Первая книга Гоббса, опубликованная на французском языке в переводе, получившем одобрение автора, носит название: «Философские элементы гражданина. Политический трактат, раскрывающий основы гражданского общества» (1649). Термин «гражданское общество» употреблен здесь для противопоставления природному состоянию, и его синонимом, в числе прочих, мог бы быть тер-,мин «политическое общество». Но слово «гражданское» противопоставляется также Гоббсом слову «дикое»: гражданское общество есть место цивилизации, развития искусств, техники, благосостояния. Возникновение на основе договора абсолютной власти не только приносит мир, но и создает условия жизни, которую можно определить как буржуазную. После того как люди принимают рациональное решение расстаться с природным состоянием, война становится войной между нациями (что частично подтверждается контекстом религиозных гражданских войн и английской революцией). В гражданском обществе жизнь
Человек — политическое животное
|
|
есть высшее, неотъемлемое благо (этой теме посвящена вся глава XXI «Левиафана»). И если в войнах, происходящих между государствами, между суверенными державами, пожертвовать жизнью почетно для воина, то «уклонение от битвы не преследуется законом, но является трусостью». В более общем плане страх, заставляющий солдата покинуть поле сражения, является не преступлением против государства, а моральным проступком, влекущим за собой бесчестие. Этот тезис, противоречащий идеал у античного патриотизма, приводит Гоббса к утверждению, что храбрость не является добродетелью.
Карл Шмитт в книге «Понятие политики» (1931), в основе которой лежат лекции, прочитанные в 1927 г., утверждает совершенно иное: «Государство как политическая целостность и центр принятия решений удерживает и концентрирует огромную власть: у него есть возможность вести войну и, следовательно, открыто распоряжаться жизнью человеческих существ». Здесь он пока не слишком далек от того, что сказал бы Гоббс, если не считать использования крайне важного для него, Шмитта, термина «решения». Но пойдем далее: «Ибоу'м^ belli (право войны) предполагает, чтобы все было именно так; в государстве воплощены обе возможности: возможность требовать от своих граждан готовности пойти на смерть и другая возможность — потребовать от них готовности убивать человеческие существа, находящиеся во враждебном лагере» (с. 87). В то время как английский философ выступал за построение гражданского общества, за использование политики как средства конструктивного противодействия природному состоянию, эквивалентному состоянию войны, немецкий теоретик видит в войне сущность политики, в том числе и в войне между целыми народами (и, конечно, рассматривает Версальский договор 1919 г. как диктат).
|
|
В качестве критерия для определения политики он предлагает разделение на друзей и врагов. Понятие «враг» следует понимать в его прямом смысле: это тот, кто вам враждебен. Позднее (в 1963 г.) Шмитт уточнит, что его концепция врага не означала, что этот враг должен быть уничтожен и что он имел в виду «оборону, испытание сил и установление общей границы». Такая концепция врага во многом заимствована из феноменологии внешних войн государств, располагающих территориальным суверенитетом. Шмитт предлагал разработать такой критерий политического, который имел бы практическое и дидактическое значение. Говоря о своей теории, он утверждал задним числом, что она могла вызывать только раздражение у тех, кто создал для себя абсолютного врага (расового — как нацисты и классового — как большевики), потому что уже сам факт попыток найти критерий для определения понятия «политическое» должен был казаться им чем-то ослабляющим их усилия. Однако такой теоретический анализ не устраивал и сторонников «смягчающей нейтрализации», превращающей врага в простого партнера (в условиях конфликта или игры).
