Демографические потери от репрессий

Применявшаяся в качестве массовой меры наказания смертная казнь была безусловным, но далеко не единственным источником прямых демографических потерь в десятилетия репрессий. «Кроме того, и это мы знаем точно, очень многие сгинули в лагерях и тюрьмах, не будучи приговоренными «судом» к смерти» (Волкогонов 1988: 129). Пребывание в ГУЛАГе не добавило лет жизни и тем, кто выбрался из него живым, нередко будучи «списанным» по состоянию здоровья.

Разумеется, заключение или депортация не всегда означали смерть, в СССР не было лагерей смерти, подобных тем, какие существовали в нацистской Германии и создавались специально для физического уничтожение людей. В СССР их отчасти заменяли массовые расстрелы. Тем не менее, условия, в которых оказывались репрессированные, избежавшие «высшей меры», тоже были источником огромных демографических потерь — прежде всего из-за высокой смертности, хотя тюремно-лагерная изоляция миллионов мужчин, распад семей и другие последствия деятельности огромной репрессивной машины не могли не сказаться и на рождаемости.

Один из главных смыслов демографической модернизации заключался в том, что все экономические и технологические достижения новейшего времени использовались для ограждения человека от неблагоприятных воздействий природной и социальной среды. Эти достижения сделали возможными более комфортабельные жилища, лучшие социально-гигиенические условия, более полноценное питание, менее тяжелый физический труд, эффективную медицинскую профилактику, а в случае необходимости — немедленную медицинскую помощь и т.п. В каком-то смысле даже современные пенитенциарные системы, по крайней мере, в идеале, — тоже часть мер по ограждению большинства населения от агрессивного преступного меньшинства, представляющего собой одну из угроз благополучию, здоровью и жизни всех остальных.

Система концентрационных лагерей, через которые пропускались огромные массы невинных и не представлявших никакой угрозы людей и в которых нормальные современные условия труда, отдыха, питания, быта, гигиены, минимального социального комфорта и т.д. считались излишеством, демонстративно и резко нарушались, несла в себе огромный контрмодернизационный заряд. Она цинично разрушала ковавшуюся столетиями, если не тысячелетиями броню, защищавшую человека от преждевременной смерти, возрождала условия, обрекавшие совершенно здоровых людей на раннюю гибель.

Машина уничтожения ГУЛАГа работала безотказно: смерть «есть самая основная, неуклонная и никем не нормируемая продукция Архипелага», — писал А. Солженицын [Солженицын Ч. 3, гл. 7]. Но как подобраться к оценке числа погибших на его бесчисленных островах?

Есть любопытное свидетельство, связанное с проведением переписи населения 1937 года. По рассказу одного из ответственных работников главного статистического ведомства того времени, Центрального управления народно-хозяйственного учета (ЦУНХУ), В. Азатяна, который «в середине января или в феврале 1937 г., зайдя в кабинет начальника ЦУНХУ [И. Краваля], застал его разговаривающим по телефону с Молотовым и хорошо запомнил последнюю фразу И.А. Краваля: «...Мы же дали в НКВД бланков на 4 миллиона, а получили от них только два». Что говорили на другом конце провода, Азатян не слышал, но на него произвело неизгладимое впечатление, как побледнел Краваль, повесив трубку, и как, опустившись в кресло, сказал: «Это — конец!» Теперь это свидетельство можно подкрепить архивными документами. НКВД затребовал от ЦУНХУ... бланков переписных листов... на 4 с лишним миллиона человек. Переписано же было НКВД, включая спецпереселенцев, всего 2660,3 тыс., из которых 270,7 тыс. личного состава» (Волков 1990: 47-48) [18].

