Часть первая. Быстрые сны 2 страница

Я продолжал жить в двух мирах. Днем я ходил на работу, встречал уаптеки Вечного Встречного (теперь мы здоровались, как самые близкиедрузья), вызывал к доске, ставил отметки, разговаривал с Галей. Однимсловом, был Юрием Михайловичем Черновым, учителем английского языка. По ночам я оказывался на Янтарной планете. Каждый следующий сон что-тодобавлял к предыдущим. С каждым прошедшим днем я все более привыкал к нелепой, на первыйвзгляд, мысли, что Янтарная планета вовсе не порождение моих ночныхфантазий. Она жила своей жизнью, и я медленно, шажок за шажком, знакомилсяс народом У, таким странным и не похожим на нас. Не понимая, недоумевая,не веря, но знакомился. Нет, нет, не думайте, что я полностью утратил самоконтроль ипревратился в некоего наркомана, для которого единственная реальность -мир его фантасмагорий. Я полностью осознавал все. Единственное, повторяю,с чем я никак не мог согласиться, - это то, что мои сны были просто снами.Не могло этого быть. Ни с какой точки зрения. Сны не могут тянуться одинза другим, в строгой последовательности. Они не могут стыковаться один сдругим столь строго. Они не могут быть так логичны, пустьфантастическо-логичны, но логичны. Мой спящий мозг не мог воссоздаватьночь за ночью картины жизни неведомой планеты. Я понимал, что другим этоутверждение могло показаться далеко не бесспорным, но я-то знал. Я знал, ячувствовал, я был уверен, что мои путешествия на Янтарную планету не моглибыть просто снами. Если бы вы парили вместе со мной над поющими холмамиили я мог бы по-настоящему рассказать вам о полете, вы бы поняли меня. Но что тогда? Тогда оставалось два варианта. Или я сошел с ума и все,что мне кажется, - плод моей заболевшей психики, или... Даже сейчас,спустя много времени после всего, что случилось, я поражаюсь, как я нашелв себе интеллектуальное мужество прийти к еще одной возможности. Поверьте,я не хвастаюсь. Всю свою сознательную жизнь я относился к себе достаточноскептически. Я никогда не был особенно умен, храбр, предприимчив. И зналэто. Я легко смирялся с тем, что посылала мне судьба. И когда Галяупрекала меня в том, что я не борец, я вынужден был со вздохом соглашатьсяс ней. Я действительно не борец. Казалось бы, легче всего мне было решить, что Янтарная планета - своегорода заболевание. Для более или менее рационально мыслящего ума такойвариант представлялся бы наиболее правдоподобным. Но я был уверен вдругом. Я был уверен, что каким-то образом принимаю информацию, посылаемуюУ и его народом. Представим себе, рассуждал я, стараясь оставаться спокойным, чтокакой-нибудь владелец телевизора где-нибудь, скажем под Курском, вдругвидит на экране своего "Рубина" или "Темпа" передачу из Рима. Или изХельсинки. А перевода почему-то нет. Он - к соседям: "Марь Иванна, что-то вчера вечером футбол передавали из Рима, аперевода не было. И не поймешь, кто играл". "Да ты что, - говорит соседка, - какой футбол? Какой Рим? Восемнадцатаясерия была этого... ну, как его... Ну, сам знаешь... И "Артлото". Ты чтоже, меня разыгрываешь?" "Да нет... - тянет он. - Нет..." Больше никто передачи из Рима не видел. Телевизионный приемник, какизвестно, принимает передачи только в пределах прямой видимостителепередатчика. А Курск, как известно из учебников географии иповседневного опыта, в пределах прямой видимости из Рима не пребывает. Что же должен подумать владелец злосчастного "Рубина"? Или что онрехнулся, или что в результате каких-то неясных ему обстоятельств егоприемник вдруг начал принимать передачи римского телевидения. Тем более,что редко, очень редко, но подобные случаи наблюдались. Со мной дело обстояло приблизительно так же. С той только разницей, чтоЯнтарная планета - не Рим, голова моя - не "Рубин" и ничего похожего,насколько мне известно, никогда ни с кем не случалось. Вечером я решил поговорить с Галей. На этот раз она слушала меня, неперебивая. Когда я кончил, она обняла меня и потерлась носом о мою щеку. - Ты колюч, - сказала она, - но все равно я тебя люблю. Обычно, когда Галя обнимает меня, я чувствую себя большимдвадцатипятилетним котенком, которому хочется мурлыкать и прогибаться подприкосновением ласковой и знакомой руки. Но сегодня я был насторожен, какзверь. Невольно я присматривался, стараясь понять, что она думает на самомделе. Подозрительность - самовозбуждающееся состояние. Стоит сделать первыйшаг в этом направлении, как второй окажется легче. Мне уже казалось, чтоГалин нос холоден и фальшив, что голос ее неискренен, что онаразговаривает со мной, как с больным. - Все будет хорошо, - сказала Галя, - тебе нужно просто отдохнуть.