Глава 32. За ужином благоверный Тензи, Питер, выполнил свою угрозу и меня посадили рядом с президентом Боливии

За ужином благоверный Тензи, Питер, выполнил свою угрозу и меня посадили рядом с президентом Боливии. Он крупный мужчина, с изрытым оспой лицом. Вдобавок, от него так и веяло властью, что откровенно пугало. Ничего не зная о Боливии и её политике, я решила держать язык за зубами. Иначе, чего доброго, выгонят из-за стола.

К счастью, el president, как называл его Питер, даже не смотрел в мою сторону. Мы едва развернули наши салфетки и положили их себе на колени, когда он бросил на меня взгляд, понял, что я не представляю особой важности, и повернулась к женщине слева от него. На другом конце стола Тензи посадила Бернарда справа от себя. Я сижу слишком далеко, чтобы услышать их разговор, но Тензи, которая улыбается и жестикулирует, по-видимому, продолжала владеть вниманием своей маленькой группы. С того момента, когда начали прибывать первый гости, Тензи стала другим человеком. Нет и следа той тонкой, расчетливой злобы, которую она источала сегодня днем.

Я принялась за свою рыбу, понимая, что я становлюсь унизительно скучной. Единственная вещь, которая держала меня на плаву — мысль о Бернарде, и о том, что позднее мы будем делать вместе.

Интересно, Питер в курсе про Тензи и Бернарда? Тихонько вздохнув, я пригубила вина и подцепила на вилку второй кусочек рыбы, гадая, стоит ли себя мучить этой гадостью. Рыба сухая и безвкусная, словно кто-то решил, что еда должна быть наказанием, а не удовольствием.

— Не любите рыбу? — голос Питера доносится слева.

— На самом деле, нет, — Я улыбаюсь от того, что хоть кто-то заговорил со мной.

—Эта ужасна, не так ли? — он отодвигает свою рыбу на край тарелки. — Это все новомодная диета моей жены. Никакого масла, соли, кожуры, жира и специй. Все это часть тщетной попытки жить вечно.

Я хихикаю.

— Не уверена, что жить вечно — это хорошая идея.

—Не уверены? — повторяет Питер. — Это кроваво ужасная идея. Как вас угораздило оказаться среди этих людей?

— Я встретила Бернарда и…

—Я имею в виду, чем вы занимаетесь в Нью-Йорке?

—О, я - писатель, — просто отвечаю я. Я сажусь немного прямее и добавляю. — Я учусь в Новой Школе, и на следующей недели состоится первое чтение моей пьесы.

—Отлично сработано, — говорит он, кажется, впечатленный этим. — Ты уже говорила с моей женой?

Я уставилась в тарелку.

— Не думаю, что ваша жена интересуется мной или моей пьесой, — я обвожу стол взглядом и смотрю на Тензи.

Она пила красное вино, и ее губы стали слегка фиолетовыми.

— С другой стороны, мне вовсе не нужно одобрение вашей жены, чтобы добиться успеха.

В этот момент часть моего маленького эго выплыло на поверхность.

— Вы очень уверенная в себе юная леди, — заметил Питер. А затем, чтобы подчеркнуть тот факт, что я зашла слишком далеко, он одарил меня одной из тех невероятно вежливых улыбок, которая, возможно, поставила бы на место саму королеву Англии.

Я застыла в позоре. Почему я просто не могу держать язык за зубами? Питер просто пытался быть дружелюбным, а я только что оскорбила его жену. В дополнение к предполагаемому греховному высокомерию. Это приемлемо в мужчине, но не в женщине. Или просто не в этой обстановке, во всяком случае.

Я хлопаю Питера по руке.

—Да? — повернулся он. Не было никакой резкости в его голосе, лишь смертельная незаинтересованность.

Я уже было собиралась спросить его, если бы я была мужчиной, стало бы он судить меня так резко, но его выражение лица остановило меня.

— Вы не передадите мне соль? — спросила я, тихо добавив. — Пожалуйста?