Из тех данных, которые находятся в научном обороте сейчас, следует, что за 1930-1936 годы только по делам органов ОГПУ-НКВД было приговорено к заключению в лагерях и тюрьмах, а также к ссылке и высылке почти 1,3 млн. человек, и за то же время было выслано не менее 3 млн. раскулаченных. Даже если бы они все пребывали в заключении и ссылке все годы, начиная с 1930-го, то при общероссийской смертности тех лет (включая и 1933 год!), к началу 1937 года их должно было остаться примерно 3,5 млн. Но, кроме того, были осужденные и по другим делам, состав заключенных и спецпоселенцев пополнялся непрерывно, а не только в 1930-м, наконец, в семьях спецпоселенцев продолжали рождаться дети. Крупномасштабных освобождений из заключения в эти годы не было. Так что, даже с учетом естественной смертности, в ведении НКВД и в самом деле должно было бы быть примерно 4 млн. человек. А оказалось всего 2,4 млн. Выходит, что чуть ли ни каждого второго из числившихся за НКВД четырех с лишним миллионов заключенных и спецпереселенцев в этот момент уже не было в живых.

Разумеется, для того, чтобы судить об истинных людских потерях в местах заключения и спецпоселениях, такого рода прикидок недостаточно. Есть ли более надежные источники для того, чтобы оценить сверхсмертность репрессированных?

Как полагает В. Земсков, «мы... располагаем совершенно точной информацией, что за период с 1 января 1934 года по 31 декабря 1947-го в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа умерло 963 766 заключенных» (Земсков 1991а: 13). Действительно ли это такая точная информация?

Даже если предположить, что приводимые данные верны, они относятся только к исправительно-трудовым лагерям (ИТЛ), в которых в разные годы содержалось от трети до трех четвертей всех заключенных, остальные находились в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях (ИТК). Известная нам информация о смертности в местах заключения сведена в таблице 19.4.

Таблица 19.4. Число умерших в лагерях, колониях и тюрьмах, 1930-1956, тыс. человек

	В лагерях, колониях и тюрьмах	В лагерях и колониях	В колониях и тюрьмах	Только в лагерях	Только в колониях	Только в тюрьмах
				8,0a
				7,3a
				13,2a
				67,3a
				26,3b
	32,7с		4,3c	28,3b
	26,5с		5,9c	20,6b
	33,5с		8,1c	25,4b
	126,6с		36,0c	90,5b
	75,3с	51,8a	24,8c **	50,5b	7,7c	7,1d
	56,7с	44,6a	10,0c **	46,7b	6,8c	3,3d
	130,4f	123,0a		101,0b		7,5d
	412,1f	382,3a		248,9b		29,8d
	309,4f	288,6a		167,0b		20,8d
	131,0f	122,7a		60,9b		8,3d
		81,9a		43,8b
	35,3f	33,0a		18,2b		2,3d
	75,1f	71,0a		35,7b		4,1d
	53,5f	52,1a				1,4d
	31,3f	30,3a ***		15,7e	14,0e	1,0d
	25,8f	25,2a				0,7d
	23,3f	22,9a				0,4d
		20,6a
		9,6a
		8,4a
		4,8a
		3,2a

* Согласно источнику (b) 26,3.
** Не совпадает с суммой столбцов 5 и 6.
*** Не совпадает с суммой столбцов 4, 5 и 6.
Источники:
(a) ГУЛАГ 2000: 441-442;
(b) Земсков 1991а: 14;
(c) Земсков 1997: 63;
(d) Дугин 1999: 51-52;
(e) Дугин 1997: 99;
(f) сумма столбцов 2 и 6.

Если объединить всю информацию об умерших заключенных, которой мы располагаем, то получается, что за 1930-1934 годы только в лагерях умерло 122 тыс. человек. Начиная с 1935 года есть данные о смертности не только в лагерях, но и в колониях и тюрьмах: за 1935-1953 годы во всех этих местах заключения умерло 1619 тыс. человек (за 1945 год почему-то нет сведений об умерших в тюрьмах, мы взяли среднюю между числом умерших в тюрьмах в 1944 и в 1946 годах). Таким образом, общее известное число умерших с 1930 по 1953 год — 1721 тыс. человек. К этому надо добавить еще какое-то число умерших в колониях и тюрьмах в 1930-1934 годах — примерно 30 тыс., если применить соотношение, наблюдавшееся во второй половине 1930-х годов, за которые имеются данные. Следовательно общее число умерших в советских исправительно-трудовых лагерях, исправительно-трудовых колониях и тюрьмах за 1930-1953 годы, в основном подтверждающееся опубликованными архивными данными, составляет 1,76 млн.

