Глава 7

Несколько дней спустя, когда они снова играли в шахматы, Джоселин после очередной партии попросил Джейн сесть к нему поближе. На этот раз он выиграл, но ценой немалого напряжения. Он даже опустился до того, что обвинил девушку в попытках отвлечь его внимание болтовней. А ведь Джейн за всю игру произнесла всего лишь пару слов – в последние дни она вообще стала очень молчаливой.

На сей раз Джейн не выполнила просьбу Трешема: вместо того чтобы подойти к дивану, она стала складывать шахматы в коробку, чтобы затем убрать их в комод.

Джейн не выполнила просьбу герцога, потому что почувствовала опасность. При всей своей неопытности онаa все же понимала природу возникшей между ними напряженности. Он видел в ней женщину, а она – да поможет ей Бог – видела в нем не только больного, за которым следовало ухаживать.

Наконец‑то приблизившись к герцогу, Джейн мысленно воздала хвалу небесам зато, что свобода его передвижений все еще была ограничена… Впрочем, если бы он был здоров, надобность в сиделке, разумеется, отпала бы.

Джейн не хотелось думать о том, что через неделю с небольшим ей предстоит покинуть Дадли‑Хаус. Из разговоров друзей Трешема она узнала, что ее дядя, граф Дербери, приехал в Лондон и нанял целую свору сыщиков для поисков убийцы и воровки. Однако было очевидно, что герцог и его друзья недолюбливают графа. Они насмехались и над Сидни – ведь его одолела женщина. Очевидно, ее кузена в Лондоне тоже не очень‑то любили. Но что бы сказали друзья герцога, если бы узнали, что Джейн Инглби и Сара Иллингсуорт – одно и то же лицо?

– Покажите ваши руки, – приказал герцог, именно приказал, а не попросил.

– Зачем? – удивилась девушка, забыв о том, что прислуга не должна требовать у хозяина объяснений.

Герцог взглянул на нее с недоумением, и Джейн, немного помедлив, протянула ему руки. Впервые в жизни она чувствовала себя так неловко. Трешем взял ее за руки, и Джейн замерла, затаив дыхание. Ей хотелось высвободиться, но она боялась выдать себя. Джейн чувствовала, что ее влечет к герцогу Трешему – теперь уже в этом не было сомнений.

– Ни одной мозоли, – пробормотал Джоселин. – Полагаю, вы не утруждали себя работой, не так ли, Джейн?

Девушка невольно нахмурилась – было бы лучше, если бы герцог называл ее мисс Инглби, а не так, как называли лишь отец с матерью.

– Вы правы, ваша светлость.

– Какие красивые руки! – продолжал Джоселин. – Но у вас, Джейн, могут быть только такие руки. Они вполне соответствуют вашему облику и характеру. Эти руки меняют повязки, почти не причиняя боли. И можно лишь представить, какие еще чудеса они способны творить. Джейн, вы могли бы стать самой богатой куртизанкой в Англии, если бы захотели.

На сей раз она попыталась высвободиться, но герцог, успев ее опередить, крепко сжал руки девушки.

– Я ведь сказал, если захотите, – проговорил он с улыбкой. – Что еще умеют делать эти руки? Может, они умеют музицировать? Вы играете на пианино?

– Немного, – сказала Джейн; в отличие от матери она могла похвастаться лишь неплохой техникой, вероятно, у нее просто не было таланта.

Герцог все еще удерживал ее руки в своих. И смотрел ей прямо в глаза. Теперь она понимала, как наивна была, утверждая, что может покинуть комнату, когда пожелает, Трешем в любой момент мог привлечь ее к себе, и она не смогла бы противиться его поле.

– Я хочу послушать, как вы играете, – сказал он, наконец, отпустив ее и указав на фортепьяно в дальнем углу гостиной.

«Прекрасный инструмент, но тот, что в музыкальной комнате, конечно, лучше», – невольно подумала девушка.

– Я давно не играла, – пробормотала она.

– Ради Бога, мисс Инглби, не скромничайте. Всякий раз, как на балах юные леди начинают демонстрировать свое искусство, я ухожу куда‑нибудь подальше. Только подумайте, что со мной сотворила скука! Я готов слушать даже вас, хотя вы признались, что играете неважно, к тому же давно не практиковались. Идите и играйте, пока я не передумал. А то я могу найти для вас другое занятие…

Джейн направилась к инструменту.

