Происхождение истории

История – одна из древнейших разновидностей человеческого познания, возникшая в античной Греции еще в VI в. до н. э. Первоначально греки распространяли понятие «история» и на весь свод достоверных знаний о природе, и на зачастую фантастические рассказы иноземцев о далеком и неизвестном мире. Истории покровительствовала одна из шести муз искусств – Клио, поскольку прошлое, как правило, представлялось в форме театрализованных поэтических постановок о героических деяниях предков. Но уже со времен Геродота (V в.) история понималась как изложение событий, исходящее из уст очевидца или опирающееся на реальные свидетельства. В IV в. до н. э. Аристотель предпринял первую из сохранившихся классификацию человеческих знаний, в которой выделил историю как достоверное изучение прошлого, отделив ее от поэзии.

Однако на протяжении всей античности и средневековья термин «история» еще не устоялся и нередко применялся для обозначения всякой познавательной деятельности. В эпоху европейского средневековья (V–XVI вв.), когда господствовала христианская религиозная догматика, вся история человечества воспринималась как производная от непостижимой воли божественного Провидения. Эпоха Возрождения
(XIV–XVI вв.) вернула в центр исторического познания Человека, созданного по образу и подобию бога, но обладающего свободной волей. И лишь к концу XVIII в. утверждается современное понимание истории как науки, изучающей человеческое прошлое, но по-прежнему сохранялась некоторая двусмысленность толкования. Что мы называем историей? Во-первых, историей называется само прошлое человечества, каким оно было и необратимо исчезло. Во-вторых, историей называется рассказ об этой прошлой действительности, запечатленный в устной или письменной традиции. Здесь и коренится основная проблема исторического познания: насколько сама прошлая действительность соответствует нашему рассказу о ней? Насколько объективно мы можем узнать прошлое и рассказать о нем современникам?

Свой «золотой век» история пережила в XIX столетии, когда существовало убеждение, что историки способны дать истинную картину прошлого, и для ее получения достаточно внимательного изучения источников и честного, непредвзятого отношения к предмету исследования. Эта уверенность в достижении раз и навсегда установленных, объективных научных результатов силами человеческого разума была поистине всеобщей, отличала не только историю, но всю совокупность естественных и гуманитарных наук XIX–начала ХХ вв. и получила название принципа позитивизма. Научный оптимизм эпохи привел к появлению ряда глобальных (т. е. объясняющих социальную или природную эволюцию мира на самом высоком уровне обобщения) концепций. В естественных науках самой популярной стала теория эволюции видов Ч. Дарвина, в гуманитарных – исторический материализм (или формационный подход) К. Маркса и теории цивилизаций (или цивилизационный подход, родоначальник – Н.Я. Данилевский).

Ключевым понятием исторического материализма является формация – особый тип социально-экономической организации общества, складывающийся на определенном этапе развития человечества. На основе концепции Маркса были выделены пять общественно-экономических формаций: первобытно-общинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая. В основе человеческого существования, по Марксу, лежит «воспроизводство материальной жизни», т. е. отношения производства и потребления материальных благ. Следовательно, определенный тип формации выделяется на основе существующего в ней способа производства и антагонистических классов в каждой из формаций, один из которых – класс эксплуататоров, обладающих средствами производства (рабовладельцы, феодалы, капиталисты), другой – эксплуатируемые (рабы, зависимые крестьяне, рабочие). Способ производства формирует экономический базис общества, на основе которого развивается надстройка – весь комплекс социальных, политических, культурных и духовных характеристик той или иной формации. Переход от одной формации к другой происходит неизбежно, вследствие постепенного вызревания нового способа производства, путем революционного захвата власти более «прогрессивных» собственников новых средств производства.

Марксизм, являвшийся самой влиятельной социологической теорией XIX в., имеет свои слабые стороны: экономический детерминизм, т. е. сведение всех мотиваций человеческого развития к экономической подоплеке; абсолютизация насилия, отчетливо выраженная в тезисе о прогрессивном характере революционной победы одного из противоборствующих классов; идеологизация истории и невозможность социального компромисса. И все же именно марксизм стал в XIX в. наиболее последовательным проводником принципа историзма, т. е. понимания того, что любое историческое явление может быть понятно лишь в историческом контексте, в состоянии непрерывного развития и изменения.