Однако насколько точны эти данные?

Доступная сейчас статистика смертности заключенных поражает своей неполнотой. Почему нет данных за ряд лет? Неужели не велся учет или не сохранились архивы? А если сохранились, почему к ним нет доступа? Откуда берутся вопиющие разночтения и несовпадения цифр? Например, согласно одному источнику, в лагерях и колониях в 1940 году умерло 44,6 тыс. человек, а согласно другому — только в лагерях — 46,7 тыс. (табл. 19.4). Наряду с приведенными в таблице 19.4 данными о числе умерших в лагерях, колониях и тюрьмах в 1935-1938 годах, имеются и другие — похожие, но не совпадающие: 1935 год — 31,6 тыс., 1936-й — 25,0 тыс.; 1937-й — 31,1 тыс.; 1938-й — 108,6 тыс. (ГУЛАГ 2000: 441-442). О какой точности можно говорить при таких несовпадениях? «Точная информация» никак не выглядит убедительной, скорее всего, В. Земсков да и другие исследователи работали с неполными или фальсифицированными данными [19].

Приведенные в таблице 19.4 числа умерших в 1930-х годах совершают странные, труднообъяснимые скачки. Можно ли поверить, что в 1934-1936 годах число умерших в лагерях быстро снижалась, и в 1936 году было втрое меньше, чем в 1933-м, при том что число заключенных с тех пор удвоилось? Почему в 1938 году число умерших составило 90,5 тыс., а в 1939-м — всего 50,5 тыс., тогда как число заключенных увеличилось? Как это вяжется с другими, тоже архивными документами [20]?

Рисунок 19.4. Изменение среднегодовой численности заключенных и годового числа смертей в лагерях (1930=1) и лагерях и колониях (1939=1)

Если в 1940-х годах в соотношении динамики числа заключенных и числа смертных случаев среди них еще можно найти какую-то логику, то в 1930-х годах никакого параллелизма в динамике этих двух рядов чисел не просматривается (рис. 19.4).

То же относится к общему коэффициенту смертности. В одни годы он в разы превосходит соответствующий коэффициент по России в целом, в другие — опускается даже ниже общероссийского показателя (табл. 19.5 и рис. 19.5). Чем можно объяснить, скажем, резкое снижение смертности в лагерях в 1935-1936 годах? Неужели после убийства Кирова в конце 1934 года в них был установлен санаторный режим?

Таблица 19.5. Общий коэффициент смертности заключенных и населения России в целом, 1930-1956, %

	Россия в целом	В лагерях, колониях и тюрьмах	В лагерях и колониях	Только в лагерях
Расчет на основ. табл. 19.2 и 19.4	ОУРЗ* ГУЛАГа	Расчет на основ. табл. 5.2 и 5.4	ОУРЗ ГУЛАГа	Расчет на основ. табл. 5.2 и 5.4	ОУРЗ ГУЛАГа	Санотдел ГУЛАГа
	2,73					4,08	4,2
	3,03					3,03	2,9	3,6
	2,98					4,38	4,8	4,8
	5,10					15,94	15,3	15,7
	2,61					4,26		4,2
	2,36		2,75			3,62		3,6
	2,62		2,11			2,48		2,4
	2,62		2,42			2,79		3,0
	2,56		5,35			7,83		5,5-5,7
	2,39	3,89		2,69	3,1	3,79		3,3
	2,32	2,67		2,30	2,72	3,28
		5,53		6,23	6,1	6,93
		20,30		21,62	24,9	20,74
		18,91		20,11	22,4	20,27
		8,00		8,67	9,2	8,84
				5,18	5,95	6,00
	1,23	1,67		1,80	2,2	2,33
	1,70	3,19		3,45	3,59	3,72
	1,31	2,07		2,24	2,28
	1,17	1,13		1,19	1,21
	1,15	0,92		0,96	0,95
	1,16	0,85		0,89	0,92
	1,07	0,78		0,83	0,84
	1,04	0,47		0,51	0,67
	1,03	0,63		0,70	0,69
	0,93	0,46		0,52	0,53
	0,84	0,34		0,40	0,4

* Отдел учета и распределения заключенных.
Источники: таблицы 19.2 и 19.4; Земсков 1997: 63-64; ГУЛАГ 2000: 441-442.