Она исполнила произведение, разученное ею очень давно, – фугу Баха. К счастью, она ошиблась всего дважды, и то вначале.

– Подойдите ко мне, – сказал герцог, когда она закончила. Девушка пересекла комнату и села на стул – прямо перед Трешемом. Герцог пристально смотрел ей в глаза, словно пытаясь удостовериться в том, что она сделала все, что могла.

– Вы правы, – сказал он наконец. – Да, вы действительно играете весьма посредственно. У вас нет музыкального чутья. Вы исполняете каждую ноту так, словно она существует сама по себе и не имеет никакого отношения к тем, что были до нее и будут после. Вы нажимаете на клавиши так, будто это не клавиши, ключи к звукам, а просто безжизненные кусочки слоновой кости. Нажимаете так, будто не верите, что из этого инструмента можно извлечь прекрасные звуки. Полагаю, у вас был очень неважный учитель.

Джейн могла философски воспринимать критику, если критиковали только ее, но такие слова о матери… Этого она не стерпела.

– Вы ошибаетесь! – воскликнула она с возмущением. – У меня был прекрасный учитель! Вернее, учительница. Как вы смеете так говорить о ней?.. Она была на редкость талантлива. Временами казалось, что музыка исходит от нее самой, что музыка в каждом ее пальце. О, если бы вы могли услышать, как божественно она играла! Музыка струилась сквозь нее, словно она была волшебным источником…

Джейн внезапно умолкла, в испуге глядя на герцога. Она вдруг поняла, что слишком уж бурно реагировала на его слова.

Трешем молча смотрел на нее, смотрел с каким‑то странным выражением в глазах.

– Значит, вы понимаете, о чем я? – проговорил он наконец. – Дело не в том, что вы несколько раз ошиблись. Дело в том, что у вас нет исполнительского таланта.

– Но как случилось, что у вас в приюте оказалась такая прекрасная учительница музыки? Почему она пошла туда преподавать?

– Потому что она была как ангел, – сказала Джейн, утирая предательские слезы.

– Бедная Джейн, – пробормотал герцог, – наверное, она заменила вам мать.

Джейн едва не вспылила; она совершенно не понимала, что с ней происходит, не понимала, почему слова герцога так ее раздражают.

– Возможно, ваша светлость, – проговорила она, – Но мои воспоминания… Они не должны вас интересовать.

– О, я, кажется, задел чувствительную струну. Что ж, идите и займитесь тем, чем вы обычно занимаетесь в свободное время. Пришлите ко мне Куинси. Я хочу продиктовать ему несколько писем.

Джейн отправилась в сад. Каждый день она выходила сюда, если не было дождя. Весенние цветы радовали глаз, а чудесный аромат щекотал ноздри. Джейн не хватало долгах прогулок на свежем воздухе – того, что составляло значительную часть ее жизни в Корнуолле. Но она боялась выходить из дома, боялась покидать Дадли‑Хаус.

Джейн прекрасно знала: если ее схватят, никто ей не поверит. И ее обвинят в убийстве.

Иногда Джейн очень хотелось рассказать обо всем герцогу Трешему. В такие минуты ей казалось, что герцог непременно поможет… И все же она понимала, что поступила бы крайне неосмотрительно, если бы доверилась такому бессердечному человеку.

* * *

К исходу второй недели Джоселин понял: если оставшиеся семь дней придется провести так же, как четырнадцать предыдущих, он просто сойдет с ума. Но Рейкс, черт его побери, оказался, как всегда, прав. Было очевидно, что выходить из дома еще рано. И все же лучше хоть как‑нибудь ковылять на одной ноге, чем лежать целый день, задрав ногу.

Джоселин решил воспользоваться костылями.

Его решимость изменить образ жизни особенно окрепла после двух последних визитов. Сначала приехал Фердинанд. Как это не раз бывало, говорил он один – в основном рассказывал брату о подготовке к гонкам, до которых осталось всего три дня. Судя по всему, большинство членов клуба ставили на лорда Берриуэтера. Шансы Фердинанда оценивались как весьма призрачные. Но этот факт не охладил пыл младшего Дадли.

– Да, кстати, – проворчал Фердинанд, – братья Форбс ведут себя на редкость дерзко. Говорят, что ты не выходишь из дома не оттого, что нога не позволяет, а потому, что боишься их. Мол, ранение – только предлог. Если бы они позволили себе сказать такое в моем присутствии, давно получили бы перчатку в физиономию.