Может быть, поговорить в школе и тебя отпустят на недельку? В концеконцов, ты подменял Раечку, когда она выходила замуж... Съездишь нанедельку в Заветы Ильича к тете Нюре, побродишь, подышишь чистым воздухоми приедешь совсем здоровым. - Здоровым. Значит, сейчас я болен? - Я не говорю, что ты болен, но... - Я тебя понимаю. Я тебя прекрасно понимаю. Если бы ты рассказала мне,что видишь сны, идущие к тебе из космоса, я бы наверняка тоже отправилтебя к тете Нюре. Тетка - женщина земная, сны видит, наверное, сугубореалистические, скорее всего поселкового масштаба... - Ты напрасно сердишься. Я ведь желаю тебе только добра. - Я не сержусь, Люш. Клянусь! Если ты заметила, у меня с началаянтарных снов стало прекрасное настроение. Но скажи, неужели ты недопускаешь, что я могу оказаться прав? А вдруг? А вдруг в привычных будняхмелькает лучик необычного? А ты его - к тете Нюре, на свежий воздух. Галя вздохнула, и на лице ее вдруг появилась утренняя суроваянеприступность. - Ну хорошо, - сказала она, - допустим на минуточку, что я верю тебе.Даже не верю, это не то слово, - просто ты убедил меня. Ты, Юра Чернов,Юрий Михайлович Чернов, учитель английского языка в школе, - в Галиномголосе появился легчайший сарказм, - оказался тем избранником, которогонашли твои космические друзья. Допустим. И что тогда? Ты обожаешь вразговоре представлять, что было бы, если бы... Один раз и я попытаюсь этосделать. Ты придешь... ну, допустим, в Академию наук и скажешь: "Здрасте,я учитель английского языка Юрий Михайлович Чернов. Я, знаете, принимаюсигналы из космоса. Во сне". Ты вот пожимаешь плечами. Может быть, тебебезразлично, что о тебе думают окружающие, а я не хочу, чтобы моего мужасчитали психом. Ты меня понимаешь? Галины щеки раскраснелись, глаза блестели. Я взглянул на ее руки. Онибыли сжаты в кулаки. Она была готова к бою. За здравый смысл, за меня, зато, чтобы никто за моей спиной не стучал пальцем по лбу. - Ты молчишь, - продолжала Галя. - Да и что ты можешь мне возразить?Ничего. Тебе всегда легко выбрать вариант, при котором ничего не нужноделать. Чтобы все устроилось само собой, а ты бы лежал на тахте сложаручки... По всей видимости, мне бы следовало рассердиться и высказать Гале своисоображения по поводу того, за кого ей следовало бы выйти замуж. Ностранное дело: отблеск радости, приносимой снами, по-прежнему лежал навсем вокруг, даже на Галином лице со ставшими колючими глазами. Я лишьвздохнул. В том, что она говорила, был здравый смысл. Торжествующийздравый смысл миллионов. Спасающий и уничтожающий все на своем пути. Божеупаси оказаться под гусеницами здравого смысла. Атака здравого смысланеудержима. На его стороне сила и поддержка большинства. И ты стоишь один,вооружившись хрупкими, странными идеями, в которые сам-то веришь не доконца. - Наверное, ты по-своему права, Люш. Но что же ты мне посоветуешь,кроме тети Нюры? - Может быть, показаться врачу? Хорошему психиатру, который мог быобъяснить твое состояние. У Вали есть прекрасный врач... - Ты уже спрашивала? Галя на мгновение задумалась - соврать или сказать правду. - Да... Я видела, что с тобой что-то происходит... Пойми, Юрча, -Галины глаза снова потеплели, а когда они теплые, я смотрел бы в них неотрываясь, - пойми, это ерунда, это пройдет. Но не нужно запускатьболезнь. Вылечить вначале всегда легче, чем потом. Ты пойдешь к врачу? - Пойду. А что мне еще оставалось сказать? Что не пойду? И еще больше укрепитьее в уверенности, что я помешался? И смотреть, как она начнет прятать отменя острые предметы? А может быть, она действительно права? Может быть, моя глубокаяуверенность, что я здоров, - тоже один из симптомов надвигающегосябезумия? Может быть, я уже давно болен? Задолго до появления янтарныхснов? Склонность к рефлексиям. Привычка вечно фантазировать, что было бы,если бы... Если бы да кабы, да во рту росли грибы... Грибы у меня во ртупока как будто не росли, но