Первым теоретиком цивилизационного подхода, или метода культурно-исторической типологизации прошлого, стал русский историк Н.Я. Данилевский, положивший начало разрыва европейской историко-философской традиции с идеологией прогресса. В книге «Россия и Европа» он обосновал самобытность развития многих мировых культур, представив историю в виде смены различных культyрно-исторических типов. Последовательно сменяли друг друга, либо соприкасаясь, либо не зная о существовании других, египетская, китайская, индийская, греческая, римская, романо-германская и др. культуры, жизнь которых, подобно любому организму, самоценна и проходит фазы рождения, становления, зрелости, упадка и смерти. Такую картину мира нельзя измерить европейскими ценностями прогресса, предполагающего однолинейное и одинаковое для всех развитие, в ней нет «варваров» и «цивилизованных» народов. Каждый народ формирует свою систему ценностей и вырабатывает собственные формы государства и политики, экономики и философии, религии и искусства. Необходимым для лучшего понимания отдельных исторических типов является, по Н.Я. Данилевскому, их сравнение и осмысление в контексте мировой истории.

Идеи самобытности отдельных культур обрели продолжение у немецкого философа О. Шпенглера, издавшего незадолго до первой мировой войны нашумевшую монографию «Закат Европы». «"Человечество" – это зоологическое понятие или пустой звук», – написал Шпенглер, перефразировав Гете. «Достаточно устранить этот фантом из круга проблем исторических форм, и глазу тотчас же предстанет поразительное богатство действительных форм... Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории... я вижу настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта... Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой природе Гете, а не к мертвой природе Ньютона. Я вижу во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прохождения органических форм.» (Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. Минск, 1999. С. 36). Автор этих строк стремился доказать уникальность каждого типа исторического развития, не отрицая при этом наличия типических черт и сходных периодов в мировой истории. Он ограничил сроки существования отдельной культуры примерно тысячей лет. Особо был выделен в «Закате Европы» переход от стадии роста и творчества к стадии «цивилизации», периоду, когда культура, реализовав свой лимит развития, «остывает», неотвратимо двигаясь к гибели. Именно эту ситуацию, на взгляд Шпенглера, переживала современная ему Европа. И хотя мрачные прогнозы философа не оправдались в полной мере, он чутко уловил многие кризисные тенденции в Европе ХХ в.

Известный английский историк А.Дж. Тойнби продолжил разработку проблем культурно-исторической типологизации, выделив более двадцати цивилизаций наряду с «примитивными» и «задержанными» в развитии обществами. Под «цивилизациями» он подразумевал те же общности, которые Н.Я. Данилевский назвал «культурно-историческими типами», а О. Шпенглер – «культурами». Тойнби разделял представления своих предшественников об алгоритме существования отдельной цивилизации: возникновение, становление, рост, надлом и разложение, но предложил более детальное описание особенностей отдельных фаз. Кроме того, его интересовали причины и движущие силы исторического процесса. Причины возникновения локальных культур он усматривал в «вызовах» окружающей среды – тяжелых природных условиях или воинственных соседях, побуждающих определенный народ «давать ответ», прилагая экстраординарные усилия по созданию собственной цивилизации. Основным катализатором создания и развития цивилизации, согласно Тойнби, является «творческое меньшинство». Там же, где условия существования были благоприятными, цивилизация либо оказывалась «задержанной», либо не развивалась вовсе.