– Не вмешивайся в мои дела, – нахмурился Джоселин. – Если они имеют что‑либо сообщить мне, то пусть скажут в глаза. Вскоре у них появится такая возможность.

– Но я – твой брат, и твои заботы – мои заботы. Если оскорбляют одного из нас, все Дадли чувствуют себя оскорбленными. Хотелось бы только, чтобы леди Оливер стоила всей этой заварухи. Хотя, смею заметить, она и в самом деле лакомый кусочек. Ни разу не видел женщины с такой тонкой талией и такой пышной…

Фердинанд вдруг запнулся и с виноватым видом покосился на Джейн, сидевшую, как обычно, в сторонке.

Фердинанд – как, впрочем, и Ангелина, и все остальные, навещавшие Трещема – не знал, как следует вести себя в присутствии сиделки хозяина, поэтому, вспоминая о ней, испытывал неловкость.

Итак, на горизонте маячил скандал. Не то чтобы для Джоселина такая ситуация была непривычной – нет, неприятности возникали часто, поскольку он сам порой навлекал их на свою голову. Но на этот раз он не мог противостоять врагам. Не мог и… Трешем боялся своих новых мыслей и ощущений. До сих пор ссоры, стычки и рискованные пари возбуждали его, он упивался опасностью. Ему и в голову не приходило, что рисковать жизнью из‑за пустяка глупо и смешно, что подобный образ жизни достоин осмеяния.

Трешем решил, что бездеятельность плохо на него влияет. Решил, что если выйдет из дома, то все тут же вернется на круги своя и тягостные мысли мигом покинут его. Следовательно, чем скорее он вернется к прежнему образу жизни, тем лучше. Что ж, если Бернард к завтрашнему утру не раздобудет костыли, ему крепко достанется…

От тягостных раздумий Джоселина отвлек дворецкий, доложивший о визите дамы. Прекрасно вышколенный, как и все слуги в Дадли‑Хаусе, Хокинс все же произнес имя гостьи таким тоном, что стало ясно: он весьма неодобрительна относится к этой особе. Джейн тотчас же поднялась со стула и отошла в глубь комнаты, туда, где она обычно находилась, когда герцог принимал гостей.

– Леди Оливер, ваша светлость, желает поговорить с вами наедине, – сказал дворецкий. – Я сообщил ей, что не вполне уверен в том, что вы готовы ее принять.

– Хокинс, что за черт? Немедленно выставить ее!

Леди Оливер не в первый раз появилась в Дадли‑Хаусе. Очевидно, эта леди была настолько чужда условностей, что не видела ничего предосудительного в посещении дома, где жил холостой мужчина. Причем она выбрала именно то время, когда весь лондонский свет разъезжал с визитами – вероятно, хотела, чтобы ее прогулка не осталась незамеченной.

– Полагаю, она приехала в экипаже лорда Оливера и оставила его у дома, – проворчал герцог.

– Совершенно верно, ваша светлость, – с поклоном ответил Хокинс.

Джоселин уже хотел повторить свое распоряжение относительно гостьи, но тут она сама появилась на пороге.

– Ах, Трешем! – воскликнула леди Оливер и прижала к губам кружевной платочек – театральный жест, призванный изобразить сочувствие.

Следовало признать, что она была прелестна в своем элегантном наряде – несколько оттенков зеленого прекрасно сочетались с ее густыми рыжими волосами. Миниатюрная и стройная, юная леди Оливер обладала довольно пышным бюстом – именно о нем упомянул Фердинанд в разговоре с братом.

– Вам не следовало сюда приезжать, – сказал вместо приветствия Трешем.

– Но как же я могла не проведать вас! – воскликнула леди Оливер, с нежностью глядя на герцога.

Похоже, холодный прием нисколько не смутил гостью. Она подошла к шезлонгу, на котором возлежал герцог, и опустилась на колени. Затем взяла его за руку и поднесла ее к губам.

Хокинс поспешно удалился, прикрыв за собой дверь.

– Ах, Трешем, – снова заговорила гостья, – мой милый Трешем… Говорят, вы выстрелили в воздух, хотя легко могли бы убить Эдварда. Все знают, какой вы прекрасный стрелок. А потом вы позволили ему прострелить вам ногу. Вы такой храбрец…

– Все было несколько иначе, – перебил герцог. – И храбрость здесь ни при чем. Я просто не смог вовремя сосредоточиться.

