2015-06-24
2390ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
Мои произведения называли школой подозрения, еще более - школой презрения, к счастью, также школой мужества и даже дерзости. И действительно, я и сам не думаю, чтобы кто-то когда-либо глядел на мир с таким глубоким подозрением, как я, и не только в качестве случайного адвоката дьявола, но и - выражаясь богословски - в качестве врага и допросчика Бога… И сколько лживости мне еще нужно, чтобы я мог всегда сызнова позволять себе роскошь моей правдивости? Довольно, я еще живу; а жизнь так устроена, что она основана не на морали; она ищет заблуждения, она живет заблуждением.
Однако все возникло; не существует вечных фактов, как не существует абсолютных истин. Следовательно, отныне необходимо историческое философствование, а вместе с ним и добродетель скромности.
Мы - изначально нелогичные и потому несправедливые существа и можем познать это; и это есть одна их величайших и самых неразрешимых дисгармоний бытия.
\…\ Никогда еще никакая религия ни прямо, ни косвенно, ни догматически, ни аллегорически не содержала истины. Ибо каждая религия родилась из страха и нужды и вторглась в жизнь через заблуждения разума.
Война необходима. Только мечтательность и прекраснодушие могут ожидать от человечества еще многого, - когда оно разучится вести войны. Доселе же нам неведомы иные средства, которые могли бы так же сильно и верно, как всякая война, внушить слабеющим народам такую грубую походную энергию. \…\. Культура отнюдь не может обойтись без страстей, пороков и злобы.
Первая мысль дня. Лучшее средство хорошо начать день состоит в том, чтобы, проснувшись, подумать, нельзя ли хоть одному человеку доставить сегодня радость. Если бы это могло быть признано возмещением религиозной привычке к молитве, то наши ближние имели бы выгоду от этой перемены.
ВЕСЕЛАЯ НАУКА
\…\ Мы, философы, не вольны проводить черту между душой и телом, как это делает народ \…\. Мы не какие-нибудь мыслящие лягушки, не объективирующие и регистрирующие аппараты с холодно установленными потрохами, - мы должны непрестанно рожать наши мысли из нашей боли и по-матерински придавать им все, что в нас есть: кровь, сердце, огонь, веселость, муку, совесть, судьбу, рок.
Сохраняющие род. Самые сильные и самые злые умы до сих пор чаще всего способствовали развитию человечества: они непрестанно воспламеняли засыпающие страсти - всякое упорядоченное общество усыпляет страсти, - они непрестанно пробуждали чувство сравнения, противоречия, изыскания нового, рискованного, неизведанного, они принуждали людей выставлять мнения против мнений, образцы против образцов… Новое, однако, при всех обстоятельствах есть злое, нечто покоряющее, силящееся ниспровергнуть старые межевые знаки и старые формы благочестия \…\.
Жить - это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть; жить - это значит: быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится слабым и старым в нас и не только в нас.
После того, как Будда умер, в течение столетий показывали еще его тень в одной пещере - чудовищную, страшную тень. Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. - И мы, мы должны победить еще и его тень!
Итак, способность познания лежит не в степени его истинности, а в его старости, его органической освоенности, его свойстве быть условием жизни… Познание, таким образом, становилось неким подобием самой жизни, и как жизнь некой постоянно возрастающей властью…
Стадный инстинкт. Там, где мы застаём мораль, там находим мы расценку и иерархию человеческих стремлений и поступков. Эта оценка и иерархия всегда оказываются выражением потребностей общины и стада: то, что идёт им на пользу во-первых, во-вторых и в-третьих, — это и служит высшим масштабом при оценке каждой в отдельности. Моралью каждый побуждается быть функцией стада и лишь в качестве таковой приписывает себе ценность. Поскольку условия сохранения одной общины весьма отличались от условий сохранения другой, то существовали весьма различные морали, и с точки зрения предстоящих ещё существенных преобразований стад и общин, государств и обществ можно решиться на пророчество, что впереди предстоят ещё весьма различные морали. Моральность есть стадный инстинкт в отдельном человеке.
Безумный человек. Слышали ли вы о том безумном человеке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога! \...\ Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц! \...\ Какой водой можем мы очиститься? Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать? Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его? Никогда не было совершено дела более великого, и кто родится после нас, будет, благодаря этому деянию, принадлежать к истории высшей, чем вся прежняя история!» \...\
Я хочу все больше учиться смотреть на необходимое вещах как на прекрасное: так буду я одним из тех, кто делает вещи прекрасными. Amor fati \любовь к судьбе\: пусть это будет отныне моей любовью!
Ибо, поверьте мне!-тайна пожинать величайшие плоды и величайшее наслаждение от существования зовется: опасно жить'. Стройте свои города у Везувия! Посылайте свои корабли в неизведанные моря! Живите, воюя с равными вам и с самими собой! Будьте разбойниками и завоевателями, покуда вы не можете быть повелителями и владетелями, вы, познающие!
И моральная Земля кругла! И у моральной Земли есть свои антиподы! И у антиподов есть свои права на существование! Предстоит еще открыть Новый свет - и не один! По кораблям, вы, философы!
Все, что имеет ценность в нынешнем мире, имеет ее не само по себе, не по своей природе – в природе нет никаких ценностей, но оттого, что ему однажды придали ценность, подарили ее, и этими деятелями и дарителями были мы! Только мы и создали мир, до которого есть какое-то дело человеку!
Да, друзья мои! Пробил час отвращения ко всей моральной болтовне одних в адрес других! Мы же хотим стать тем, что мы есть, - новыми, неповторимыми, несравнимыми, полагающими себе собственные законы, себя-творящими!
Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе \...\ некий демон и сказал бы тебе: «Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе \...\ Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова - и ты вместе с ними, песчинка из песка \...\ Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий все и вся: «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?»-величайшей тяжестью лег бы на твои поступки!
Величайшее из новых событий - что «Бог умер» и что вера в христианского Бога стала чем-то не заслуживающим доверия - начинает уже бросать на Европу свои первые тени. \...\ Но \...\ само событие слишком еще велико, слишком отдаленно, слишком недоступно восприятию большинства \...\ впредь с погребением этой веры должно рухнуть все воздвигнутое на ней, опиравшееся на нее, вросшее в нее, - к примеру, вся наша европейская мораль.
Вера всегда больше всего жаждется, упорнее всего взыскуется там, где недостает воли: ибо воля, как аффект повеления, и есть решительный признак самообладания и силы. Это значит: чем меньше умеет некто повелевать, тем назойливее влечется он к тому, кто повелевает, и повелевает строго, - к Богу, монарху, званию, врачу, духовнику, догме, партийной совести.
Борьба за существование есть лишь исключение, временное ограничение воли к жизни; великая и малая борьба идет всегда за перевес, за рост и распределение, за власть, сообразно воле к власти, которая и есть как раз воля к жизни.
ЗЛАЯ МУДРОСТЬ
Мое сильнейшее свойство – самопреодоление. Но оно же по большей части оказывается и моей нуждой – я всегда стою на краю бездны.
Чем свободнее и сильнее индивидуум, тем взыскательнее становится его любовь; наконец, он жаждет стать сверхчеловеком, ибо все прочее не утоляет его любви.
