Метафизика. «Метафизика» — это не только, как мы уже сказали, «книги, те, что после книг о природе», но, учитывая многозначность греческого «meta»

«Метафизика» — это не только, как мы уже сказали, «книги, те, что после книг о природе», но, учитывая многозначность греческого «meta», также и «книги, занимающиеся тем, что лежит по ту сторону природы» 3. И в самом деле аристотелевская метафизика занята двумя темами: с одной стороны, чистыми духами и богом, с другой — сущим как таковым. В этом случае «сущее» означает, что в том, что есть, существует нечто, принадлежащее как царству материального, так и царству нематериального. Впоследствии у Фомы Аквинского это будет изображено так, что, для того, чтобы была возможна метафизика, должно быть, возможно, и оправданно утверждение, согласно которому «быть» не означает с необходимостью «быть материально». Метафизика, таким образом, не доказывает существования Бога или нематериального сущего, но предполагает такое доказательство. Однако если и в самом деле предположить это доказательство, то тогда метафизика оборачивается попыткой говорить обо всем, что есть, будь то о материальном или нематериальном, и вместе с тем искать последних, по их сущности, идеальных причин природных сущностей, и в конце концов — всего сущего. Учение о сущем, как таковом, и учение о Боге и духовных сущностях следует, поэтому относить к одной и той же дисциплине. Метафизика — пограничная наука. Возможность метафизики как «мышления за пределами опыта» еще не была поставлена на повестку дня. Речь шла только о том, чтобы показать, что такое метафизика, но не о том, как она вообще возможна. Ну, а что же такое «сущее»? Явным образом Аристотель формулирует этот вопрос в седьмой книге «Метафизики» и тут же объясняет, что этот вопрос может означать лишь «что такое oysia»,— то, что у схоластиков будет названо «субстанцией». этот человек мыслит или является добродетельным, что эта корова стоит на лугу или должна быть подоена в 5 часов. Все это только свойства, некоторые из которых постоянны, некоторые непостоянны, но их изменение не разрушает самого индивида. Oysia есть то, что обладает этими «привходящими» свойствами, или акциденциями. Сама она лежит в основании их. идеи суть мысли конкретного индивида, Бога. Главная трудность, возникающая здесь, заключается в том, что, согласно христианским представлениям, Бог не есть демиург в духе платоновского «Тимея», оформляющий уже наличествующую материю. Он творит тварь из ничего. Он не проецирует свои идеи в материю, но создает конкретных индивидов. Итак, аристотелевская oysia есть synholon (целостное— прим. перев.), синтез материи и формы, душа есть форма. Свойства суть нечто вроде проявлений, следствий, того, что сопровождает oysian, субстанцию. А именно, oysia имеет образующую, формирующую сторону, которая способствует этому. Она — динамическая часть сущности вещи, она же — ее энтелехия, принцип, развивающийся в ее свойствах, ведущий к внутренней цели и завершающий ее. Бог и только Он один есть бытие как таковое. Бог не нуждается в другом предмете мысли, нежели его собственное мышление, а потому он есть чистый акт. Отдельное сущее, которое Аристотель описывал как oysia, становится не чем иным, как чистой границей отношений, которая содержит в себе необозримое множество: например, это могут быть отношения к человеческому познанию или к человеческому персональному бытию; и человек, и мы сами в итоге суть не что иное, как узловые пункты отношений, причем в отношения, парадоксальным образом, вступает то, что само по себе есть всего лишь отношение. Сущим в итоге оказывается только Бог, все объемлющий, серией бесконечного числа шагов, то логических, то исторических, приходящий наконец к себе; при этом Он, строго говоря, есть не только единственное сущее, но и единственная личность (Дж. Э. Мур). Второй тип метафизики работает уже не с тем, как мы открываем реальность на окольных путях нашего языка, но основывается на нашем внутреннем самовосприятии в рефлексии.