на всякий случай я обшарил его языком. Яиспугался. На мгновение грань между действительностью и забавной шуткойстала зыбкой. В шутку ли я провел языком по небу и деснам? Или всерьез? Я вспомнил своего друга Илью Плошкина. Еще в институте он любилназывать меня слабоумным. Не был ли он пророком? И не скрывалась ли вшутке крупица истины? Или даже не крупица, а вся истина? - И не волнуйся, милый, - сказала Галя, - все будет хорошо. В голосе ее зазвучала свирепая решимость хранительницы очага отстоятьсвою крепость. Уж что-что, а решимости Гале не занимать. Как только в еемаленькой головке созреет какое-нибудь решение, она начинает проводить егов жизнь со всесокрушающей энергией. - Хочешь, я пойду с тобой? - спросила она. - Люшенька, давай решим, полный ли я инвалид или еще в состояниипередвигаться. Если я могу двигаться без няньки, даже такой симпатичной,как ты, я бы предпочел поехать сам. Адрес у тебя есть? - Вот он. Ничего ему по телефону не объясняй. Скажи, что говорит Черновот Валентины Егоровны... Я нажал кнопку одиннадцатого этажа и, пока ехал наверх, прочел настенках лифта всю недолгую летопись дома-новостройки. "Олег плюс Света"...Дай бог им счастья. Та-ак. "Ленька дурак. Оля дура". Будем надеяться, чтоэто клевета. Может быть, и их просто не понимают, им просто не верят. Сто восемьдесят пятая квартира была в правом загончике, в которомцарила кромешная тьма. Я пошарил руками по стенке, нащупал какой-то звоноки позвонил. Звонок был мелодичный, и у меня вдруг на душе стало покойно ихорошо, как все эти дни. Дверь открылась резко и сразу, будто кто-тодернул ее изнутри изо всех сил. Так оно, похоже, и было, потому что за нейстоял огромный детина с рыжей короткой бородой и в майке. - Простите, - пробормотал я, чувствуя себя рядом с этой бородатой гороймаленьким и беззащитным, - это квартира сто восемьдесят пять? - Она, - с глубокой уверенностью ответил басом человек в майке. - А вы,должно быть, от Валентины Егоровны? - Он. - Я постарался, чтобы в голосе у меня прозвучала такая жеуверенность, как и у врача. - Ну и прекрасно. Простите, что я в майке. Циклевал, знаете, пол. Пошлико мне. Человек-гора ввел меня в крошечную комнатку, половину которой занималписьменный стол. - Одну минуточку, - сказал он. - Я, с вашего разрешения, наденурубашку, а то врач в майке - это не врач, а циклевщик полов, черт бы ихподрал. Я имею в виду и полы и циклевщиков. Особенно последних. Вамкогда-нибудь приходилось циклевать полы? Мне стало стыдно, что я до двадцати пяти лет так и не держал в рукахциклю или как она там называется. - Нет, - покачал головой я, - не приходилось. Только в литературечитал. У классиков. - Доктор ухмыльнулся, а я спросил его: - Вот я сказал:читал у классиков. И вы сразу знаете - этот, мол, шутит, а этот болен? - Ну уж сразу. Сразу не сразу, но кое-что мы все-таки умеем определять.Ну, расскажите, на что вы жалуетесь. - Я, к сожалению, ни на что не жалуюсь. Я произнес эту фразу и подумал, что не следовало бы шутить здесь. Богего знает, как он воспримет мою манеру разговаривать. - Ну хорошо, расскажите, на что вы не жалуетесь. О господи! Отступать было некуда, и я коротко рассказал врачу основидениях. Он слушал меня, не перебивая, время от времени забирал вкулак свою рыжую бороденку и подергивал ее, словно пробуя, хорошо лидержится. Затем он расспросил меня о самочувствии, о том, как я засыпаю, оботношениях с родными и сослуживцами, о том, чем я болел, и тому подобное.Когда я ответил на последний вопрос, он начал яростно жевать нижнюю губу.Я подумал, что он ее, по всей видимости, сейчас откусит, но все обошлосьблагополучно. Губу он оставил в покое, но принялся вдруг чесаться. Онскреб голову, затылок, щеки, нос, подбородок. Если кто-нибудь и нуждается здесь в помощи, подумал я, так это нашмилый доктор. - Ну и что? - спросил я, не выдержав. Доктор не ответил, а принялся чесаться с еще большим ожесточением. - Вам не помочь? - как можно более кротко спросил я. Я просто не мог видеть, как человек пытается голыми руками снять с себяскальп. - Что? - вскинулся доктор. - А, это у меня такая скверная привычка.