара бутылок хорошего шампанского на случай пышного празднества.

Мне она подарила пару перчаток. Несмотря на их элегантность, надеть их я отказался – какой-то совершенно безличный подарок.

– А что я должна была тебе подарить – норковые трусы? – недоумевала потом Марси.

– Да. Именно там мне было холоднее всего! – ответил я.

Но венцом всего этого изобилия был неизменный подарок от отца – банковский чек.

Под звуки псалма «Радости миру», виртуозно исполняемого органистом по фамилии Уикс, мы вошли в церковь и прошествовали к своим местам. Зал был полон прихожан, которые пялились исподтишка на нашу гостью. Уверен, при этом они приговаривали: «Я ее здесь раньше не видел». В открытую никто пялиться не решился – кроме разве что миссис Родс, чей возраст «за девяносто» (и хорошо за девяносто) – служил для нее смягчающим обстоятельством.

Но почтенная публика наблюдала и за миссис Родс. И не могла не заметить улыбку, озарившую лицо старой карги. Это значило одно – ведьма одобрила Марси Нэш.

На этот раз мы проявили чуть больше вежливости при исполнении рождественских гимнов (то есть стали петь тише, чем прошлым вечером). Настолько тише, что смогли расслышать бормотание преподобного Линдли. Даже мой отец – и тот, по-моему, лучше смотрелся бы в роли проповедника. Папа хотя бы дыхание переводил в паузах между фразами, а не как Линдли – как бог на душу положит.

Однако проповедь «Смилуйся, Господи!» показала, что преподобный пребывает в курсе мировых событий. Он упомянул конфликт в Юго-Восточной Азии и предложил задуматься хотя бы на Рождество, так ли нужен Господу мир, охваченный войной.

Милостью Божьей, Линдли страдает астмой, так что его проповеди начинают «задыхаться» довольно скоро.

Благословленные, мы вернулись на лестницу. Где состоялся повтор встречи, имевшей место после матча «Гарвард против Йеля». С той лишь разницей, что этим утром все были вполне трезвы.

«Джексон!» «Мейсон!» «Гаррис!» «Барретт!» «Кэбот!» «Лоуэл!»

Бог мой!

В промежутках между приветственными воплями люди говорили друг другу совершеннейшие глупости. Даже у мамы нашлась пара знакомых, с которыми она перебросилась парой приветствий. Гораздо более сдержанных, разумеется.

И вдруг чей-то громогласный голос проорал:

– Ма-а’си, дорогая!

Я резко обернулся – Марси кого-то обнимала.

И этот кто-то выглядел очень пожилым, иначе я не посмотрел бы, что мы в церкви, и вышиб ему зубы к чертовой матери.

Тут же рядом оказались мои родители, которых раздирало от любопытства, кто же приветствовал Марси с таким энтузиазмом.

А старый добрый Стендиш Фарнхэм все еще сжимал Марси в объятиях.

– О, дядя Стендиш, какой замечательный сюрприз! – светилась радостью моя девушка.

Судя по всему, мама была вне себя от счастья. Значит, Марси – племянница этого достойнейшего «одного из нас»?

– Ма-а’си, что же привело тебя, столичную штучку, в наши ва’ва’ские к’ая? – поинтересовался дядюшка Стендиш, растягивая буквы «а» до немыслимых пределов.

– Марси гостит у нас, – вмешалась мама.

– О, Элисон, как замечательно, – сказал Стендиш и подмигнул мне, – бе’егите ее от вашего па’ня.

– Что вы, я с нее пылинки сдуваю, – невежливо ответил я. Кажется, до него дошло. – Так вы родственники? – поинтересовался я. Хоть бы этот старый Стендиш уже убрал руку с талии Марси, наконец!

– Нет, мы просто очень хорошо друг к другу относимся, ведь господин Фарнхэм был партнером моего отца, – ответила она.

– Это было не просто па’тне’ство, – настаивал он, – мы с ним были как б’атья.

