На несправедливость (фрейд)

В глазах Фрейда война 1914 г. выступила в роли разоблачителя: вызванный ею крах иллюзий сам по себе был следствием того, что существовали иллюзии относительно способности цивилизации поставить под контроль влечение к смерти. Но такой инстинкт уничтожения возникает вновь и вновь, он проти­вится контролю, не приручается, не сублимируется. И потому Фрейд придет к выводу о том, что ни психоанализ, ни воспитание, ни управление не смогут вы­полнить своих задач. Политика обречена на неуспех (и можно было бы сказать, что политическое действие ничего не решает окончательно), об этом, кажется, свидетельствует сама несостоятельность государства, обнаруженная войной. Чего требует государство? Чтобы люди следовали закону — но лишь затем, чтобы за­являть о своей собственной монополии на несправедливость.

«Каждый человек, принадлежащий к какой-либо нации, может в этой войне с ужа­сом убедиться (и это уже в мирные времена порой начинало навязываться ему): госу­дарство запрещает индивиду прибегать к противозаконным действиям, но отнюдь не из-за желания покончить с ними, а потому, что хочет иметь на них монополию, как на соль и на табак. Государство', ведущее войну, позволяет себе всевозможнейшие без­закония, всевозможнейшие насилия, которые опозорили бы индивида». (Freud. Conciderations actuelles sur la guerre et la mort, 1915).

Таким образом, пародируется Макс Вебер: государство есть институт, ко­торый успешно добивается монополии на несправедливость. Но это государ­ственное противозаконие подрывает сами устои цивилизации. По убеждению Фрейда, «там, где сообщество отменяет порицание, не подавляются более дур­ные желания, и люди совершают акты жестокости и коварства, варварские и предательские поступки, которые, казалось бы, невозможны, ибо несовмес­тимы с уровнем цивилизованности этих людей». Государство оборачивается против социальности, снимая запреты на агрессивность. Безнравственность государства может вести лишь к снижению моральных требований у индиви­дов. Иначе говоря, чем больше полицейских, тем выше преступность в том смысле, что само государство утверждает себя как несправедливое, как испо­ведующее один лишь принцип — насилие, как не мыслящее иных действен­ных способов социального регулирования, кроме силы. Это государство спо­собно только тормозить эффективное действие символического закона и поз­волять каждому прибегать к насилию. Рост насилия в обществе, стимулируе­мый аморальностью государства, представляется Фрейду тем более серьез­ным потому, что организация людей в нацию не увеличила «социальный страх», не обеспечила усвоение категорического нравственного императива. «Конеч­но, мы надеялись, — пишет Фрейд, — что впечатляющая общность интере­сов, порожденная обменами и производством, должна была бы заложить ос­нову для такого принуждения, но, как кажется, народы в настоящее время гораздо больше повинуются своим страстям...» Торговля, экономика, подъ­ем гражданского общества никоим образом не ведут к смягчению нравов, и «индивиды-народы», нации «погружены в логику ненависти» не меньше, чем

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

индивидуальные субъекты¹. Поскольку поведение людей частично поставле­но в зависимость от политических институтов, критика аморальности госу­дарства-нации представляется необходимым условием для того, чтобы соци­альные отношения не диктовались неумением отличать тех, кто не похож на тебя, от твоих врагов. Таков неутешительный диагноз, который ставит Фрейд в 1915 г.