Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками, казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.
— Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя, — задумчиво произнесла Аня.— Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!
Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.
— Не сбежишь?
— Теперь — никогда! — сказал я. — Я за этим приехал.
— За чем?..
Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора:
|
|
— Как мне открыть нашу картотеку с клонами?
— Набери слово «klon». Зачем тебе?
— Мы пробуем без тебя, пока ты там любишь красивых женщин.
— Хорошо, — сказал я, — пробуйте.
— Когда вас встречать?
— Мы уже в пути… Всем нашим привет, — сказал я, отключил и спрятал телефон.
В каком-то уютном скверике нашлась одинокая, ожидающая нас скамейка, на которую мы, не сговариваясь, присели передохнуть и еще раз поцеловаться перед тем, как отправиться домой. Это был рок: мы не могли оторваться друг от друга! Уже светало, и руки мои, конечно, ослушавшись меня, стали блуждать по ее спине в поисках каких-то застежек и тут же нашли упрямую, неподвластную пальцам молнию, которую Аня сама помогла расстегнуть, и вскоре, и мы в это поверили — вдруг мы оказались совсем голыми, как Адам и как Ева, голыми настолько, что ее нежная кожа казалась горячей на этой неуютной скамейке под раскидистым платаном, где ни один любопытный листик не шевельнулся, чтобы не спугнуть наши чувства, и нам не было холодно в этих парижских предрассветных сумерках до тех пор, пока нас не разбудили первые птицы. Мы спали, свернувшись в клубок, и было неясно, как этот клубок из двух любящих жарких тел мог держаться на этой неуклюжей остывшей скамейке. Мы спали «валетом», и я, как заботливый отец, отогревал своими ладонями и дыханием ее глянцевые мерзнущие голени и колени. Представляю себе эту картинку — «валет»!
|
|
— Не могу себе представить, — говорит Лена.
— Я нёс какую-то несусветицу.
— Что это было? — просыпаясь, сонно спросила Аня, кутая себя в мой пиджак, — просто ужас, какая-то жуть...
— Варфоломеевская ночь, — сказал я.
— Похоже, — буркнула она с удовольствием, не открывая глаз, — и если говорить sans phrases (коротко фр.) ты зарезал меня.
«Разве ты не этого хотела?». Я только намеревался задать свой вопрос, но он мог совсем ее разбудить, и я промолчал. Это была ночь любви и воспоминаний. И хотя я читал эту книгу с закрытыми напрочь глазами, кожа пальцев и губ открывала мне те страницы, что когда-то были бегло прочитаны, как стишок из школьной программы, прочитаны и забыты, и вот моя кожа будила теперь воспоминания тех далеких дней, которые казались забытыми навсегда. И память моя проснулась. Я вспомнил и эти плечи, и эти колени, и эту атласную упругость кожи, и ту же россыпь, россыпь милых родинок вдоль белой линии белого живота, родинок, сбегающих маленькой стайкой одна за одной к пупку, точно божьих коровок, спешащих к роднику. Я вспомнил и этот родник, источник прежних моих наслаждений… Как я мог его забыть?
— А что это у тебя на плече? — спросил я, указав глазами на татуировку.
— Крестик, — сказала Аня.
— Вот видишь, — сказал я, — ты уже тоже… Меченая …
— Да…
Это был праздник, рай!
Уже когда стало светать, мы нашли нашу машину и покатили домой. И снова, еще не успела закрыться входная дверь, снова набросились друг на друга, сон пропал, и мы не слышали ни звона, случайно задетой моим локтем и разбившейся о паркет какой-то там вазы, ни хлещущей через край ванны теплой воды, не видели разбросанных по всей спальне наших одежд… Запах сгоревшего кофе привел Аню в чувство…
— Содом и Гоморра, — сказала она и помчалась в кухню.
— Гибель Помпеи!— согласился я.
Какая там Тина?!
Затем она кому-то звонила, я не прислушивался.
Потом мы отсыпались... Когда меня разбудил телефонный звонок, я лежал рядом с ней совсем голый. Будто от самой скамейки и до этой постели я топал по всему городу без клочка одежды. Я видел ее обнаженное плечо, шею, сбившиеся на бок роскошные рыжие (как у Тины?) волосы. Она спала на правом боку, но когда зазвонил телефон, тотчас проснулась и, не открывая глаз, стала ощупью искать трубку на стекле журнального столика.