Рисунок 19.5. Общий коэффициент смертности заключенных и населения России в целом, 1930-1956, ‰

Еще одна странная особенность архивных сводок 1930-х годов: в них указывается огромное число побегов (рис. 19.6). Например, в 1934 году в лагерях умерло 26,3 тыс. человек, а бежало из них 83,5 тыс., и хотя часть бежавших была поймана, число безвозвратно бежавших составило 36,7 тыс., т.е. значительно больше числа умерших. Просто решето какое-то, а не ГУЛАГ. А в сводках фигурирует еще какая-то «прочая убыль» — помимо умерших, бежавших, освобожденных и переведенных в другие места заключения. В 1938 году, например, она составила 8,8 тыс. человек, в 1939-м — 6,2 тыс. Не была ли эта странная убыль — от побегов и «прочая» — просто маскировкой убыли от огромной смертности, что естественным образом и предположили исследователи (Максудов 1995б; Wheatcroft 1996)? И трудно возражать против логики Уиткрофта, который рассматривал приведенные в архивных документах показатели смертности как минимальную оценку ее уровня, не исключая того, что максимальная оценка должна включать и убыль — от побегов и «прочую» (Wheatcroft 1996: 1339). В этом случае показатели смертности становятся более правдоподобными, хотя и их снижение в 1935-1936 годах остается трудно объяснимым.

Рисунок 19.6. Коэффициенты убыли числа лагерных заключенных в результате смертности, побегов и убыли по «прочим причинам», 1930-1947, ‰

Если произвести такую максимальную оценку, то «совершенно точные» 964 тыс. умерших в лагерях за 1934-1947 годы, о которых писал В. Земсков, увеличиваются до 1156 тыс., а 1761 тыс. умерших за это же время во всех местах заключения, полученные нами выше на основе опубликованных архивных данных, превращаются в 2067 тыс. Категорически настаивать на точности этой оценки, конечно, нельзя, но то, что и минимальная оценка не безупречна и, скорее всего, занижена, тоже не вызывает сомнений.

Как бы высока ни была смертность заключенных, не вся она объясняется самим фактом заключения, какая-то часть смертей неизбежна и на воле. Какую часть смертности заключенных следует отнести на счет тюремно-лагерного режима?

Чтобы ответить на этот вопрос, сравним фактическое число смертей в местах заключения с «нормальным» числом смертей в населении, имеющем ту же численность и возрастно-половую структуру, что и заключенные, и возрастные коэффициенты смертности, наблюдавшиеся в соответствующие годы у всего населения России. В таблице 19.6 приведены результаты соответствующего расчета. Он выполнен вначале только для заключенных лагерей, в отношении которых у нас имеются необходимые данные за 1934-1940 годы, а затем его результаты распространены на другие места заключения.

Таблица 19.6. Число умерших и «избыточная смертность» заключенных по минимальной и максимальной оценке, СССР, 1934-1940

	Число смертей в лагерях	Разница между фактическим и «нормальным» числом смертей
«Нормаль- ное»	Фактическое	В лагерях	В пересчете на все места заключения
Минимум	Максимум*	Минимум	Максимум*	Минимум	Максимум*
	6 420	26 295	62 957	19 875	56 537	23 739	67 529
	6 726	28 328	50 804	21 602	44 078	31 760	64 806
	7 650	20 595	43 468	12 945	35 818	18 471	51 108
	10 271	25 376	49 789	15 105	39 518	21 334	55 814
	13 916	90 546	108 678	76 630	94 762	134 537	166 371
	15 221	50 502	59 250	35 281	44 029	51 315	64 039
	13 614	46 665	49 834	33 051	36 220	49 336	54 067
Итого	73 817	288 307	424 780	214 490	350 963	330 493	523 732

* Максимальная оценка включает число показанных умершими плюс число безвозвратно бежавших и «прочую» убыль.

