Социальный институт науки весьма сложно организован. О структуре, компонентах и объектах научной деятельности уже много лет спорят методологи и философы науки. Дискутируются вопросы о том, что такое знание, как оно возникает, почему единая природа в науке представлена множеством факультетов— специализаций и направлений.
Уже давно забыты мудрецы, задававшие вопросы о том, в каком смысле существуют объекты науки и как они соотносятся с объектами обыденной жизни. Но от забвения вопроса проблемы существования в науке не стали яснее. Молекулы, гены, эмоции и организмы существуют ведь в совсем не том смысле, в котором существуют конкретные люди. И уравнивание в общественном и научном мировоззрении модусов существования лягушек и водорослей, с одной стороны, и атомов и генов — с другой, вносит еще одну — фундаментальную — неясность в соотношение между наукой и жизнью.
Нет ясности не только в отношениях между объектами обыденной жизни и науки, но и в отношениях научного и обыденного знания. Ведь многие вполне привычные научные теории по разному противоречат обыденному опыту. Люди пользуются машинами, двигающимися по законам механики Ньютона. Но в своей обыденной практике они руководствуются догалилеевскими представлениями о движения. Ни один человек, находящийся в своем уме, не поверит слуху о том, что конкретная обезьяна родила конкретного человека. Хотя и может разделять представления о происхождении абстрактного человека от абстрактной обезьяны— в том далеком прошлом, где чудеса были повседневностью. При этом ни один из эволюционистов не взял себе за труд объяснить, чем происхождение отличается от рождения.
|
|
Тем не менее, люди предпочитают верить «науке», вопреки здравому смыслу и достаточно часто собственному, даже научному — опыту. Совсем не редкость физик, искренне мистифицирующий публику рассуждениями о «большом взрыве», как и биолог, убеждающий легковерную публику в «чудотворных» свойствах стволовых клеток.
Социальное бытие науки не вполне понятным образом соотносится с ее собственными ритмами, не очень ясными и самим ученым. В частных областях знания периодически возникают так называемые парадигмальные кризисы, в рамках которых наука — если смотреть извне — впадает в своеобразную спячку. Ученые, и так было всегда, в эти времена в основном повторяют ранее проведенные эксперименты, проверяют наработанные теоретические представления, пытаются — часто безуспешно — согласовать их между собой. Кроме того, в такие периоды усиливается «перекрестное опыление» — попытки переноса схем удачных экспериментов из одной области знания в другую (из одной области физики в другую, из химии в биологию, из психологии в социологию, и пр.).
|
|
В такие застойные времена происходит своеобразное эмпирическое (в смысле— теоретически не обоснованное) сшивание разных видов знания в некую лоскутную целостность, которую презентируют общественному мнению как НАУКУ. С другой стороны, формируются предметные области, все феномены в которых уже полностью описываются и предсказываются действующими теориями. Именно такие прозрачные области знания становятся своеобразными кладовыми для инженеров и технологов, берущих из них эффекты и свойства, необходимые для производства машин и механизмов.
В таких сонных состояниях пребывают время от времени практически все специализированные области научного знания. Потом в них происходит нечто взрывное — научные революции — и меняются не только предмет исследования и их методики, но и состав исследовательских коллективов. Как правило, в результате такой революции из фрагментов отдельных научных дисциплин формируется новая наука. Так, из генетики и химии сформировалась химическая генетика, а гибридизации физики и химии породила целый букет новых наук и научных специализаций. От прежних исследователей в новых науках остается только память об их отдельных результатах.
Вполне вероятно, что в спящее состояние сейчас погружен весь процесс производства нового знания. И если это так, то надо ждать глобальных изменений, всеобъемлющей научной революции. Может быть, ждать очень долго.