Впрочем, знаете, есть теория, по которой почесывание головы способствуетлучшей циркуляции крови и, соответственно, лучшему мыслительному процессу. Я засмеялся. - Смешно? - Простите, доктор, я понял, почему я с детства обожал, когда мнепочесывали голову. - О господи! - вздохнул доктор. - Что же вам сказать? С одной стороны,вы абсолютно нормальный человек, прекрасно ориентирующийся во внешнем миреи в своей личности... - Благодарю вас, - важно и с достоинством наклонил я голову. Но доктор продолжал: - С другой стороны, в ваших сновидениях есть, похоже, элементыпарафренного синдрома. Но только, повторяю, элементы. Я имею в виду самфакт общения с вашими человечками... Довольно странная комбинация, я бысказал. - Простите, доктор, за настойчивость. Допустим, я бы ничего нерассказывал вам о Янтарной планете. Создалось бы у вас впечатление, что уменя нарушена психика? - Безусловно и стопроцентно нет. - Вы говорите, в моих снах есть элементы, как вы называете,парафренного синдрома. В снах. Допустим. Но во мне, в моей бодрствующейличности, они есть, эти элементы? - Как вам сказать... Пожалуй, нет. Но опять же все не так просто. Дляэтого синдрома характерны чувства самодовольства, блаженства, веселости,эйфории. Ну-с, отбросим самодовольство. Оно, по-видимому, вообще нехарактерно для вас. Блаженство, пожалуй, тоже можно вывести за скобки. Авот веселость, эйфория - это как раз примерно то описание вашего состоянияпосле сновидений, которое вы мне дали. Вообще-то сновидения дляпарафренного синдрома не характерны. Речь идет, скорее, о галлюцинациях. Сдругой стороны, космические мотивы довольно часто встречаются в наше времяу больных парафренным синдромом. Как, впрочем, и при онейроидномсиндроме... Начав пользоваться привычной терминологией, доктор значительноповеселел. Что значит хороший костыль для хромого! - А это еще что такое? - Онейроидный - сноподобный. Это как бы кульминация острогофантастического бреда. Яркие чувственные впечатления... Боже правый, подумал я, это уже ближе. -...Они как бы зримы, эти впечатления, ярко выраженный эффектприсутствия. И тоже часто встречаются космические мотивы. - Похоже, - пробормотал я. - Возможно, было бы похоже, если б не одна маленькая зацепочка. - Какая же? - И при том и при другом синдромах всегда наблюдаются определенныесдвиги в психике. Недавно у меня лежал больной с этим же диагнозом.Прекрасный, милый человек, который терпеливо объяснял всем, что онответствен за судьбы Вселенной, поскольку все нити от всех звезд и планетон держит в руках. Иногда он очень вежливо просил кого-нибудь подержать,допустим, Альдебаран, поскольку звезда очень большая, держать ее трудно иу него устала рука. А не держать ниточку нельзя - улетит. Вселенная и такразлетается... Очень начитанный и интеллигентный человек. - И как, вылечили вы его? - Более или менее. - Ну, а что же мне делать? - Пока ничего. Абсолютно ничего. Если можете, отдохните немного. Спорт. Я улыбнулся. - Вы напрасно улыбаетесь. Если бы вы знали, какие громадные у насрезервы саморегуляции, вы бы не улыбались. - Простите, доктор, я улыбнулся, потому что моя жена тоже уговариваламеня отдохнуть. У нас под Москвой в Заветах Ильича есть родственница... - Ну и прекрасно. - Простите, доктор, еще раз за настырность. Допустим, вы проводитевсякие там исследования... - Вам не нужны никакие исследования. - Я говорю, допустим. И допустим, вы приходите к твердому убеждению,что я психически здоров. А сны будут продолжаться... - Ну и смотрите их на здоровье, если они вам не мешают. Тем более, выговорите, что чувствуете себя по утрам выспавшимся, отдохнувшим. - А вообще-то в психиатрии известны случаи таких серийных снов? - Строго говоря, это уже не психиатрия. Это скорее психология. Естьведь, знаете, специалисты по сну. Они бы, конечно, дали вам болееисчерпывающий ответ. Но, по-моему, такие случаи известны, хотя и не часты.Но, как правило, это однотемные сновидения, когда снова и снова снитсяодно и то же. Или сны-компенсации, когда человек переживает в сновидениивсе то, чего он не имеет в реальной жизни. Сновидение - не прямоевыражение компенсации, а искаженные символы, требующие интерпретации.