Как видим, смертность заключенных была катастрофически высока, в 4-6 раз превышала смертность на воле. В конце 1930-х годов в лагерях, колониях и тюрьмах находилось примерно 3% взрослого населения России в возрасте от 15 до 59 лет, а число умерших среди заключенных составляло от 12% всех умерших в этом возрасте в России в 1940 году до 29% в 1938-м. (Число заключенных относится ко всему СССР, так что сопоставление с Россией здесь служит лишь для того, чтобы оценить масштаб явления.)

Так было перед войной, а в годы войны смертность заключенных резко повысилась (рис. 19.5). «Все донесения администрации ГУЛАГа в 1941-1944 годы признают чудовищное ухудшение условий в лагерях во время войны. Лагеря были перенаселены, «жилая площадь», предоставленная каждому заключенному, упала с 1,5 до 0,7 кв. м на человека, и это означало, что заключенные спали на нарах по очереди... В 1942 году «калорийная норма питания» упала на 65% по сравнению с довоенным уровнем. Заключенные голодали, и в 1942 году тиф и холера снова появились в лагерях; согласно официальным данным, около 19 000 заключенных умерло от них» (Верт 1999: 222). «В докладной записке санотдела ГУЛАГа за 1945 год отмечалось: «По возрастному признаку наибольший процент смертности падает на группу от 20 до 40 лет, т.е. на лиц, наиболее предрасположенных к туберкулезу легких, алиментарной дистрофии и пеллагре. По категорийному составу наибольшая смертность падает на 4-ю категорию — 67,4%, 3-я категория дает 28,9% смертности. Таким образом, почти вся смертность — 96,3% идет за счет 3 и 4 категорий физтруда»... Во время войны при снижении норм питания одновременно возросли нормы выработки» (Земсков 1991а: 22). Не удивительно, что даже по архивным данным, скорее, все же неполным, число умерших заключенных за 1941-1945 годы составило не менее 1,1 млн. человек (Дугин 1999: 51-52; ГУЛАГ 2000: 441-442).

Конечно, во время войны смертность повысилась и на воле, но едва ли превышение смертности заключенных над смертностью всего населения России стало меньшим, чем оно было в конце 1930-х годов. Так что вполне можно предположить, что на протяжении всего периода с 1930 по 1953 год, в среднем, оно было, как минимум, пятикратным, а значит, при общем числе смертей порядка 2 млн., избыточные смерти, непосредственно обусловленные всеми обстоятельствами ареста, следствия, суда и заключения, составили 1,6 млн. Совсем немало, если учесть, что во всей России, скажем, в 1950 году умерло 1,2 млн. человек, а среди заключенных преобладали люди цветущих возрастов.

А как обстояло дело со смертностью другой крупнейшей группы репрессированных — спецпоселенцев?

Здесь также нет систематической и полной статистики, но есть множество свидетельств и фрагментарных оценок. Наиболее высокой была смертность в первые месяцы и годы высылки — транспортировка и вселение на новые места происходили в чудовищных условиях.

Огромными были потери «кулацкой ссылки». Даже если об этом имеется только разрозненная информация, она достаточно красноречива. Например, в письме наркома внутренних дел РСФСР В. Толмачева сообщается, что только за март и десять дней апреля 1930 года в Архангельске из 8 тыс. детей в высланных семьях заболело 6007, из которых умерло 587, т.е. более 7% за 40 дней — и такой процент смертности детей — 7-8% — автор письма называет и для других округов Северного края (Советская деревня 2003: 302). Другая справка сотрудника НКВД, тоже относящаяся к Северному краю, сообщает, что в 1930 году туда было вселено 230 тыс. человек. Далее в справке говорится, что 104 тыс. из них были расселены в «поселках» — в бараках, землянках и селениях, прилегающих к поселкам, и о том, что с ними стало дальше, не упоминается. Но в отношении остальных 126 тыс. говорится, что к маю 1931 года 21,2 тыс. из них, т.е. 17%, умерло (Там же, 662).

С 1932 года как будто имеются уже сводные данные, но и они вызывают немало вопросов. Сообщается, что за 1932-1940 годы умерло 389,5 тыс. человек, из которых 281,4 тыс. приходятся на первые три года (1932-1934) (Земсков 1994: 150-151). В таблице 19.7 показатели смертности (и рождаемости, которая резко упала) спецпоселенцев приведены в сопоставлении с соответствующими показателями для всего населения России, в эти годы, как известно, тоже крайне неблагоприятными. Разумеется, среди раскулаченных были выходцы не только из России, да и расселяли их не только в России, таблица имеет иллюстративный характер, но она показывает, какой страшный демографический шок испытали миллионы «раскулаченных».

