Бриз – легкий ветер с суши на море, не то, что во Франции мистраль сильный северо-западный на юге страны

Бриз подул уже с утра на следующий день и пригнал комиссию с начальником управления школами Томской железной дороги. Уселось то солидное начальство на стул, который жалобно скрипел, готовый вот-вот развалиться. Хорошо, если бы потихоньку взял и поломался, а если бы с налёта рухнул? Не обошлось бы без бума – шумихи, была бы своя гамма чувств и звуков…

Но начальство не ругалось. Стул всё-таки не рухнул, и девушкам пообещали каждый вечер выдавать кроме хлеба картофельный суп…

Так и было. Слово – золото. Правда, кроме редко плавающих кусочков картофеля в том супе ничего не было, но это было всё-таки поддержкой голодающим будущим учителям…

Получив к осени документ учителя начальных классов, Ганна вернулась домой. Через неделю выехала на работу по месту назначения, в Кузбасс. Уезжала с радостью, о своём поле уже не думала. Тут же узнала, что мать получила письмо от бабушки, в котором писали о судьбе тех, кто оставался на Украине. Их Старую Осоту освободили и тут же срочно сообщили, что Ефим со своим сыном погиб в партизанах. Тихон тоже был в лесу у партизан. Домой вернулся с младшим сыном, а старший и жена тоже погибли, выполняя очень сложное задание. А Савку в шахте раздавило буферами вагонеток. И это горе нужно было пережить… Погиб Савка! Боже мой. Мой нелюбимый и любимый до слёз…

Итак, бывший кулак до старости трудился с сыновьями. Но всё не был угоден Советской власти: его преследовали, выселяли. Приходилось бросать всё и устраиваться на новом месте, обживаться, поливая потом эту грешную землю, будто разбивать бивак – временное жилище. И жил всегда как изгой – изгнанник племени. И не было виртуального мира, места, чтоб можно было спокойно жить. Синдром советской болезни тянул свои клешни и доставал везде. Не пела ему свои хоралы жизнь. Пели только Ярина с Фёдором и то не всегда.

Но остался ещё старший сын Макар. Воевал на всех фронтах, израненный вернулся домой. Больной, еле передвигавший ноги, но построил жене, Ольге, хороший дом. Покрасил полы и скончался… Апоплексия… Остался один Андрей да больной на Украине Тихон… Рухнула большая семья…

Забегая наперёд, можно сказать, что уже после войны вызвали Андрея в особый отдел и заявили: «Как это ты тут пристроился? Дом, огород, пасека… Начальник… А не на Колыму тебя отправить?»

Думается, что бочками возил Андрей тем начальникам мёд. И вроде отстала та кэгэбэшная сволочь. Отстала, но пошатнула здоровье. Доучил в институтах детей и свалился. Потом ушёл и он в неизвестную даль. После него только год прожила жена. Не стало и её, не стало и Ярины… Перед смертью, придя в сознание, она села на кровати и спела украинскую песню. «Ой, на гору я шла, шла. Тяжело несла…» Допела, легла на подушку и через пять минут умерла. Одной из лучших женщин с прекрасным талантом не стало… Да помолюсь я ей, моей певунье и бабушке, поблагодарим бога и небо, что она жила на этом свете, помогла своим внукам получать высшее образование. Им рогаток, как Ганне, никто не ставил. Учились, получали свои места по праву. Никто их уже не гнал в шею по большим просторам СССР.

Ганна уехала в Кузбасс, в Кольчугино учить детдомовских детей. Их собирали на освобождённых от немцев местах и направляли подальше от фронтов, в Сибирь. Война ещё шла, но бои «катились на запад», так же пели с эстрады певцы. А молодой учительнице страшно было оглянуться назад. Да и времени особенно не было: работала в две смены. Дети были по возрасту как она… Да, почти такие, но не совсем. Они не умели смеяться, на переменах не бегали, а, став вдоль стен в коридоре, стояли, как старушки… Разница небольшая была в возрасте, а вот общее то, что учительница тоже не умела смеяться… Она могла заплакать, когда кто-нибудь распахивал вдруг свою душу перед учительницей и плакал. Тогда плакала и она… Но это было так редко. Дети, прожившие в тылу немцев по два года, видавшие сотни смертей, прятавшиеся зимой в копнах и стогах, очень редко распахивали свою душу даже учительнице. Душа у них запеклась, обожглась и затвердела камнем…

Потеряв такого работника, как Ганна, семья не могла обеспечить двух коров ни сеном, ни соломой. Никто не стал засевать просом поле Ганны. Тоня оказалась не такой прыткой, хоть умела и доить. Но не умела получать пятёрки в школе, не вязала и кружева. Была обычной девчонкой, как тысячи других её сверстников. Она не импонировала своими знаниями, не была сама импозантной, не макроцефал – человек с большой, если не головой, то умом. Не стремилась, если не в виртуальный – несуществующий, то хотя бы заманчивый, неизвестный мир. Бриг не уносил её мечты в далёкое плавание. Все симптомы были на то, что будет заурядная личность. Ограничится неплохим мужем и парой детишек.

Правда, косы у Тони были длинные и густые, как у матери, но не «воронье крыло», а удивительно белые. Такие же косы росли и у Ольги, которые иногда заплетала мать. «А ну-ка дай заплету твою довбню, бо вон ходишь какая патлатая», − говорила Ульяна, но не зло, а с какой-то теплотой. В Ольге Ульяна улавливала что-то от Наташи, наверное, с того момента, когда та приносила пустые пончики. А может и то, что Ольга училась не хуже Ганны, лучше даже Ярыси. Исключительную имела память и способности, превзойдя всех сестёр в семье. В физике – даже Ганну. Превзошла и физической силой. Один взмах топора – и разлеталась чурка, даже лучше, чем у Фёдора. Такой силы редко встретишь у парня, не то что у девчонки… Да, Ульяна видела в Ольге что-то от Наташи, ведь и родила она Ольгу взамен той..