Точно не знаю, когда вошло в моду и обрело огромную популярность словосочетание «латеральное мышление» (то есть боковое, нетрадиционное). Словно по мановению волшебной палочки, обычное логическое и дедуктивное мышление стало считаться чуть ли не смертным грехом. Все его прежде неоспоримые достоинства вдруг были выброшены на свалку, и всякий, кто не хотел быть принятым за ископаемое, стремился выглядеть эксцентричным оригиналом. Мыльный пузырь интернетовских доткомов был раздут как раз этим заблуждением - верой в то, что «креативность» и индуктивное мышление могут заменить логику и основополагающие принципы бизнеса, а не дополнить их.
Как писал Анатоль Франс, «чтобы вершить великие дела, мы должны не только действовать, но и фантазировать». В шахматах фантазией называют тип воображения, позволяющий выйти за рамки обычных схем и ошеломить соперника. Тут мы отвлекаемся от расчета вариантов и стараемся увидеть скрытые возможности позиции. Иногда удается найти парадоксальную идею, которая нарушает позиционные принципы, но приносит победу благодаря исключительному сочетанию факторов на доске.
|
|
Как ни странно, шахматные компьютерные программы довольно часто выдают ходы, поражающие людей «буйной» тактической фантазией. Машина не опирается на готовые схемы и лишена предубеждения против некрасивых, нелогичных или абсурдных ходов. Она просто считает варианты и выбирает лучший, по ее шкале оценок, ход. Для человека, скованного условностями привычек и вкусовых предпочтений, такая жесткая объективность почти недостижима.
Вообще- то я не склонен чересчур полагаться на общепринятое мнение, но иногда не остается другого выбора. Так случилось и во время работы над первым томом «Моих великих предшественников». После его выхода в шахматной прессе прокатилась волна критики: ныне каждый любитель, как и профессионал, имеет в своем арсенале компьютер с мощной шахматной программой, что позволило им быстро обнаружить «дыры» в моих аналитических выкладках, нередко основанных на давних выводах классиков.
Так, я внимательно изучал сложное окончание 5-й партии матча на первенство мира между Эмануилом Ласкером и Карлом Шлехтером (1910). Исход поединка имел большое спортивное значение: это было единственное поражение Ласкера в матче, которое едва не лишило его чемпионского титула! Естественно, партию подробно прокомментировали многие сильные шахматисты, включая самих участников. И Ласкер, и его будущий преемник на троне Капабланка утверждали, что можно было спасти партию остроумной жертвой ферзя.
|
|
Изучив их анализы, я с ними согласился: после принятия соперником жертвы ферзя Ласкер действительно спасался. И я написал об этом в своей книге Ошибка заключалась в том, что Шлехтер не был обязан брать ферзя! Это сразу же обнаруживает компьютер: ведь его не волнует, что ферзь - сильнейшая фигура, для него имеет значение лишь оценка позиции… Пять поколений комментаторов исходили из предубеждения, что «дареного» ферзя надо брать, и лишь после этого начинали анализ. А компьютер проигнорировал жертву ферзя и указал несложный путь к победе.
Мне хочется верить, что если бы я сам играл эту партию и был погружен в перипетии борьбы, то нашел бы «компьютерный» выигрыш. Ранее мы уже обсуждали вопрос, почему интуитивный вывод, сделанный под давлением обстоятельств, часто бывает более точным, чем результат спокойного отстраненного анализа.
В игре, так сильно зависящей от логики и связанных с ней закономерностей, очень трудно сохранять свежий, непредвзятый взгляд на позицию.
Нас должны вдохновлять примеры великих шахматистов, почти всегда находивших оригинальные способы приводить соперников в замешательство. Но никто не делал этого лучше, чем восьмой чемпион мира Михаил Таль. «Рижский кудесник» прославился своей агрессивной и непредсказуемой игрой еще до того, как в 1960 году поверг с трона великого Ботвинника. Он смело жертвовал «ни за что» фигуры и пешки, кощунственно нарушая исповедуемые Ботвинником принципы современных научных шахмат. Таль заново открыл в шахматах романтическое направление, возродил и вознес на небывалую высоту атакующий стиль игры середины XIX века, когда уход в оборону считался признаком трусости.
Как ему удавалось это делать? Почему кони Таля оказывались более проворными, а его слоны - более стремительными, чем у других гроссмейстеров? Он был замечательным «счетчиком», но это лишь малая часть его дара. Таль чувствовал моменты, когда одних расчетов уже недостаточно для решения проблемы! Об этом в одной из своих книг он поведал сам, вспоминая о партии, сыгранной им в 1964 году с гроссмейстером Васюковым:
«Там создалась очень сложная позиция, в которой я собирался пожертвовать коня. Не совсем очевидная жертва, возникает множество вариантов. Я начинаю их добросовестно считать и с ужасом убеждаюсь, что из этого ничего не получается. Мысли громоздятся одна на другую. Тонкий ответ противника, пригодный в одном случае, вдруг переносится мною в другую ситуацию и там, естественно, оказывается совершенно непригодным. В общем, в голове возникает совершенно хаотическое нагромождение всяких ходов, подчас даже не связанных друг с другом, и пресловутое «дерево вариантов», от которого тренеры рекомендуют отсекать по веточке, у меня разрастается с неимоверной скоростью.
И вдруг мне почему-то вспомнилось классическое двустишие Корнея Ивановича Чуковского:
Ох, нелегкая это работа,