– Вот как, – протянула мама, очевидно, надеясь, что сейчас старик порадует всех красочными подробностями своей дружбы с отцом Марси.

– У нас была па’а заводов, – сообщил Стендиш, – но после сме’ти ее отца я их п’одал. Пропал ку’аж.

– В самом деле? – спросила мама, безуспешно пытаясь спрятать под рождественской шляпкой расширенные от любопытства глаза. Кажется, Стендиш находился в полной уверенности, что об отце Марси здесь знали все.

– Если найдется свободная минутка, заходи вечером в гости, Ма-а́си, – сказал старый Фарнхэм на прощание.

– Не получится. Мне надо возвращаться в Нью-Йорк, дядя Стендиш, – невесело улыбнулась та.

– А-а, маленькая занятая девчонка, – радостно завопил он, – и тебе не стыдно уди’ать от нас, как какой-то п’еступнице?

Он чмокнул ее и повернулся к нам:

– Следите, чтобы она ела. Сколько я помню маленькую Ма-а́си, она постоянно сидит на каких-то диетах. С Рождеством!

Тут его осенило:

– И – удачи тебе, Маа’си. Мы все гордимся тобой.

Из церкви домой нас привез отец. Поездка прошла в многозначительной тишине.

Мы сели за рождественский стол. Папа откупорил бутылку шампанского.

– За Марси, – сказала мама.

Мы подняли бокалы. Марси чуть пригубила. В нарушение собственных принципов я предложил следующий тост – во славу Иисуса.

За столом нас собралось шестеро. Все вышеназванные, плюс Джеф, мамин племянник из Вирджинии, и тетя Элен, незамужняя сестра моего деда. По-моему, тетя Элен застала расцвет эпохи динозавров. Хорошая компания – древняя глухая старуха и чудаковатый Джеф, который ест столько, как будто у него глисты завелись. Естественно, столь незамысловатый набор гостей никаких неожиданных поворотов в нашей светской беседе не подразумевал.

Все дружно похвалили потрясающую индейку.

– Все восторженные отзывы должны достаться Флоренс, не мне, – смутилась мама, – чтобы приготовить индейку, она встала в пять утра.

– Приправы просто фантастические, – произнесла Марси.

– Ну, это же устрицы из Ипсвича, – ответила мама.

Пир был в разгаре, и теперь мы с Джефом соревновались за звание обжоры дня.

К моему удивлению, на столе возникла вторая бутылка шампанского. Хотя я смутно догадывался, что первую мы прикончили вдвоем с отцом. Честно говоря, смутно я догадывался потому, что большую часть выпил именно я.

Затем последовал традиционный мясной пирог, потом мы отправились пить кофе в гостиную. И не заметили, как наступило три часа дня.

С возвращением в Нью-Йорк пришлось повременить, чтобы дать содержимому желудка утрамбоваться, а мозгам – проветриться.

– Марси, не хотите немного пройтись? – спросила мама.

– С удовольствием, миссис Барретт, – приняла предложение Марси.

Они вышли.

Остались мы с отцом.

– Я бы тоже не отказался проветриться, – сказал я.

– Не имею ничего против, – ответил папа.

Только тогда, когда мы уже надели пальто и вышли на зимний мороз, до меня дошло, что попросил его об этом променаде именно я. Вполне можно было найти отговорку – Джеф, например, уселся смотреть футбольный матч, а тетушка Элен задремала в кресле перед камином.

А я остался наедине с отцом.

– Она очаровательна, – сказал он. Не ожидая моего вопроса.

Хотя, думаю, именно об этом я и собирался с ним поговорить.

– Спасибо, пап. Я тоже так думаю, – ответил я.

– И, кажется, она тебя… очень любит, – добавил Барретт-старший.

Мы были в лесу. Ни одной живой души, только голые ветви деревьев вокруг.

– Скорее я… ее очень люблю, – сказал я наконец.