Подавление побуждений обеспечивает силу для построения сновидений, апамять - сырьем, осадком дня. Это точка зрения Фрейда, который называлсновидение "фейерверком, который требует так много времени на подготовку,но сгорает в одно мгновение". Но Фрейд, как известно, слишком увлекалсяпобуждениями пола. Я же в ваших сновидениях эротического мотива неусматриваю. Адлер же считал, что человек видит сны, когда его что-тобеспокоит. Не случайно неприятных снов больше. Если не ошибаюсь, ихпятьдесят семь процентов, а приятные вещи снятся в два раза реже. НашСеченов называл сновидения небывалой комбинацией бывалых впечатлений... - Но ведь в моем случае... - Поймите, мозг - это чудовищно сложная машина. Личность человекапрактически неповторима, как отпечатки пальцев. Классически ясные случаивстречаются чаще в учебниках, чем в жизни. Вполне возможно, что у вассерийный, как вы выражаетесь, сон носит характер переработки, почерпнутойиз научно-фантастической информации. Гм, подумал я, бородач повторяет предположения семиклассника Антошина.Только тот пришел к ним значительно быстрее. - А как вы относитесь к возможности, о которой я вам уже говорил,доктор? То, что я каким-то образом принимаю информацию, посылаемую изкосмоса? - Именно поэтому-то я с вами разговариваю. Строго говоря, этоединственный реальный симптом, заставляющий вообще задумываться. Иначе ябы давно распрощался с вами. Бессмысленно. Силовое поле здравого смысла непроницаемо. Рыжему врачулегче посчитать здорового человека больным, чем приоткрыть дверь дляневедомого. Впрочем, его можно понять. Это действительно легче. Когдачеловек держит в руках нити от всех звезд и планет, как продавец воздушныхшариков, легче, конечно, прийти к выводу, что его нужно лечить, чемотнестись к нитям серьезно. - Спасибо большое, доктор. - Я достал из кармана приготовленный конвертс деньгами и попытался неловко всунуть его в огромную ручищу доктора. Рукабыла покрыта короткими рыжими волосками. - Это вам, - пробормотал я. - Деньги? - деловито спросил психиатр. - Да, - признался я. - Спасибо, но я не беру. Я вообще не имею частной практики. Меняпопросила Валентина Егоровна, а она такая женщина, которой не отказывают.Вы ее знаете? - Конечно, она жена моего близкого друга. - Передавайте ей привет. Желаю вам отдохнуть. Знаете, что я вам могуеще порекомендовать? Циклюйте полы. Великолепная трудотерапия. По дороге домой я вдруг вспомнил о своем друге Илюше Плошкине. Я невидел его уже несколько месяцев. Мы учились вместе в Институте иностранных языков, но у него былостранное хобби - психиатрия. Он сыпал психиатрическими терминами направо иналево. Меня он называл в зависимости от своего настроения олигофреномвообще, дементным, имбецилом и дебилом, подробно объясняя все эти градациислабоумия. Обижаться на него было нельзя, потому что Илья - самый добрыйчеловек на свете. На грани юродивости, говорил он сам о себе. Я долго перетряхивал карманы, пока не нашел двухкопеечную монетку. Помоим расчетам, Илья должен был быть еще на работе. Там он и оказался. - Это ты, олигофрен? - радостно забулькала трубка на другом концепровода, и у меня сразу потеплело на душе. - Я. Как живешь? - Не паясничай! - еще громче закричал Илья, так что в трубке задрожаламембрана. - Не лги себе и мне. Тебе что-то нужно от меня. Скажи честно ипрямо. - Есть у тебя какая-нибудь более или менее популярная книжка попсихиатрии? - Ты что, смеешься? Есть, конечно. И книжки и учебники. Ты же знаешь,психиатрия - мое хобби. Ты помнишь диагнозы, которые я тебе ставил? - Помню. Олигофрен, идиот, дементный, имбецил и дебил сразу. - Что значит запало в душу человеку! Ну и как, оправдываешь ты диагноз? - Стараюсь, Илюша. Ты когда будешь дома? - Через час. - Если ты не возражаешь, я зайду к тебе и возьму что-нибудь. Учебникили книжку по психиатрии. - Не пойдет. - Почему? - А потому, что в таком случае я закрываю лавку и освобождаюсь черезтридцать секунд. Обмен технической информацией будет продолжаться и безмоего личного руководства. - А с работы тебя не выгонят? - Меня? - Тебя. - Меня нельзя выгнать. - Почему? - Потому что у меня ужасная репутация. Все знают, что я разгильдяй, аразгильдяев не увольняют. Разгильдяев жалеют. - Мне стучат в дверь. - Ладно, ты где? Я назвал свои координаты, и мы договорились встретиться через полчаса. Илюша был все таким же. Толстым, уютно-измятым и полным энтузиазма. Каждый раз, когда я вижу его после мало-мальски длительного перерыва, ябоюсь, что он вдруг похудеет и перестанет походить на Пьера Безухова. Ноон, к счастью, не худеет. Скорее наоборот. Он долго и ласково выбивал пыль из моего пиджака, изо всех силпохлопывая по спине, тряс, жал, крутил, вертел, рассматривал и наконецудовлетворенно кивнул: - Пока вроде ты ничего. - В каком смысле, Илюша? - Признаков синдрома ИО нет как будто. Впрочем, два месяца - слишкоммалый срок для такого анамнеза. - А это что такое? - ИО? Я разве тебе не говорил? Синдром Ионыча. Помнишь такой рассказАнтона Павловича? Я так называю тех, кто начинает дубеть и прокисать.