Русский историк Л.Н. Гумилев (1912–1992) развивал идеи локальных цивилизаций в своей концепции этносов. Он перевел проблемы исторической типологизации в плоскость этнологии – науки, изучающей жизнь отдельных народов – этносов. Он анализировал все фазы существования этноса, придерживаясь прежней схемы «цивилизации-организма», особенно выделяя фазу надлома, когда творческая энергия преобразуется в инерцию уже созданных этносом культурных стереотипов. Л.Н. Гумилев строго регламентировал протекание этногенеза: в целом жизнь этноса длится 1200–1500 лет, а сроки отдельной фазы колеблются от 200 до 350 лет. Своеобразно историк решил проблему первопричины исторического движения. Опираясь на учение В.И. Вернадского о «живом веществе биосферы», он выдвигает предположение о влиянии на биосферу, в том числе и на человечество, космических излучений. Согласно концепции этносов поступление внеземной энергии периодически производит «пассионарные толчки» (от лат. passio – страсть), в результате которых на определенных территориях появляются пассионарии – люди с избыточной энергетикой, обладающие повышенной социальной активностью и создающие новые идеологические теории. «Пассионарии стремятся изменить окружающее и способны на это. Это они организуют далекие походы, из которых возвращаются немногие. Это они борются за покорение народов, окружающих их собственный этнос, или, наоборот, сражаются против захватчиков. Для такой деятельности требуется повышенная способность к напряжениям, а любые усилия живого организма связаны с затратами некоего вида энергии... Вкладывая свою избыточную энергию в организацию и управление соплеменниками на всех уровнях социальной иерархии, они... вырабатывают новые стереотипы поведения, навязывают их всем остальным и создают таким образом новую этническую систему, новый этнос, видимый для истории» (Гумилев Л.Н. От Руси до России. М., 1995. С. 29–30). Таким образом, по утверждению автора, именно пассионарии ломают старую традицию и создают новые этносы, и все протекание этногенеза есть процесс затухания полученного пассионарного импульса, естественным финалом которого является состояние полного гармонического равновесия с окружающей средой. На территории Евразии Л.Н. Гумилев выделяет девять пассионарных толчков в исторический период, вызвавших к жизни целое соцветие культур – «суперэтносов», одним из которых стала Россия, в XXI в., согласно размышлениям историка, вступающая в стабильную фазу цивилизации.

Подводя итог, следует отметить, что все «глобальные» концепции истории обладают одним сущностным недостатком: они игнорируют специфику исторических событий и причинно-следственных отношений, которые в действительности наполняют как реальную человеческую жизнь, так и всегда основывающееся на конкретной фактологии историческое исследование.

Первые сомнения в том, что именно глобальный уровень обобщения дает «верное» понимание истории, зародились тогда же, во второй половине XIX в., и получили свое выражение в исследованиях философии «неокантианства» (идеалистическое направление, возникшее в Германии под лозунгом «Назад к Канту!»). Неокантианцы – Г. Коген, В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Э. Кассирер – ввели разделение существующих отраслей познания на науки «о природе», которые основываются на изучении и выявлении законов в мире регулярно повторяемого, и науки «о духе», которые изучают мир единичных, уникальных событий, зависящих только от воли и действия человека.

Необходимо помнить и о влиянии на весь комплекс наук, включая историю, революционных открытий теоретической физики 1910–1920-х гг. Теория относительности и квантовая теория поставили под сомнение излюбленную историками идею причинности и все вариации детерминизма (упрощенных объяснений сложных многофакторных явлений через одну причину – детерминанту, которая считается главной). Постепенно в общем научном сознании утверждался принцип релятивизма – представление о том, что все системы познания относительны, т. е. не имеют абсолютной научной ценности. Все теории, которые когда-либо были известны науке, по мере развития научно-технического прогресса либо вошли как частный случай в более сложную картину мира, либо были полностью опровергнуты.

ХХ в. принес в историческую науку решительные и трагические изменения, связанные с событиями социально-политического характера. История почти в одночасье утратила высокий статус «учительницы жизни», поскольку не смогла предвидеть, а затем и должным образом осмыслить грядущие мировые войны и революции, не предупредила о нарастающей конфликтности и невиданной доселе жестокости ближайшего будущего. В последнем веке второго тысячелетия в исторической науке появились даже «самоликвидаторские» настроения, выраженные простым вопросом: «Зачем изучать историю, если она никого и ничему не научила?»

Однако первые варианты ответа на этот вопрос обозначились уже в 1920-х гг. К этому времени в европейском сообществе произошли кардинальные сдвиги: некогда сельское в своем большинстве население переселялось в города, создавалась база индустриальной экономики и массового народного образования, рушились традиционные ориентиры. Ощутив распад привычной связи времен, человек обратился к истории, заново пытаясь понять свое место и назначение в ней. Таким образом, дискредитированная «учительница жизни» вновь была призвана помочь уже не готовыми рецептами, но определением неизменных основ человеческого бытия решить коренные вопросы нового урбанизированного общества.

1.2. Современное понимание предмета истории
и основные направления развития исторической науки в ХХ в.

Современное понимание предмета истории включает в себя несколько новых черт. В ХХ в. не идеологии, не абстрактные схемы мирового развития, а сам человек становится центром, вокруг которого группируется вся система современного гуманитарного познания. Люди действительно не учатся на ошибках своих предков, потому что их социальная, физиологическая и психологическая природа, несмотря на привнесенные отдельными эпохами новшества, в своих базовых основаниях остается почти неизменной. А значит, только история – единственная возможность узнавания людей прошлого – дает человеку необходимую перспективу самопознания.