Отец взвесил каждое слово. Он не привык, чтобы мы совпадали во мнениях. Уже много лет я реагировал враждебно на любые проявления его внимания, и папа, несомненно, ожидал подвоха в каждом слове. Но постепенно понял, что подвоха-то и нет. И спросил:

– Серьезно?

Мы двинулись дальше. В конце концов, я поднял глаза и тихо ответил:

– Да если б я знал…

Хотя тон мой звучал таинственно, если не сказать загадочно, отец почувствовал, что этими словами я честно признался – я абсолютно запутался в себе.

– У тебя с этим… проблемы? – полюбопытствовал он.

Я посмотрел на него и молча кивнул.

– Кажется, я понимаю, – сказал он.

Как? Я ведь ничего ему не рассказывал.

– Оливер, вполне естественно, что ты все еще в трауре… – его проницательность застигла меня врасплох. А может, он знал, что эти слова могут… тронуть меня?

– Нет, это не Дженни. Я хочу сказать… Мне кажется, я готов… – Бог мой, почему я это говорю ему?

Он не настаивал. Просто ждал, пока я разберусь со своими мыслями.

Потом он мягко сказал:

– Так в чем проблема?..

– Ее семья… – начал я.

– Ты имеешь в виду… Они не одобряют?.. – спросил папа.

– Дело не в них, – ответил я, – ее отец…

– Да?

– … ее отцом был Уолтер Биннендейл.

– Понимаю, – сказал он. И завершил этим коротким словом самый искренний разговор в нашей жизни.

– Я им понравилась? – донимала Марси.

– Я бы сказал, ты произвела на них впечатление! – обрадованно произнес я.

Мы выехали на Массачусетскую магистраль. За окном была непроглядная тьма, а на дороге – ни души.

– Ты рад? – спросила она.

Хотя Марси явно ждала бурных изъявлений восторга, я ничего не ответил, отвернувшись и вперив взгляд в пустую трассу.

– Что случилось, Оливер? – наконец произнесла она.

– Ты ведь обхаживала родителей, – процедил я сквозь зубы.

По-моему, эта моя тирада ее очень удивила:

– И что в этом такого?

Я завелся:

– Но зачем, черт побери? Зачем?!

Некоторое время мы ехали молча.

– Потому что я собираюсь за тебя замуж, – ответила Марси.

К счастью, за рулем сидела она, потому что меня подобная прямота буквально оглушила. Хотя Марси не из тех, кто передергивает с деликатностью.

– Может, тогда меня сначала обработаешь?! – рявкнул я.

Мы неслись вперед – под аккомпанемент свиста ветра вместо музыки. Через какое-то время Марси произнесла:

– Мне казалось, мы уже прошли этот этап.

– Эммм, – неопределенно протянул я, подумав, что, если совсем промолчу, это сойдет за знак согласия.

– Ладно, Оливер, где мы с тобой застряли?

– Часах в трех езды от Нью-Йорка.

За Стэнбриджем мы остановились выпить кофе в «ГоДжо».

– Что именно я сделала не так? Скажи, что конкретно? – донимала меня Марси.

Мне хотелось сказать: «Недостаточно».

Но я уже успокоился настолько, чтобы не отпустить никаких язвительных комментариев.

Просто ее прямолинейность выбила меня из колеи. Вот я и не могу придумать нормальный ответ.

– Ну, так чем я тебя достала? – снова спросила она.

Я ответил через пару секунд:

– Не было этого. Забудь, Марси. Просто мы оба устали.

– Оливер, ты на меня злишься. Но уходишь в себя. Может, лучше выговориться?

На сей раз она была права.

– О’кей, – начал я. Мой палец вычерчивал круги на лакированной поверхности стола. – Мы провели две недели друг без друга. Да, мы оба были по уши в делах, но я все время мечтал о встрече с тобой…

– Оливер… – перебила меня Марси.

– Не в плане секса. Мне просто хотелось быть с тобой. Просто посидеть вдвоем…

– А, оставь, – сказала она. – Это была всего лишь рождественская лихорадка в Ипсвиче.