— Да, — сказала она и стала слушать.
Мой телефон пиликнул еще несколько раз. Она по привычке взяла свою трубку и, естественно, не могла ничего услышать. Затем сообразила в чем дело.
— Это тебя.
Я смотрел на светлые шторы, по которым, смеясь, прыгали солнечные зайчики. Она повернулась на левый бок и, улыбнувшись сквозь дрему, открыла глаза.
— На, держи, это тебя, — повторила она, положив свой и подавая мне мой телефон. И с головой уползла под одеяло.
Снова звонил Жора.
— Ты купил мне подарок?
— Слушай!— сказал я и рассмеялся.
— Шутка, — сказал он, — ты надолго там обосновался? Обабился что ли? Здесь работы полно…
Он коротко сообщил о своей поездке в Японию и уже сегодня, в четверг, уточнил он, ждал меня в лаборатории. Как, впрочем, мы и договаривались.
— Тут тебя поджидает сюрприз. Наш миленький Вит… Жадный он у тебя!
— Я знаю, — сказал я, — он мне звонил. Он просит очередной миллион.
|
|
— Дай ему половину, — сказал Жора, — пусть подавится.
— Сам дай.
— Ладно, приезжай, разберемся.
— О’key, — поставил я точку в разговоре.
Мне не хотелось ничего объяснять, и я сказал, что перезвоню позже.
— У тебя такой тон, словно ты стоишь под венцом в храме Парижской Богоматери.
— Так и есть.
— Я рад за тебя, — сказал Жора, — очень рад. И пока пишет твой карандаш, ты должен, не покладая рук, трудиться, трудиться…
Жора был весел, видимо, у него появилась уверенность в том, что дела наши сдвинуться с мертвой точки.
Наконец мы выспались и теперь просто молча лежали рядом, глядя в потолок.
— Ты — чудо!— прошептала Аня, приподнимаясь на локоть, — знаешь, я… Что это у тебя?
Она глазами указала на мою голень, где красовался тот злополучный шрам от пули, настигшей меня в Валетте.
— А, так… ерунда, — сказал я, — Мир хотел ухватить меня за лодыжку.
Чтобы коснуться пальцами ее лица, мне достаточно было протянуть лишь руку. Аня улыбнулась, затем снова устроилась со мной рядом, прижавшись всем телом. Я обнял ее…
— Это было, как если бы ты построил свою Пирамиду?— спросила она.
— Что?
Я думал, она спросила о шраме, но тут же сообразил, что спрашивала она о прошедшей ночи.
— Как будто бы я на нее взошел, — поспешил я с ответом.
Аня закрыла глаза и вдруг, улыбаясь, взяла обеими руками край одеяла и укрылась с головой. А я встал, и теперь уже думая о том, что сказал Жора, направился в ванную.
— Этот Жора твой — разрушитель, — донеслось из-под одеяла.
— Да, — согласился я, — в этом ему нельзя отказать.
И вот что мне еще тогда пришло в голову: общение с Аней доставляло мне истинное наслаждение.
Юле я так и не позвонил. А Тининого телефона у меня никогда не было. Да и откуда ему здесь взяться?..
Стоп-стоп… А это что такое?..
Нет, не стихи бы, а лицо
Твоё — распахнутым — прости мне;
Пускай гуляет голосок
Здесь рядом, в Петербурге, Тиннин,
Пускай качнутся флюгера
И пальцев медленные танцы…
Давай вернёмся во вчера!
‟Пойдём, пойдёмте же кататься!”.
— В Петербурге? — спрашивает Лена.
|
|
«Вернёмся во вчера»? — думаю я. Вот же, вот же мы и вернулись!
— Откуда здесь, в Питере, её голосок? — спрашивает Лена.
Эта Тина словно следит за нами с Аней! «Пойдем, пойдёмте же кататься!». Завидует! Ей тоже хочется покататься со мной по Сене! И мы тоже бы стали вовсю целоваться? Под мостом Мари!..
— Эй, ты где? — спрашивает Лена.
— Ты не можешь себе представить!..
— «Плыла, качалась лодочка»? — спрашивает Лена.
— Ты-то откуда знаешь?
— Да я тебя уже вижу насквозь!
Юле я так и не позвонил.