Большую роль в подобной «гуманизации» исторической науки сыграли представители нескольких поколений французской исторической школы «Анналов» (от названия журнала «Анналы экономической и социальной истории», дата основания – 1929 г.), у истоков которой стояли Л. Февр (1878–1956) и М. Блок (1886–1944). «История, – писал М. Блок, – наука о людях во времени. Надо связывать изучение мертвых с изучением живых».

Блок и Февр остро критиковали традиционную позитивистскую «событийную» историографию, которая, по выражению Блока, прозябала «в эмбриональной форме повествования». Они утверждали, что история призвана не просто описывать события, а выдвигать гипотезы, ставить и решать проблемы. Основную задачу исторической науки Блок и Февр видели в создании такой «глобальной» истории, которая смогла бы охватить все стороны жизни человека, – «истории, которая стала бы …средоточием всех наук, изучающих общество с различных точек зрения – социальной, психологической, моральной, религиозной и эстетической, наконец, с политической, экономической и культурной». Решение подобной задачи предполагало широкий контакт и взаимодействие истории с другими науками, прежде всего – науками о человеке. Февр настойчиво обосновывал мысль о существовании «внутреннего единства, связующего между собою … все научные дисциплины». Он говорил в 1941 г., обращаясь к студентам: «Историки, будьте географами! Будьте правоведами, социологами, психологами; не закрывайте глаза на то великое течение, которое с головокружительной скоростью обновляет науки о физическом мире».

Стремясь к созданию всеобъемлющей, «глобальной» истории, Блок и Февр не придерживались однородных объяснений исторического процесса. На первый план в их объяснении выступали географическая среда и рост населения, развитие техники и экономики, коллективное сознание – ментальность. Полемизируя с историками предыдущего поколения, основатели «Анналов» доказывали, что материал источников и удостоверяемые ими факты всегда являются результатом творческой активности ученого, проведенного им отбора, который зависит от поставленной им проблемы, от выдвинутой гипотезы. «Всякая история есть выбор», – писал Февр. Историк «сам создает материал для своей работы», постоянно «конструирует» свой объект изучения, отбирая и группируя необходимые ему источники и факты. Отсюда Блок и особенно Февр делали «релятивистские» выводы, утверждая, что исторические факты не существуют без историка, они созданы или «изобретены» историками.

Среди последователей Блока и Февра выделяют уже четыре поколения, связанных с 80-летней деятельностью журнала «Анналы». Это течение исторической мысли называют еще «nouvelle histoire» – новая история. Сегодня она представлена целым спектром историографических течений, таких как новая экономическая история, новая социальная история, историческая демография, история ментальностей, история повседневности, микроистория, а также рядом более узких направлений исследования – история женщин, детства, старости, тела, питания, болезней, смерти, сна, жестов и т. д.

Следующая черта современного понимания истории – чрезвычайное расширение самого предмета исторических исследований. Все обстоятельства, связанные с человеком прошлого, все сферы его сознательной и бессознательной деятельности стали центром притяжения исследовательского интереса историков. Само восприятие прошлого стало более многогранным и ярким: появляются новые исторические дисциплины, увеличивается круг исторических источников. Если раньше главным основанием для изучения истории служили письменные источники, в настоящее время – любой предмет эпохи, позволяющий открыть какой-либо новый аспект прошлого. Неограниченное расширение предмета истории вызывает сближение истории с другими науками и утверждение междисциплинарного подхода к целому ряду научных проблем. Однако эта тенденция имеет и негативные свойства: история теряет собственное «проблемное поле», утрачивает целостность и устойчивость внутренних связей, в ней отсутствуют четкие стандарты изучения прошлого. В этом есть существенная опасность, и ученые ищут способы ее преодоления.

Охарактеризуем несколько основных течений мировой историографии ХХ в.

В 1950–1970-х гг. одним из наиболее востребованных направлений в исследованиях была количественная, или квантитативная (от фр. cлова «quantitative» – количественный) история. Этот подход был создан на основе заимствования методов экономики и демографии, в первую очередь – благодаря возможностям статистической обработки данных.