– Не только на этих выходных. Все время, – произнес я.

Марси посмотрела на меня. Голоса я не повышал, но мой тон все равно выдавал всю злость, которая накопилась внутри.

– То есть мы опять говорим о тех моих командировках пару недель назад? – спросила она.

– Нет. Я говорю о десяти тысячах недель, которые у нас впереди.

– Мне казалось, мы потому и были такой хорошей парой, что с пониманием относились к издержкам наших профессий. Разве нет? – удивленно произнесла Марси.

И это было правда так. Но на практике выходило совсем иначе.

– Я бы посмотрел на тебя с твоими «издержками профессии», когда в три часа ночи ты остаешься одна в пустой квартире, – ледяным голосом произнес я.

Мне казалось, сейчас Марси взорвется. Но этого не произошло.

– У меня так было, – вместо этого мягко ответила она, – много раз.

И дотронулась до моей руки.

– Да? И каково это – оставаться одной в обществе гостиничных подушек? – поинтересовался я.

– Хреново.

Если бы это был хоккейный матч, мы с Марси давно бы уже вышли в голевую зону, только вот очков за это никто не давал. Может, на этот раз начать новую игру предложит она?

– Ну, и как ты с этим справляешься? – спросил я.

– Убеждаю себя, что таковы обстоятельства, – спокойным голосом ответила она.

– Марси, ты сама-то веришь в эту чушь?!

Я чувствовал, что в воздухе запахло грозой – сейчас два стиля жизни боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть.

– Чего ты хочешь от женщины, Оливер? – спросила Марси.

Фраза прозвучала довольно тактично. Хотя формулировка была та еще.

– Любви, – ответил я.

– То есть чтобы я, твоя жена, зависела от мужа? – уточнила она.

– Меня бы вполне устроило несколько лишних ночей в нашей квартире.

Мне не хотелось философствовать. Или делиться опытом своего брака. В конце концов, Дженни ведь тоже работала.

– Мне казалось, что мы счастливы вместе, – сказала Марси.

– Да. Тогда, когда мы вместе. Но, Марси, любовь – не оптовый склад, ее запасы телефонным звонком не восполнишь!

Похоже, мою тончайшую коммерческую аллегорию она не оценила:

– То есть ты предлагаешь нам теперь нянчиться друг с другом?

– Я не против – если ты нуждаешься во мне, – сказал я.

– Господи боже! Я же только что сказала, что хочу выйти за тебя!

Она выглядела усталой и расстроенной. И в самом деле, не слишком удачный момент для выяснения отношений.

– Пошли, – предложил я.

Расплатился. Мы вышли и двинулись к машине.

– Оливер, – сказала Марси.

– Что? – спросил я.

– Это из-за воспоминаний? Я ведь понравилась твоим родителям. Чего не скажешь о том дне, когда ты привел домой Дженни.

– Нет, – отрезал я. И постарался забыть ее вопрос как можно быстрее.

Надо отдать должное Марси, по натуре она боец.

В течение всего нашего рождественско-новогоднего перемирия я чувствовал, что она внутренне готовится к очередной наступательной кампании. Противником, разумеется, было ее собственное недоверие ко всему миру.

И мое.

Итак, Марси старалась как можно больше оставаться дома, а делами управляла по телефону. Что было совсем непросто в атмосфере новогоднего сумасшествия. Но у нее как-то получалось. Зато вечера мы проводили вместе. Что еще более удивительно, иногда нам даже удавалось побыть вдвоем и днем.

Накануне Нового года Марси перешла в решительное наступление. Мы как раз готовились к вечеринке у Симпсонов (я даже на всякий случай заготовил пару таблеток «Алка-зельцера»). Пока я брился, Марси появилась в зеркале. Надо сказать, с ее приходом отражение однозначно похорошело. Она не стала ходить вокруг да около.

– Ты готов принять новое назначение?

– Какого рода? – осторожно поинтересовался я.

– Как насчет небольшой поездки? В феврале, – улыбнулась Марси.