Симптомы: свинцовость во взгляде, замедленная реакция на нижестоящих,расширение и уплощение зада... Однокомнатная Илюшина квартира являет собой абсолютный беспорядок,первозданный хаос. Вселенную до сгущения пылевых облаков и образованиязвезд. Однако пыль здесь в отличие от Вселенной сгуститься не может,потому что покрывает ровным толстым слоем почти все в квартире, заисключением протоптанной хозяином тропинки. - Ты уж меня прости, - вздохнул Илья. - Ты же знаешь, это у меняпсихическое заболевание такое. Все собираюсь описать его, да времени нехватает. Я страдаю навязчивой идеей, что чистота в конце концов погубитчеловечество. Природа не терпит чистоты и мстит человеку за стремление кчистоте и гигиене. Здесь, на маленьком островке в море противоестественнойстерильности, я живу в гармонии с природой. Погоди, сейчас есть будем. - Здесь? - искренне изумился я. - Здесь есть? - Здесь, к сожалению, нельзя, - вздохнул Илья. - Почему? - спросил я. - Пробовал я... - Ну и что? - Скрипит очень. - Что скрипит? Стол? - Пыль, глупый. Пыль скрипит на зубах. Да громко так, соседи стучат. - Пошел ты к черту! - Видишь, как ограничен твой мозг. Чуть выберешься из болотабанальности, а ты уже с палкой стоишь - пошел к черту. Ах, Юра, Юра,бедный мой маленький имбецилик! Ладно, пошли на кухню. А пока я будуготовить, вот тебе учебник психиатрии. Держи. Боже, я никогда не видел столь обстоятельно проработанной книги! Каждаявторая строчка была подчеркнута, против абзацев стояли каббаллистическиезнаки, а некоторые страницы пестрели таинственными цифрами, выведеннымиИлюшиной рукой. Вербальные иллюзии, слуховые галлюцинации... Гм... ОписаныВ.Х.Кандинским еще в XIX веке. Больной уверен, что его мысли принадлежатне ему самому, а кому-то другому и вложены ему... Так, так... Больныежалуются на "сделанные" воспоминания, сновидения... Ага, это уже ближе,подумал я. Странно, но я нисколько не волновался. В глубине души я был уверен, чтосовершенно здоров. Сделанные сновидения. Ну, допустим. Что еще здесь? Псевдогаллюцинации всочетании с ощущением чуждости и "сделанности" собственных мыслей, ихоткрытость носят название синдрома психического автоматизмаКандинского-Клерамбо. Увы, подумал я, до психического автоматизма мне далеко. Никакихсделанных мыслей, никакой открытости. Двинемся дальше. Навязчивые идеи.Мысли, от которых человек не может, хотя и хочет, освободиться. Освободиться от мыслей о Янтарной планете я действительно не могу. Но яи не хочу. Сверхценные идеи. Это еще что такое? Мысли не носят нелепого характера,но больной неправильно оценивает их, придает чрезмерно большое значение,которого объективно они не имеют. В отличие от навязчивых идей сверхценныеидеи не сопровождаются тягостным чувством навязчивости и желаниемосвободиться от неправильного образа мышления. А что, это уже довольно близко ко мне. Тягостного чувства нет, желанияосвободиться нет, а мысль о том, что впервые в истории человечествакакая-то другая цивилизация пытается сообщить нам что-то о себе, - так этоже явно пустяковая мысль, которой... как там говорится?.. придаютчрезмерно большое значение, которого объективно мысль не имеет. Ладно, эдак утонешь в толстенном томе. Ага, вот мои любимые клички -олигофрены, дебилы, имбецилы, идиоты. А вот и мой собственный парафренный бред. Я начал внимательно читать:"Больной часто считает себя святым, сверхчеловеком, призванным решатьсудьбу человечества". Святой ли я? Увы, нет. На сверхчеловека, пожалуй, тоже не тяну. Не тавесовая категория. С судьбами человечества - уже ближе. "Парафренный синдром, - продолжал я читать, - отличается отпараноидного фантастического бреда. Однако этот критерий нельзя признатьвполне удачным. Вероятно, более правильно рассматривать переход бреда