Статистический подход предполагает сознательное отстранение от уникальных характеристик исторического источника, создание некой «выжимки» однородных серий фактов. В основе такой исследовательской программы лежали работы французского историка Эрнеста Лабрусса, воспитавшего за четверть века преподавания целую плеяду известных историков. Его программа выделяла повторяемые исторические феномены, чтобы находить в них причинно-следственные связи: «Повторяемое имеет здесь больше человеческой ценности, чем случайное. В экономической истории, в отличие от того, что наблюдается в других областях истории, все, что есть важного, – повторяемо», – написал Лабрусс в своей диссертации по истории, посвященной кризису французской экономики в предреволюционный период (Labrousse E. La crise de l’économie française à la fin de l’Ancien Régime et au début de la Révolution. P., 1944. Р. 171–172).

Это исследование внесло значительный вклад в изучение причин Французской революции (1789–1794). Лабрусс настаивал на том, что революционные потрясения стали восстанием нищих. Главную роль в них сыграл экономический кризис, усиленный неурожаем, который вызвал рост цен на зерновые. Опираясь на статистику XVIII в., историк разработал цифровые серии об изменениях цен, урожаях, промышленных товарах, торговле. В ответ на традиционные упреки в недостоверности данных источников Лабрусс защищался ссылками на надежность статистических методов, на закон «компенсации погрешностей», на тесты совпадения. В обществах, где доминирует сельская экономика, неурожай, экстремальный рост цен на хлеб действительно могут спровоцировать кризис. Лишь по мере развития экономики вызревает другой, индустриальный тип кризиса, такой как кризис 1929 г., с другим комплексом причин и следствий.

Совершенно иным по своим исследовательским характеристикам стало направление истории ментальностей (от фр. «mentalité» – умонастроение). Это понятие не получило строгого определения, поскольку характеризовало подвижный и трудноуловимый мир коллективного сознания и бессознательного, базовых мотивов человеческого поведения, которые ранее не были предметом исторических исследований. Данный подход противоположен обоснованному ранее методу герменевтики, т. е. понимания, согласно которому историку необходимо и достаточно «вжиться» в предмет исследования, отождествить себя с человеком определенной эпохи. История ментальности – это изучение инородного для историка мира, мира, в котором жили другие люди, имеющие чуждые для современного восприятия мысли, чувства и верования.

В качестве примера можно привести исследование Ф. Арьеса «Человек перед лицом смерти», в котором автор анализирует, как у западного человека на бессознательном уровне менялось восприятие смерти в разные века. Он выделил пять идеальных «возрастов» в восприятии смерти:

1. Смерть в античности и на заре Средневековья, воспринимаемая как закономерный этап коллективной судьбы.

2. «Прирученная смерть», «смерть себя» среднего и позднего Средневековья, финал биографии без трагических переживаний, не вызывающий страха.

3. «Смерь долгая и близкая», характерная для Нового времени и рассматриваемая как дикость и неотвратимая угроза.

4. «Смерть тебя» XIX – начала ХХ вв., – трагическая потеря дорогого существа в культуре, ориентированной на семейные ценности.

5. «Перевернутая смерть» второй половины ХХ в., которая рассматривается как феномен возмущающий, вытесняемый из сознания. Впервые в истории общество почти «табуирует» тему смерти.

Филипп Арьес сформировал образец истории ментальностей, ставший классическим, как в отношении используемых источников – главным образом памятников литературы и искусства, – так и в отношении организации самого текста исследования.

В 1970-х гг. параллельно истории ментальностей развивался близкий ей исследовательский подход – историческая антропология. Основой для него стали успехи европейской этнологии, или антропологии, изучающей «экзотические», по сравнению с западной, культуры. Историки, провозгласившие эту программу, стали заимствовать профессиональный инструментарий смежной дисциплины, стремились выявить в сознании современного общества отголоски давнего прошлого, устойчивые стереотипы поведения, не поддающиеся воздействию времени. В итоге появились новые междисциплинарные проекты, руководимые историками, по исследованию народной памяти, мифов, что позволяло реконструировать глубинные структуры коллективной жизни людей.

Еще одним предметом исторической антропологии стали исследования самых разнообразных ритуалов прошлого – праздников, процессий, политических манифестаций, анализ структур исторических текстов.

Именно историческая антропология открыла для историка грани социального универсума, воспринимаемые этнологами: житейскую мудрость и устойчивые традиции людей прошлого, экзотизм различных эпох. Исследование фокусировалось на повседневной жизни, как материальной, так и культурной, «обыкновенного» человека, не оставившего заметного следа в письменных источниках.