– Естественно, туда, куда ты решила? – Слишком много сарказма, Оливер, она ведь старается ради тебя.

– Расслабься и постарайся мыслить шире. Да, я должна посетить выставку мод в Гонконге, и…

– Гонконг!

Она поймала меня на удочку – я фанател от всего, что связано с восточной культурой. Так что на моем лице тут же засияла улыбка чеширского кота.

– Врубаешься, друг мой? – продолжала Марси.

– Ты же говоришь, что должна работать, – с подозрением произнес я.

– Просто приехать на выставку – это не работа. Кроме того, всего за неделю до этого будет китайский Новый год. Мы могли бы отметить его вместе. А потом вернуться домой, сделав остановку… скажем, на Гавайях. Что скажешь? – предложила Марси.

– Хорошо, – промямлил я. Но на лице был прямо-таки написан абсолютный восторг. Я еще осторожнее уточнил: – В Гавайях у тебя тоже дела?

– Нет. Разве что кокосы собирать, – подмигнула она.

Вот тебе и программа на Новый год!

– Ну как? – поинтересовалась Марси.

– Нравится. Особенно Гавайи. Тихие пляжи, прогулки под луной… – размечтался я.

– Этакая репетиция медового месяца, – подытожила она.

Звучит интригующе. Интересно, она правда хотела это сказать?

Я не стал поворачиваться лицом к Марси. Вместо этого посмотрел на ее отражение в зеркале.

Зеркало запотело.

От босса я получил не просто разрешение. Он чуть ли не взашей вытолкнул меня из офиса навстречу отпуску!

Нет, конечно, в компании не собирались от меня избавляться.

Просто я не взял ни дня отпуска с тех пор, как устроился в фирму.

Кое-чем, разумеется, придется пожертвовать – в нескольких делах участвовать не смогу. В эту категорию попадают дела двух вашингтонских отказников, где использовался прецедент моего процесса «Уэббер против призывной комиссии». К тому же, рассмотрение дела о сегрегации Конгресс тоже назначил на февраль, и я уже заранее испытывал угрызения совести.

– Боишься, что к твоему возвращению в мире воцарится абсолютная справедливость? – усмехнулся мистер Джонас. – Обещаю придержать несколько образцовых нарушений специально для тебя.

– Благодарю вас, сэр, – ответил я.

– Побудь немного эгоистом, Оливер. Ты это заслужил!

Даже в процессе подготовки к поездке (туристическое представительство Гонконга буквально засыпало меня материалами) я продолжал работать над парой дел у «Полуночных всадников». Потом я собирался поручить их Барри Поллаку, который, кстати, с шиком выиграл «Дело о школьном совете».

– Эй, Марси, расскажи мне про Нанкинский договор [69]! – бросил я.

– Звучит как «микадо» [70], – пожала плечами Марси.

Я просвещал ее за завтраком, обедом, за чисткой зубов… Даже в офис звонил.

– Нанкинский договор – это, как тебе следует знать…

– А мне следует?

– Да. Когда англичане победили в Первой опиумной войне…

– Вау, опиум, – у нее загорелись глаза.

Я проигнорировал ее выходку и продолжил лекцию:

– …Китаю пришлось отдать англичанам Гонконг.

– Надо же! – сказала Марси.

– Это только начало! – хвастался я.

– Конечно – и теперь воинствующий юрист по фамилии Барретт заставит их вернуть его. Угадала?

В доме стало светлее от ее улыбки.

– Какое домашнее задание у тебя будет на этот раз? – поинтересовался я.

– Я уже не первый год езжу в Гонконг.

– Да? Тогда расскажи, что тебе вспоминается при слове «Гонконг»?

– Орхидеи, – ответила Марси. – Там, конечно, и другие растения потрясающие, но девяносто видов орхидей превосходят их все!

Так, значит, про местную флору мы знаем. Надо же, Марси оказалась миллионером с тонким вкусом.

– Марси, я куплю тебе по одной каждого вида.