«Специфическое определение политического, под которое подпадают политические действия и мотивации, состоит в четком разграничении друга и врага. [...] При этом политический враг не обязательно должен быть плохим с точки зрения морали или уродливым с точки зрения эстетики. Он не обязательно будет играть роль конкурента на уровне экономики, и при случае с ним может даже оказаться выгодным иметь дело. Это просто кто-то иной, чужак, и его природа определена уже тем, что всем
ЧАСТЬ I
Институт политики
своим существованием он проявляет себя иным, чужим, таким, что в конечном счете с ним могут возникнуть конфликты, которые окажется невозможно разрешить ни с помощью ранее установленных общих норм, ни при посредничестве какого-либо третьего лица, считающегося незаинтересованным и беспристрастным. [...] На уровне конкретной действительности концепция врага предполагает возможность борьбы. Следует воспринимать это слово, не беря в расчет различные варианты развития техники вооружений и ведения войны, связанные с историческим развитием. Война есть вооруженная борьба между организованными политическими общностями, гражданская война есть вооруженная борьба внутри отдельной политической общности (угрожающая самому ее существованию). [...] Война есть не что иное, как предельная фаза актуализированной враждебности. Это не означает, что война есть нечто обычное и нормальное или что ее можно рассматривать как какое-то идеальное или желательное решение; она остается необходимым элементом действительности в форме вероятной реальности до тех пор, пока понятие врага сохраняет свой смысл» (Schmitt С. La notion de politique, p. 72).
Таким образом, политика не обязательно является кровавой войной, и предотвращение войны может оказаться политически правильным решением. Формула Клаузевица: «Война — это продолжение политики иными средствами» (гл. VII, с. 191) не должна пониматься буквально, поскольку на войне (во всяком случае в ее классической форме) существует четкое различие между друзьями и врагами, и солдату не приходится разбираться, кто друг, а кто враг: политическое решение предшествует началу войны. Следовательно, война и политика не идентичны, но если Шмитт не рассматривает войну как истинную политику, то только потому, что война постоянно присутствует, конечно, в неопределенной, но всегда возможной и даже уже возникшей форме: «Война — это отнюдь не цель, завершение и даже сущность политики, она является той гипотезой, той эвентуальной реальностью, которая управляет людьми, определяя тем самым специфическое политическое поведение». Горизонтом политики — не тем, от которого она стремится убежать, а тем, который направляет и определяет ее, — таким горизонтом является, следовательно, «физическая смерть человеческих существ». Может показаться, что такое определение должно вызывать осуждение политики, однако речь, напротив, идет о том, чтобы дать ей самую высокую оценку, поскольку в той мере, в какой политика есть война, идея единого космополитического целого, идея «человечества» (в либеральном или кантовском ее варианте) может означать лишь закат цивилизации. Политика есть нечто, во имя чего можно требовать от людей «жертвовать жизнью и наделить кого-то властью, чтобы проливать кровь и убивать других людей».
|
|
После того как исчезнут антагонизмы и прекратятся внешние и гражданские войны (хотя сейчас нет никаких признаков этого), люди смогут посвятить себя различным видам деятельности в условиях, «когда будут существовать только свободные от политики социальные явления: идеология, культура, цивилизация, экономика, мораль, право, искусство, развлечения и т. д. и более не будет ни*политики, ни государства». Объявляя, что конец политики как войны позволит сохранить «цивилизацию», а также «развлечения», Шмитт как бы признает за жизнью только одну ценность, а именно то, что человек может потерять жизнь в бою. Такое полемическое определение войны равнозначно метафизическому
Человек — политическое животное
восхвалению войны и смерти как факторов, придающих жизни наивысший смысл и серьезность (используя терминологию Хайдеггера). Попытки запутать различие между другом и врагом (такие попытки предпринимались Лигой Наций, предшественницей ООН, посредством таких формулировок, как ситуация «не-мир, не-война») или метафорическое перенесение политики в экономику (экономическая «война») обречены тем не менее на провал, поскольку «тотальная война», начало которой было положено Первой мировой войной, уничтожая различие между «комбатантами» и «нонкомбатантами», усиливает враждебность. Согласно Шмитту, примат экономики над политикой неизбежно завершится провалом, что станет причиной новых вариантов враждебности.
|
|
Итак, в противоположность Гоббсу Шмитт видит ценность политики не в том, что она может привести к умиротворению и благополучию, а скорее в том, что забвение различия друг/враг может привести к упадку.