Подлинным шедевром традиции «Анналов» в жанре исторической антропологии является книга «Монтайю» Э. Ле Руа Ладюри (Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, аквитанская деревня (1294–1324). – Екатеринбург, 2001), который попытался услышать голос «великого немого» средневековой истории – простого человека, живущего на рубеже XIII–XIV вв. в отдаленном районе Пиренеев, в специфической высокогорной деревне, и восстановить его повседневные практики. Автор не обнаружил в быте селян не только особо важной роли феодальных структур или церкви (как было принято думать о Средневековье), но даже элементарного использования колеса. Представляет интерес и выбор источника, по которому реконструировались представления селян: это материалы допросов церковной инквизиции, расследующей дело о распространении катарской ереси в регионе.

Автор воскресил облик затерянной в горах аквитанской деревушки на протяжении жизни одного поколения крестьян. Дотошность протоколов допроса инквизиторов позволила историку детально изучить крестьянский мир. Первая часть книги была посвящена описанию географической среды, систем земледелия и скотоводства, властных и общественных структур. Определяющее влияние в этом социуме имели отношения между семейными кланами.

Переходя во второй части от «экологии» к «археологии» Монтайю, автор анализировал ментальный универсум крестьян, их представления о жизни и смерти, судьбе и свободе выбора, любви и ревности, здоровье и болезни, допустимых и недопустимых нормах поведения. Ле Руа Ладюри полемизировал с Арьесом, который, изучая отношение к детям в разные эпохи, утверждал, что долгое время средневековые люди воспринимали своих детей как «маленьких взрослых». Жители Монтайю имели представление о возрасте детства и были привязаны к своим детям. Формируя, таким образом, «тотальную историю» малой сельской общины, автор вдохновлялся примером работы антрополога, восстанавливающего мельчайшие аспекты народной культуры, достаточно автономной от предписаний центральной власти и главенствующих идеологий.

Независимо от французской исторической школы, в ХХ в. сложилась американская психоистория, использовавшая в качестве базового метода фрейдизм (теорию и практику психоанализа, созданных З. Фрейдом и его последователями, в которых главная роль отводилась работе с бессознательным человека, формирующим еще в раннем детстве основные психические и поведенческие реакции). В формировании психоисторических концепций принял участие и сам основатель психоанализа, опубликовавший в соавторстве с У. Буллитом книгу «Вудро Вильсон. Двадцать восьмой президент США. Психологический портрет».

В послевоенные годы в США сформировались основные направления психоисторических исследований: изучение национального характера Г. Горэром; исследование истории революционного движения Г. Быковским; изучение истории детства Э. Эриксоном как среды, формирующей роль и место последующих поколений в историческом процессе.

Психоистория называет себя наукой об «исторической мотивации», которая основана на «…философии методологического индивидуализма» и ставит перед собой цель объяснения действий «индивидов в исторических группах». Так, исследователи Американской революции Э. Бэрроуз, М. Уэллэси, Б. Мэзлиш предприняли попытку показать ее как революцию особого типа, которая, в отличие от европейских, была вызвана не столько экономическими, социальными или политическими причинами, сколько изменением общей психической ситуации в обществе.

Один из основателей психоистории – Э. Эриксон, размышляя над историей нацистской Германии, пытался объяснить феномен фашизма незрелостью немецкой духовной жизни, что привело к конфликтам психологического характера в молодежной среде, которые выражались в форме различных страхов. При этом Эриксон указал на связь фашизма с психологическим состоянием семейного человека, так как Гитлер очень часто в своих выступлениях применял лексику, имеющую отношение к семье. Историк затронул и психологическую раздвоенность Германии, что, согласно его концепции, способствовало установлению нацистской диктатуры.

В 1980–1990-х гг., когда все существующие теории исторического процесса, созданные в ХХ в., показали свою уязвимость для критики, историки обратились к «микроисторическим» сюжетам без всякой претензии на обобщение – о жизни небольшого города, села, общины, семьи или отдельной биографии. Образцом для подражания в этой связи стала традиция итальянской микроистории.