– Я удержу тебя от этого.

– Полцарства за то, чтобы ты удержала меня, – улыбнулся я.

Новый год настал, время громко петь «Кунг-фу»!

Я бегал по офису, закрывая папки и пожимая руки. И пританцовывая на бегу: завтра отправляюсь на Восток.

– Не волнуйтесь, – сказала Анита, – я зажгу за вас свечи. Aloha, Оливер.

– Нет, нет, Анита, говорите правильно, – ответил новоиспеченный поклонник китайской культуры по фамилии Барретт. – «Kung hej fat choy».

– Эммм… Вы намекаете, что мне нужно набрать пару кило? – недоуменно произнесла моя секретарша.

– Нет, Анита, – ответил я, – это китайское новогоднее пожелание: «Kung hej fat choy» – «Благополучия и счастья». Пока!

– Пока, везунчик.

И я отправился в путь.

От той поездки у меня осталось немного воспоминаний. Пожалуй, только то, что это был последний раз, когда я видел Марси Биннендейл.

Мы вылетели из Нью-Йорка во вторник. Самолет зашел на посадку в Фэрбенксе [71] – на дозаправку. Мне не терпелось попробовать знаменитый торт «Печеная Аляска», а Марси хотела поиграть в снежки. Но, пока мы спорили, объявили посадку.

Растянувшись поперек трех кресел, мы вздремнули, насколько это можно было назвать сном. Настроение было настолько праздничным, что мы даже решились вступить в «Клуб на высоте мили», как это называют свингеры [72]. Проще говоря, занялись тайком любовью, пока остальные пассажиры следили за Клинтом Иствудом на экране телевизора.

В Токио мы приземлились уже в среду вечером. До пересадки оставалось еще целых четыре часа. Занявший полсуток перелет так укатал меня, что я без особых церемоний свалился на диван в комнате отдыха. Тем временем Марси, бодрая и свежая, как всегда, проводила совещание с местной делегацией. (Это входило в условия сделки: четыре дня она работает, потом две недели отпуска – и гори оно все синим пламенем.) К моменту, когда я очнулся, они уже обсудили условия обмена бутиками с компанией Takashimaya – японским производителем всего самого стильного и элегантного.

Остальную часть перелета я бодрствовал. Я был слишком возбужден – вот-вот должны были открыться огни Гонконгской гавани. Ближе к полуночи мы зашли на посадку, и я, наконец, смог лицезреть желанную картину воочию. По красоте это не шло ни в какое сравнение с теми фотографиями, которые мне когда-либо попадались.

Нас встречал Джон Александер Сян, который, судя по всему, занимал первую по значимости должность среди поверенных Марси в этой стране. Мужчине было под сорок, он носил костюм британского пошива и говорил с американским акцентом. «Я закончил Школу бизнеса в Америке!» К каждой сказанной фразе он непременно добавлял присказку «Эй-о’кей». Что в полной мере характеризовало то, как нас встретили.

Едва получив багаж, мы сели на вертолет и уже через минут двадцать после приземления были над гаванью Гонконга. Местом назначения был пик Виктория [73]. Вид из кабины вертолета открывался фантастический: город переливался, словно бриллиант, окруженный темной глазурью моря.

– У китайцев есть поговорка, – прокомментировал Джон Сян, – «Пусть горят тысячи огней».

– Уже так поздно, а иллюминацию еще не выключили? – изумился я.

– Но сейчас же Новый год.

Молодец, Барретт! Забыл, чего приехал-то? Ты ведь даже знал, что это будет год Собаки!

– А когда народ отправится спать? – спросил я.

– Ну, дня через два, может три, – улыбнулся Сян.

– Лично я смогу протянуть еще максимум секунд пятнадцать, – Марси зевнула.

– Ты что, устала? – удивился я: железная леди признавала свою слабость.

– Настолько, что, пожалуй, утренний теннис лучше отменю, – ответила она. И поцеловала меня в ухо.