Таблица 19.7. Рождаемость и смертность спецпоселенцев и всего населения России, 1932-1934

	Средне- годовая численность спецпосе- ленцев, тыс.	Коэффициент рождаемости, ‰	Коэффициент смертности, ‰
Спецпосе- ленцы	Все население России	Спецпосе- ленцы	Все население России
	1229,6	14,7	39,3	73,0	29,8
	1107,3	15,4	32,3	136,9	51,0
	1023,1	13,7	28,7	39,1	26,1

Источник: Земсков 1994: 150-151.

Как ни велики приведенные показатели смертности спецпоселенцев, весьма сомнительно, чтобы они были полными и надежными. Публикуемые данные часто с очевидностью противоречат друг другу. Так, по сводным данным, в 1932 году при среднегодовой численности спецпоселенцев свыше 1,2 млн. человек из них умерло 89,8 тыс. В то же время приводятся, например, данные о том, что только в Нарымском крае, где к 1 июня 1931 года было около 51 тыс. спецпоселенцев, а в начале 1932 года — около 196 тыс. (15% всех спецпоселенцев на эту дату), за период с июня 1931 по май 1932 года умерло 25,2 тыс. человек (Красильников 2003: 160-161), т.е. 28% всех спецпоселенцев, умерших в СССР в 1932 году. Это соотношение мало правдоподобно.

В условиях неразберихи и неподготовленности внезапной насильственной транспортировки многих сотен тысяч людей было не до учета, да и особой заинтересованности в таком учете у властей — и местных, и центральных — не могло быть. Время от времени какая-нибудь проверка вскрывала «отдельные недостатки», но это, конечно, не меняло общей ситуации, и можно с уверенностью утверждать, что отчеты о смертности среди спецпоселенцев того времени носят сугубо «ориентировочный» [21] характер и имеют явный уклон в сторону занижения.

Но, кроме того, и здесь, как и в случае с заключенными, поражает огромное число безвозвратно бежавших (бежавшие минус возвращенные из побега в течение года). Хотя бежать из спецпоселений было, видимо, легче, чем из лагеря или колонии, считать, что сделать это и укрыться потом на воле, было очень просто, тоже нет оснований. Поэтому цифра 373 тыс. безвозвратно бежавших из спецпоселений за 1932-1934 годы, при том, что в 1936 году их показано всего 3 тыс., вызывает, по меньшей мере, удивление. Правда, в том же 1936 году показано 95 тыс. безвозвратно убывших по «прочим причинам», тогда как в 1932 году их было 5 тыс., а в 1935-м — вообще всего 1 тыс. Все эти странные цифры, так же, как и их необъяснимые резкие колебания от года к году, хорошо видные на рисунке 19.7, лишь усиливают сомнения по поводу достоверности архивной статистики смертности «кулацкой ссылки».

Рисунок 19.7. Умершие, бежавшие и выбывшие по прочим причинам из числа спецпереселецев/трудопоселенцев («кулацкая ссылка»), 1932-1940, тыс. человек

Источник: Земсков 1994: 150-151.

Нужно поверить, например, в то, что в 1932-1934 годах число умерших среди «раскулаченных» менялось так же, как и среди всего населения России (рост в 1933 году на 70% и сокращение в 1934-м примерно на 75%), а избыточная убыль в эти годы объясняется огромным числом побегов: из 715 тыс. убывших по трем указанным на рисунке 19.7 причинам только 281 тыс. человек умерли, а остальные 434 тыс. были живы и здоровы, хотя и не вполне ясно, где они находились. Поверить в это трудно.