Сам термин «микроистория» использовался еще в 1950–1960-х гг., но имел уничижительный или иронический подтекст: это история, занимающаяся пустяками. Лишь в конце 1970-х гг. группа итальянских историков сделала термин microstoria знаменем нового научного направления. Трибуной итальянской микроистории стал журнал Quaderni storici, в нем печатались программные статьи лидеров этого направления: К. Гинзбурга, Э. Гренди и Дж. Леви. Микроистория возникла как противовес упрощенным представлениям об автоматическом характере общественных процессов и тенденций. Говоря о микроистории, всегда обращенной к уникальным чертам исторической действительности, трудно выделить ее общие теоретические принципы. Отличительной ее чертой является экспериментальность в методах исследования и в формах представления его результатов. Но самой заметной частью эксперимента, давшей название и всему направлению, является изменение «масштаба» изучения: исследователи прибегают к микроанализу, чтобы, словно под увеличительным стеклом, разглядеть существенные особенности изучаемого явления, которые обычно ускользают от внимания историков.

Один из лидеров микроистории Дж. Леви подчеркивал, что изучение проблемы на микроуровне отнюдь не исключает возможностей обобщения исторического материала; напротив, микроанализ позволяет увидеть преломление общих процессов «в определенной точке реальной жизни». Таким образом, изучение небольших объектов – биографии отдельной личности, семьи, локального сообщества – позволяет уловить неповторимо своеобразные черты исторической эпохи, выявить пределы социальной «нормы» и «исключения», показать значение индивидуальных событий, которым суждено было стать «рубежными» на грани двух эпох.

Другим популярным в современном мире направлением микроистории стала немецкая «история повседневности», сформировавшаяся в конце 1980-х гг., когда Западную Германию охватил настоящий «исторический бум», связанный в первую очередь с настоятельной потребностью разобраться с тем, что же случилось со страной в ХХ в. Возник массовый интерес к изучению прошлого своего города или поселка, к истории своей семьи. По сути, энтузиасты-любители бросили вызов профессионалам – историкам. Большое распространение получили «исторические мастерские», открытые к участию всех желающих; широко практиковалась «устная история», основанная на записях воспоминаний пожилых людей о своей жизни.

Этот интерес к опыту и переживаниям «маленького человека», живущего под пятою непреложных традиций, тоталитарной идеологии
и глобальных трагических потрясений, получил название «истории повседневности» (Alltagsgeschichte), или «истории снизу» (Geschichte von unten). Позднее история повседневности стала частью более широкого процесса демократизации общественной жизни и неслучайно совпала с зарождением движения «зеленых» и феминистского движения в Германии. Представители академической науки выступили поначалу с критикой «истории повседневности» как малооригинальной дилетантской попытки подорвать основные принципы исторической профессии. Однако и профессиональные ученые создали, наконец, под тем же названием свою концепцию этого направления.

Наибольший вклад в разработку научной «истории повседневности» внес сотрудник Института истории имени Макса Планка в Геттингене А. Людтке. Предметом его основного внимания стала история германских рабочих в XIX–XX вв., а главным вопросом – проблема принятия и/или сопротивления пролетариев, навязываемые им «правила игры», фабричные порядки, идеи национал-социализма и т. д. Ключевым в его концепции является труднопереводимое понятие Eigensinn («своеволие», «самоуважение»); как показывает А. Людтке, зависимость рабочих от заводского начальства не была абсолютной: они находили ниши в фабричной дисциплине для самоутверждения, используя для этого несанкционированные перерывы в работе, «валяние дурака» и т. д.

Став всемирно известным и признанным направлением исследований, история повседневности сохранила свой первоначальный предмет исследований. Основным экспериментальным полем здесь остаются жизнь и быт людей в истории ХХ в., которую «историки повседневности» стремятся избавить от искажающих историческую действительность идеологических интерпретаций. Большой вклад историки этого направления внесли в изучение феномена нацизма, рассматривая его изнутри с точки зрения тех «рядовых людей», которые вольно или невольно содействовали утверждению фашистской диктатуры в Германии.

Таким образом, современная историческая наука представлена разнообразными исследовательскими течениями, позволяющими каждому историку выбирать предмет исследования по своему вкусу. Однако современную ситуацию в мировой историографии многие исследователи оценивают как кризисную. Все концепции в истории, претендующие на возможность глобальных обобщений и категоричных выводов, были опровергнуты объемной и часто справедливой критикой, приходившей с горизонтов различных смежных дисциплин – философии, антропологии, лингвистики.

Предлагая множество исследовательских моделей, современная история не имеет в настоящий момент критериев и концепций, разделяемых всем профессиональным сообществом.