Было слишком темно, чтобы я смог рассмотреть, как наша вилла выглядит снаружи. Изнутри же она больше напоминала декорации какой-нибудь голливудской картины. Вилла располагалась на полпути к вершине горы. То есть где-то в миле над гаванью, так что вид из окна открывался даже более прекрасный, чем из кабины вертолета, – мы ведь были намного выше.

– К сожалению, сейчас зима. Для купания холодновато, – отметил Джон. Батюшки, я не заметил бассейн в саду!

– У меня мозги плывут, Джон, – ответил я.

– Почему бы им не проводить выставку мод летом? – спросила Марси. Пока прислуга (горничная и два боя) заносили наши вещи, распаковывали их и развешивали по местам, мы наслаждались непринужденной беседой.

– Лето в Гонконге – не самое приятное время, – отозвался Джон, – влажность может создавать определенные неудобства.

– Еще бы – целых восемьдесят пять процентов, – вставил Оливер Барретт, хорошо выучивший домашнее задание и, к тому же, проснувшийся настолько, чтобы отвечать урок у доски.

– Да, – сказал мистер Сян, – как в Нью-Йорке в августе.

Очевидно, Джону стоило большого труда признать, что в Гонконге что-то не «эй-о’кей».

– Спокойной ночи. Надеюсь, вам понравится наш город.

– Конечно, понравится, – дипломатично ответил я. – Гонконг – «самая великолепная вещь на свете» [74].

Без сомнений, Сян покинул виллу в приподнятом настроении, благодаря моей литературной отсылке.

Мы с Марси сидели в креслах, слишком усталые, чтобы отправиться спать. Первый бой принес вино и апельсиновый сок.

– И кому же принадлежит сей королевский дворец? – полюбопытствовал я.

– Домовладельцу. А мы каждый год арендуем его. Очень многие в «Биннендейл» приезжают в Гонконг по делам, и поэтому удобнее держать для них такую квартирку, – объяснила Марси, позевывая.

– Какие планы на завтра? – не отставал я.

– Утром за мной заедут, чтобы отвезти в офис. Потом будет роскошный завтрак с местными воротилами бизнеса. Ты можешь присоединиться…

– Благодарю покорно.

– Тогда в твоем распоряжении будет Джон. Он покажет тебе достопримечательности: сады Тигра, базары. Можете хоть весь день шататься по городу, – подмигнула Марси.

– С Джоном? – недоуменно произнес я.

Она улыбнулась:

– Я посоветовала ему показать тебе округ Ша Тин.

– С его Монастырем Десяти тысяч Будд [75]? – распирало меня от любопытства.

– Да, – сказала Марси. – Но потом мы с тобой вдвоем отправимся на остров Лан Тао и проведем ночь в монастыре По Лин.

– Как ты здесь здорово все знаешь! – заметил я.

– Ну… Я ведь не первый раз в Гонконге, приезжала сюда и раньше.

– Одна? – спросил я, даже не пытаясь скрыть ревность. Я хотел, чтобы вся эта поездка принадлежала лишь нам с Марси.

– Не просто одна, – отозвалась она, – а в каком-то беспросветном одиночестве. На закате это чувствуется особенно сильно.

Отлично. Похоже, она еще не знает, как вместе встречать закаты. Я научу ее.

Завтра.

Естественно, первым делом я купил себе фотоаппарат.

Следующим утром Джон повез меня в город-крепость Коулун. В торговом центре Ocean Terminal обнаружились огромные развалы фототехники.

– Как так получается, Джон, – спросил я, – что японская техника тут дешевле, чем в Японии, а французская парфюмерия – дешевле, чем во Франции?

Я купил пару пузырьков для Марси.

– Секрет Гонконга, – улыбнулся он. – Это волшебный город.

Вначале мы осмотрели цветочные рынки в их новогоднем великолепии. И угодили в изобилие хризантем, фруктов, где блеск золотой бумаги слепил глаза. Для моей только что купленной камеры – и для Марси, которой я купил большой букет – настал праздник цветов.