наступень парафрении как дальнейшее углубление процесса дезавтономизацииструктуры личности. Личность при этом путает свою биографию с чужой, легкоприсваивает данные чужой жизни". Боже, подумал я, какая неточная наука! Дезавтономизация структурыличности. Путаю я свою биографию с чужой? Пока еще нет. - Ты еще не тронулся? - послышался из кухни голос Илюши. - Держусь из последних сил, - буркнул я. - Тогда иди есть. Кухня, к моему изумлению, оказалась чище, чем была в прошлый раз, аяичница с жареной колбасой выглядела просто великолепно. - Выпьем по рюмочке? - спросил Илюша. - Мне предписано отдыхать и циклевать полы, а ты провоцируешь менярюмочкой. Товарищ, друг называется!.. - Уймись, - ласково пробормотал Илья и налил в рюмки что-то похожее поцвету на лимонную настойку. Мы чокнулись и выпили. Водка, настоянная на лимонных корках, былахороша. - Ну, так что с тобой стряслось, мой бедный друг? - А терпения у тебя хватит выслушать меня? - Не морочь голову. На что еще годятся друзья? Только чтобывыслушивать. Я начал рассказывать. Илья доел яичницу и слушал меня, полузакрывглаза. Мне показалось даже, что он задремал, но он серьезно покачалголовой, когда я спросил, разбудить ли его к ужину. Я рассказывал и остро, всей своей шкурой, всем своим нутром, понимал,как нелепо звучит мой рассказ. Стражам здравого смысла даже не приходитсяотбиваться от меня. Одного их вида достаточно, чтобы мои истории замерли,остановились, потеряли краски, высохли и превратились в серую пыль.Подобно той, из которой сгущались звезды и которая лежала толстым слоем вИлюшиной комнате. Но Янтарная планета все равно пела во мне, бесстрашно рвалась наружу, ия рассказывал, рассказывал, стараясь вложить в слова хоть частицуоранжевого отблеска, в котором жил У и его братья. Когда я замолчал, я почувствовал странное ликование. Мне почудилось намгновение, что Илья поверил мне. Он сидел, по-прежнему полузакрыв глаза, ине шевелился. А может быть, он все-таки заснул? Пауза все росла, набухала огромным пузырем. Наконец он открыл глаза ипосмотрел на меня. - Юра, - сказал он, - я хочу задать тебе пошлый вопрос. - Задавай. - Это правда? То, что ты мне рассказал? - Да. - Тогда ты совершенно напрасно ходил к врачу и читал психиатрию. - Почему? - Потому что ты здоров. Если, конечно, не считать легкого слабоумия,которым ты страдал всегда. Во всяком случае, с тех пор, как я тебя знаю.Хочешь, я удивлю тебя? - Хочу. - Я верю тебе. - Правда? - спросил я и почувствовал, как предательски дрожит у меняголос. - Правда. - Спасибо, Илюша. - Не знаю почему, на глаза у меня навернулись слезы. - Не говори глупостей. Понимаешь, я верю тебе. Это... это фантастично!Но я ловлю себя на мысли, что реагирую на твои слова не так, как долженбыл, наверное. Ты сам-то понимаешь, что произошло? Контакт! Первый контактс братьями по разуму, первая весточка от другой цивилизации! Величайшее,грандиознейшее событие в истории человечества! Бежать, кричать, звонить вколокола! Праздник людей, праздник планеты! А вместо этого мы сидим в этоймаленькой грязной квартирке и более или менее спокойно разговариваем. А тызнаешь, почему? Потому что даже ты сам не до конца уверен, что это всетак. И я. Что ты думаешь, напрасно, что ли, наш мозг так натренировался врациональном мышлении? О нет! Все, что он пропускает сквозь себя, онстремится объяснить, объяснить рационально. А как объяснить твои сны?Рацио-то в этом случае дохленькое, хиленькое, похожее на какую-нибудьнаучно-фантастическую повесть. Ну хорошо, будем холодны и неторопливы, каксудьи. Какие у нас есть доказательства? Рассказ Юрия Михайловича Чернова.Он хороший, честное слово, он хороший. Вот, пожалуйста, характеристика изшколы: "За время работы... как квалифицированный, дисциплинированный" итэдэ. Отзывы знакомых. Свидетельство жены: "Он, знаете, мне почти никогдане лгал. Так, больше по пустякам". Что еще? Я глубоко вздохнул. - Вот то-то и оно-то, - продолжал Илья. - Ты спросишь: "А как же тысказал, что веришь мне?" Я верю. Я верю и не верю. Я верю, потому что знаютебя. Но не это главное. Верю, потому что хочу верить. Я идиот и романтик.Я не вырос. Я задержался в умственном и эмоциональном развитии. Я ребенок.