Припомнилось Ульяне не только богатая хата матери, но и как она ушла с маленькой Наташей от Савки к матери, не думая о своём будущем

Муж был на работе. Она запеленала Наташу, собрала несколько пелёнок в узелок и ушла. У матери с отцом не сладко жилось. Вставала чуть свет и до вечера вся в поту с таким большим хозяйством. По вечерам гнулась до позднее ночи за шитьём и вышиванием. Всем нужны были вышитые рубашки, а ещё приходилось вышивать кучу рушников, себе сорочки, бо такая была мода. Красивая, но она требовала больших жертв. Работа, работа и работа… Зато своя семья: мать, братья и нет ненавистного Савки…

А тот посидел один дома несколько дней и тут узнал, что советчики хватают бывших махновцев и тех, кто им сочувствовал: встречал батька Махно с хлебом – солью. Правительство боялось, что отважные махновцы смогут снова сгруппироваться. И только свистни им – соберутся и заварят такую кашу, что голова кругом пойдёт. Батьку не доверяли, хоть и жил уже за границей. Ведь впереди нужно будет создавать колхозы. Кто знает – пойдёт ли народ в то общее хозяйство? Вряд ли добровольно можно перестроить весь уклад деревенской жизни и новое представление о ней в головах деревенского народа? И был приказ: «Если не уничтожить бывших махновцев, то растолкать их всех по тюрьмам…» И Савка швыдко скрылся. На дверь хаты повесил железный крючок, а сам уехал в Донбасс на шахты. Нашёл сам себе каторгу: работал под землёй сцепщиком вагонеток с углем. Зато в их деревне появились новые люди − трое стройных, бравых молодца. Красивые, холёные, совсем не похожие на деревенских парней, хоть и ходили в вышитых рубашках, подражая деревенским. Руки у них были белыми, не огрубевшие, с тонкими длинными пальцами. Сами всегда с виду спокойные, степенные, самостоятельные. Ясно, что чужие. Расселились по богатым хатам, и охрана вроде у них была, негласная. Но народ знал, что была. Один из них, Григорий, и приметил Ульяну. А та как-то встретила Петра, спросила:

− Ну как живёшь?

− Гарно живу. Жинка у меня хорошая, ласковая, да внимательная…

− А меня хоть когда-нибудь вспоминаешь? Ведь клялся, что любил, значит брехал всё?

− Почему брехал? Но что с воза упало, то пропало. Разошлись наши с тобой дороженьки, когда уехала на тачанке с махновцами. И не говори, что увезли силой. Не захотела бы сама – не уехала бы…

И равнодушный, чужой, не обращая внимание на слёзы Ульяны, ушёл… Будто растаял…

«Девичьи слёзы, что утренняя роса, − думал Петро, − Глянет солнце – и высохнут…»

С появлением Григория хотелось отомстить и Савке, и Петру. Нет, не очень ей был люб этот «барчук», который не всегда понимал её деревенскую душу. И говорил часто глупые слова, не то восхищался ею, не то насмехался: «Клеопатра мы моя, одеть бы тебя, как королеву… Была бы неотразима…»

А сам был ласковый, обходительный. Но кто знает, откуда он пришёл? Ясно, что скрывается от советов, да и Григорий ли он? Может Андрей или Илья? И родители его видно не нашего поля ягодки. Но встречались. Стала по вечерам бегать на свидание. Бегала, бегала, да и прижила ещё одну дочку, беленькую похожую не то на Григория, не то на Савку. Ахнула Ульяна: «Что натворила? Зачем ей эта дытына? Кто она, Ульяна, Григорию и кто он ей? Так пусть и это дитё умрёт от воспаления лёгких. Но Григорий приставил своего человека нянькой для ребёнка, не то своего ординарца, не то телохранителя. И жил тот в семье Тараса, как работник по дому. Поп дал девочке имя Анна. Но деревенские власти на родившуюся не дали никаких документов: «Какая у ребёнка фамилия: Тараса, Савки или Григория? Да приезжий и фамилию, наверно, носит фальшивую?..»

Итак, Ганьке поп дал имя Анна, но Ярына называла её Ганной, а Андрей, брат Ульяны, дал ей ещё одно имя: Галя. И случилось это в то время, когда через год Савка появился в их деревне.

Злые, подлые языки тут же рассказали Савке, что пока он надрывался под землёй, Ульяна нашла себе полюбовника. Махновец повесил на поясе гранату, которую когда-то спрятал на чердаке, − и в хату к Тарасу. Вся семья, кем-то предупреждённая, разбежалась: кто в клуню, кто к соседям, кто в садок. В хате осталась только колыска с дитём да Андрей, сидевший тут же на лавке.

Савка вошёл в переднюю и сразу направился к колыске, подвешенной к потолку:

− А цэ откуда оно взялось?