– Да‑да, какая‑то женщина закричала, – сказала леди Оливер. Она поцеловала руку герцога. Затем поднесла ее к своей прохладной напудренной щеке. – Я не могу сказать, что осуждаю эту женщину. Окажись я там, наверняка бы упала в обморок. Мой бедный, мой храбрый, мой милый… Он вас чуть не убил!

– Позвольте напомнить: нога и сердце – это не одно и то же, – проговорил Трешем, решительно высвобождая свою руку. – Прошу вас, встаньте. Но я не предлагаю вам остаться и выпить чаю. Уходите. Сейчас же. Мисс Инглби вас проводит.

– Мисс Инглби?

Щеки леди Оливер вспыхнули, глаза злобно сверкнули.

– Мисс Инглби… – сказал Джоселин, поворачиваясь к своей сиделке. – Познакомьтесь с леди Оливер. Она уже уходит. Сейчас уходит.

Желтовато‑карие глаза рыжеволосой леди Оливер внезапно потухли; она поняла, что Джейн – всего лишь служанка.

– Как вы жестоки, Трешем, – сказала гостья. – я едва не умерла от переживаний. Я так за вас беспокоилась. Я томилась желанием видеть вас, а вы…

– Вы меня уже повидали. Всего вам доброго.

– Скажите, что вам тоже меня недоставало! Ах, как вы жестоки, если заставляете меня вымаливать у вас прощение!

– Откровенно говоря, – Трешем смерил гостью презрительным взглядом, – я едва ли хоть раз вспомнил о вас с тех пор, как мы виделись последний раз. Когда это было? У Джорджей? Или на Бонд‑стрит? Не помню. И, смею добавить, скорее всего ни разу не вспомню о вас и после того, как вы уйдете.

Леди Оливер вновь поднесла платок к губам.

– Я вижу, вы на меня сердитесь, – проговорила она, укоризненно глядя на герцога.

– Поверьте, леди Оливер, я не испытываю к вам каких‑либо иных чувств, кроме раздражения.

– Если бы вы позволили мне объяснить…

– Никаких объяснений!

– Я пришла сюда, чтобы предупредить вас. Они собираются вас убить. Я имею в виду моих братьев – Энтони, Уэсли и Джозефа. Чтобы отстоять мою честь, они пойдут на все, Трешем. А если они все же вас не убьют, то найдут другой способ отомстить вам. Уж я‑то знаю своих братьев.

«Значит, лживость и подлость – это у них семейное», – подумал Джоселин.

– Мисс Инглби, вы не проводите леди Оливер к выходу? И пригласите ко мне Хокинса. Мне надо с ним поговорить.

Леди Оливер заплакала.

– У вас нет сердца, Трешем, вы именно такой, как о вас говорят. Но я думала, вы другой, думала, что знаю вас и что вы меня любите. А выход я найду сама, без вашей служанки. – Всхлипывая, гостья направилась, к двери.

«Театр потерял великую трагическую актрису, – мысленно усмехнулся герцог. – Ей бы аплодировали стоя и партер, и галерка. Ее бы вызывали на бис и засыпали цветами».

– Ну, мисс Инглби… – проговорил Трешем после того, как дверь за гостьей закрылась. – Так что вы можете сказать о моей любовнице? Можете вы упрекать меня за то, что я забрался к этой леди в постель, несмотря на то что она замужем?

– Она очень милая, – пробормотала Джейн.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Герцог смотрел на Джейн так, будто считал ее виноватой в том, что гостья не пожелала уйти немедленно – как только ее об этом попросили. Визит леди Оливер оказался для Джоселина неожиданностью; он полагал, что после всего произошедшего эта дама будет избегать его.

– Я вам не судья, ваша светлость, – сказала Джейн.

– Так вы смотрите сквозь пальцы на адюльтер? – хитро прищурившись, спросил Джоселин.

– Конечно, нет. Изменять супругу или склонять кого‑то к измене – это очень плохо. И, тем не менее, вы поступили с ней жестоко. Вы говорили с ней так, будто испытываете к ней отвращение.

– Так и есть. Зачем делать вид, что я чувствую что‑то иное?