Я пыталась замять это в течение всего обеда, пытаясь быть интересной, рассказывая долгие истории о шотландском гольфе, о котором Питер рассказывает нашему краю стола. Когда тарелки стали пусты, я надеялась, что мы с Бернардом можем улизнуть, но вместо этого мы прошли на террасу на кофе и десерт. После чего была игра в шахматы в гостиной. Бернард играл с Питером, в то время как я облокотилась на край стула Бернарда, делая вид, что плохо играю. Правда в том, что каждый, кто хотя бы на половину хорош в математике, может играть в шахматы. И после того, как Бернард сделал уже несколько неверных ходов, я начала тихонько давать ему советы. Бернард начал побеждать и небольшая толпа начала собираться, чтобы стать свидетелями такого зрелища.

В конце концов, Бернард отдает мне все заслуги, и мое достоинство в их глазах выросло. Может я, наконец, стала для них соперником.

—Где ты научилась играть в шахматы? — спросил он и взял еще напитки для нас из плетеной корзинки в углу.

— Я всегда играла. Мой отец научил меня.

Бернард коснулся меня, ошеломленный.

— Я только что осознал, что ничего о тебе не знаю.

— Это потому, что ты забывал спросить, — игриво отвечаю я, мое равновесие восстановлено. Я оглядываю комнату. — Эти люди когда-нибудь пойдут спать?

— Ты устала?

—Я думала...

— У нас для этого еще куча времени, — говорит он, зарываясь в моих волосах губами.

—Голубки, — Тензи машет нам, сидя на диване. — Идите сюда и присоединяйтесь к обсуждению.

Я вздыхаю. Бернард может и был готов покинуть вечер, но Тензи собиралась держать нас внизу.

Я терплю еще час политических дискуссий. Наконец, когда глаза Питера закрылись, и он уснул в своем кресле, Тензи прошептала, то, может, нам стоит пойти спать.

Я даю Бернарду осмысленный взгляд и стремительно бегу в мою комнату. Теперь, когда момент настал, я дрожу от страха. Мое тело дрожит от нетерпения. На что это будет похоже? Я буду кричать? И что делать, если будет кровь?

Я немного прикрыла свою наготу и расчесала волосы сотню раз. Когда прошло 30 минут, и дом затих, я выскользнула за дверь, прокралась через гостиную и поднялась по другой лестнице к комнате Бернарда. Она на другом конце длинного коридора, удобно расположена рядом с комнатой Тензи и Питера, но, как и все комнаты в новом крыле, она соединяется с собственной ванной.

Смежная ванная. Бог ты мой. Как много вещей я узнала за эти выходные. Я хихикаю и поворачиваю ручки двери Бернарда.

Он в постели, читает. Под мягким светом лампы он выглядит стройным и загадочным, как герой романов Викторианской эпохи. Он подносит палец к губам плавными движениями, я безмолвно падаю в его объятия, закрываю глаза и надеюсь на лучшее.

Он выключает свет и залезает по одеяло.

— Спокойной ночи, котенок.

Я сажусь, озадаченная.
— Спокойной ночи?

Я наклоняюсь и включаю свет.

Он хватает мои руки.
— Что ты делаешь?

—Ты хочешь спать?

—Ты разве нет?

Я надуваю губы.
— Я думала, мы могли бы...

Он улыбается.
— Здесь?

— Почему нет?

Он выключает свет.
— Это грубо.

Я снова его включаю.
— Грубо?

—Тензи и Питер в соседней комнате, — он снова выключает свет.

— И что? — говорю я в темноте.

—Я не хочу, чтобы они нас услышали... Это будет неловко.

Я нахмурилась в темноте, мои руки перекрещены на груди.

— Ты не думаешь, что Тензи пора понять, что ты двигаешься дальше? Оставив её и Марджи?

—Ох, Кэрри, — он вздыхает.

—Я серьезно. Тензи должна принять, что ты встречаешься с другими людьми. Что ты встречаешься со мной.

— Да, она и принимает, — сказал он мягко. — Но нам не стоит бросать ей это в лицо.

—Я думаю, что мы должны, — я отвечаю.

— Давай спать. Выясним все утром.

Это мой намек, чтобы броситься вон из комнаты в гневе. Но я полагаю, что я уже достаточно набегалась в течение вечера. Вместо этого, я лежу, молча обдумывая каждую сцену, каждый разговор, сдерживая слезы, и прихожу к выводу, что так или иначе, мне не удалось выйти на первое место в эти выходные, в конце концов.