Огромной смертностью — в дороге и в первые годы жизни на новом месте — сопровождались и депортации народов. Так, по некоторым оценкам, только во время транспортировки умерло 7889 из 191 044 депортированных крымских татар (5%), 3494 из 40 900 балкарцев (8%), 1220 из 93 139 калмыков (1,3%) [22]. Тот же источник приводит оценки общего числа умерших между депортациями 1944 года и перерегистрацией 1949-го: 24,7% депортированных с Северного Кавказа (чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев); 19,3% депортированных из Крыма, 15,7% депортированных из Грузии, 17,8% калмыков (Репрессированные народы 1991: 15-16). «Между ноябрем 1944 и июлем 1948 года 19 540 выселенных месхетинцев, курдов и хемшинов, т.е. 21% от всех спецперемещенных, умерли. Такой процент смертности (от 20% до 25%) одинаков для всех репрессированных режимом народов» (Верт 1999: 221-222)[23].

Эта оценки близки к полученным Д. Эдиевым для десяти тотально депортированных народов расчетным путем на основании модели «демографического потенциала»: из-за подъема смертности преждевременно погибло более полумиллиона представителей этих народов, или свыше 19% от общего числа депортированных для всех десяти народов при значительных различиях в коэффициенте потерь между ними (табл. 19.8).

Таблица 19.8. Оценка прямых людских потерь десяти депортированных народов, 1944-1952 (1939-1945 для корейцев, 1942-1952 для немцев)

	Депортировано,	Из них прямые людские потери до 1951 года
тыс.	тыс.	%
Корейцы	172,5	28,2	16,3
Финны		18,8	17,9
Немцы	1276,9	228,8	17,9
Карачаевцы	71,9	13,1	18,3
Калмыки**	104,1	12,6	12,1
Чеченцы	412,5	125,5	30,4
Ингуши	96,3	20,3	21,1
Балкарцы	39,4	7,6	19,3
Крымские татары		34,2	17,1
Турки-месхетинцы	102,1	12,9	12,6
Итого	2580,8	501,9	19,4

Источник: Эдиев 2003: 302.

Д. Эдиев оценил и потери, связанные с сокращением рождаемости, а значит и общие демографические потери в первые годы после депортации. Согласно его расчету, потери численности населения от падения рождаемости были даже большими, чем прямые потери от подъема смертности (но в отличие от прямых потерь, впоследствии они были отчасти компенсированы благодаря повышению рождаемости). Общие демографические потери десяти народов к началу 1950-х годов превысили 1 млн. человек (Эдиев 2003: 302)

Впоследствии численность многих депортированных народов довольно быстро росла, но даже к 1989 году они так и не смогли полностью оправиться от последствий депортаций — их долгосрочные демографические потери составили от 10-20% до 30-40% численности, возможной при отсутствии депортаций.

Позволяют ли все приведенные данные подойти к общей оценке хотя бы прямых людских потерь, т.е. потерь от повышенной смертности, вследствие сталинских репрессий за период с конца 1920-х до 1953 года? Скоре всего, нет. Информации все еще мало, она неполна и ненадежна.

По одной их оценок (Д. Волкогонова), в результате репрессий с 1929 по 1953 год в СССР погибло 21,5 млн. человек (Жертвы 1995). У нас столько не набирается. То, что удается как-то подсчитать и критически оценить, позволяет говорить примерно о 4-6 млн. убитых или доведенных до преждевременной смерти в местах заключения, во время депортаций и жизни в «спецпоселениях». Эта величина сопоставима с величиной армейских потерь в ходе Первой мировой и Гражданской войн (см. раздел 19.1.1).

Но, конечно, эту оценку нельзя считать окончательной. Пока исследователям доступны далеко не все необходимые для такой оценки данные. Хотя за последние 10-15 лет секретные архивы приоткрыли свои двери и в научный оборот поступила огромный объем недоступной ранее информации, очень многое остается еще за семью печатями. «Бывший архив КГБ СССР, — писал незадолго до конца столетия один из высоких архивных чинов, — почище сердца Кащея Бессмертного, надежно упрятанного в глухих лесах, он по-прежнему величественно недосягаем... В этом архиве — море информации об империи ГУЛАГ. Без нее все имеющиеся исследования по данной теме можно считать только предварительными набросками» (Прокопенко 1997).

Проблема оценки демографических последствий политических репрессий советского времени еще ждет своих исследователей.