Глупый ребенок. Мне хочется праздника. Чудес. Неожиданных, ярмарочныхчудес, которые показали бы кукиш размеренным будням, размеренным, умнымлюдям. Поэтому я верю тебе. Точнее, даже не верю, а хочу верить.Понимаешь, хо-чу! А диплом мой, кора больших полушарий - они упрямятся."Позвольте-с, - мямлит кора, - эдак-с всякий начнет утверждать, что он сангелами по ночам беседует, всевышнего в виде горящего куста видел". И чтоей возразить, коре-то? Кора хитра, ой как хитра! И сильна! За нейкультура, за ней наука. А против - маленький дурачок, которому хочетсячуда. И второй дурачок, который это чудо ему обещает. - Прости, - сказал я, вставая. Мне стало грустно, но все равно я не могсердиться на него. - Мой маленький бедный дебил! - сказал Илья с такой пронзительнойнежностью и дружеским участием, что сердце мое трепыхнулось от теплойблагодарности и потянулось навстречу толстому человеку в очках, сидевшемунапротив меня. - Не валяй дурака. Сиди и слушай умные речи. Все, брат,сводится к маленькому, пустяковому вопросику. Совсем пустяковомувопросику. Нужно получить объективные доказательства того, что тыпринимаешь во сне какую-то информацию. - Только и всего? - Только и всего. И ты мне позвонишь завтра или послезавтра. И за этовремя я что-нибудь придумаю. - Если бы ты мог! - сказал я с таким жаром, что Илья почему-то закрылглаза и несколько раз энергично кивнул головой. - Смогу, - сказал он. - Ты ведь знаешь, я гений. - Знаю, - сказал я. Он действительно гений, мой нелепый, толстый и измятый друг. Если бы онтолько так не разбрасывался. Я, кажется, уже и думаю, как Галя, пронеслосьу меня в голове. - Ты думаешь, я стараюсь только из любви к однокашнику? - Нет, наверное. - Ты прав. Я хитрый. Я эгоист и все время думаю; а вдруг Юрка и вправдувходит в историю? А тогда и я эдакой Ариной Родионовной шмыг - и проскочилвместе с тобой. И твои биографы двадцать первого или тридцать первого векабудут отмечать, что первым, кто поверил посланнику небес, был его другИлья Плошкин, человек неряшливый, но огромного интеллектуального мужества.Ну как, берешь меня в Арины Родионовны? В историю берешь? - Беру, Арина Родионовна, беру. Собирайтесь. Галя, разумеется, обрадовалась, что и врач порекомендовал мнеотдохнуть. - Ты сам договоришься в школе? - Нет, Люш, ни я не буду договариваться, ни ты тем более, - сказал ямягко, но твердо. - Почему? - Галя посмотрела на меня с легким недоумением. Если говорить честно, она не привыкла, чтобы я говорил "нет". То естьиногда я, конечно, говорю слово "нет", но в расчет оно не принимается. - Потому что ни от чего отдыхать мне не нужно. Я совершенно здоров. ИИлья Плошкин подтвердил это. А он величайший из психиатров-самоучек,которых я знаю. Галя не удостоила Плошкина даже фразой. Она его не очень долюбливает.Может быть, она подсознательно ревнует меня к нему. Может быть, онасодрогается при мысли о хаосе в его квартире, а скорей всего, в нейговорит инстинктивное недоверие замужних женщин к холостым друзьям мужа. Мне вдруг стало жалко жену. Бьется она, бьется со мной, пытаетсясделать из меня взрослого, солидного человека, а он фортель за фортелемвыкидывает. То от аспирантуры отказался, то по ночам с маленькимичеловечками беседует. И не хочет при этом отдохнуть у тети Нюры. - Люш, - виновато вздохнул я, - я, так и быть, согласен полечиться.(Галя бросила на меня быстрый подозрительный взгляд.) Он порекомендовалмне циклевать полы. Узнай, кому из знакомых нужно недорого отциклеватьпаркет. - Идиот! - сказала жена. Боже правый, что они, все сговорились, что ли, называть меня идиотом,дебилом, имбецилом? А может быть, устами друзей и близких глаголет истина? - Почему? Разве физический труд не облагораживает человека? Вон ЛевНиколаевич Толстой пахал, почему же я не могу циклевать полы? Может быть,в них я как раз и найду истинное призвание. Ты все время сама подзуживаешьменя, чтобы я ушел из школы... Мы разбогатеем, купим арабский гарнитур.Нас будут звать в гости заинтересованные заказчики... Удивительное дело, я испытывал сегодня какое-то сладостное чувство,поддразнивая Галю. Словно мстил ей. А может быть, я и мстил ейподсознательно за то, что она не верила мне? - Успокойся. Если ты думаешь, что я ввяжусь в ссору с тобой, -клиническим тоном сказала Галя, и глаза ее стали утренне-суровы и колючи,- ты ошибаешься. Телевизор и то интереснее...