– И все же вы были с ней близки и заставили ее полюбить вас. А теперь вы с презрением отвергли ее, хотя она, рискуя репутацией, приехала к вам, чтобы предупредить об опасности.

Джоселин усмехнулся:

– Какая удивительная наивность! Полагаете, леди Оливер испытывает нежные чувства к моей персоне? Леди Оливер любит только себя. И единственная причина, по которой она, как вы выражаетесь, решила рискнуть репутацией, – это желание эпатировать общество. Ей хочется, чтобы все думали, что мы с ней, бросая вызов общественной морали, по‑прежнему состоим в близких отношениях. Эта женщина любит выставлять себя напоказ. Ей нравится, когда ее замечают, в особенности субъекты вроде меня. Ей хочется, чтобы люди думали, что она покорила сердце герцога Трешема, старшего из Дадли, Она была бы в восторге, если бы я еще трижды подставлял себя под пули ее братьев, а сам отвечал выстрелом в воздух.

– Вы несправедливы к этой женщине.

– А я думал, вы не станете меня упрекать.

– Вы и святого введете в искушение.

– Надеюсь, – усмехнулся Джоселин. – Но скажите мне, почему вы так уверены, что я спал с леди Оливер?

– Все это знают,. – в смущении пробормотала Джейн. Ведь из‑за нее вы стрелялись. Вы сами так говорили.

– Разве? А может, я предоставил вам самой делать заключение?

– Неужели вы теперь станете утверждать, что у вас с ней ничего не было? – в раздражении проговорила Джейн.

Джоселин ответил не сразу.

– Нет, пожалуй, я не стану ничего отрицать. Иначе вы можете вообразить, что ваше мнение что‑то для меня значит. Я же не могу этого допустить, верно, Джейн?

Она со вздохом села на стул, стоявший у шезлонга. Раскрыв книгу, о чем‑то задумалась. И вдруг спросила:

– Так почему же вы не захотели сказать правду? Зачем вы рисковали жизнью?

– Ох, Джейн, ну разве может джентльмен публично обвинить даму во лжи?

– Но вы ведь ее презираете.

– И все же я джентльмен.

– Но это просто смешно! Вы позволяете ее мужу верить в худшее и не желаете сказать ему правду! И теперь вы позволите всему Лондону считать вас распутником?

– Но, Джейн, ведь за это меня и уважают. Ужасный распутник герцог Трешем! Представляете, как я разочарую свет, если окажусь на самом деле невинным агнцем? Я, конечно, не святой. Иногда я флиртую с дамами. И среди них попадаются замужние. Но от меня ждут скандалов, и я не могу обмануть общие ожидания.

– Что за глупости! – воскликнула Джейн. – Я вам не верю. Вы все это мне насказали лишь для того, чтобы посмеяться потом над моей наивностью.

– Но, мисс Инглби, я уже сказал вам, что ваше мнение для меня – ничто.

– Вы невыносимы. Не знаю, почему я до сих пор не ушла от вас.

– Возможно, потому, Джейн, что вы нуждаетесь в крыше над головой и в пище. Или потому, что вам нравится отчитывать меня. А может, потому, что я начинаю вам нравиться? – закончил он нарочито вкрадчивым голосом.

Джейн нахмурилась, поджав губы.

– Поверьте, Джейн, я никогда не лгу, – продолжал Трешем. – Я могу не замечать, как лгут другие, и даже иногда верить в их ложь, но сам я не лгу. Вы можете мне верить или не верить. А теперь отложите книгу и принесите кофе. И захватите почту у Майкла Куинси. А также шахматную доску.

– Не называйте меня Джейн,. – сказала она, поднимаясь, – Не то я обыграю вас в шахматы, даже если вас ничто не будет отвлекать. И тогда ваша самодовольная ухмылка исчезнет.

Джоселин засмеялся:

– Делайте, что вам говорят. Пожалуйста, мисс Инглби.

– Слушаюсь, ваша светлость, – улыбнулась Джейн.

«Интересно, почему для меня было так важно убедить Джейн в том, что я не спал с леди Оливер?» – размышлял Джоселин. Очевидно, ему очень не хотелось, чтобы она считала его отъявленным негодяем. Вообще‑то Трешему всегда было все равно, что думают о нем окружающие, его вполне устраивала собственная репутация, и он ничего не имел против того, чтобы его считали легкомысленным искателем приключений.

Леди Оливер сообщила мужу, очевидно, во время ссоры, что герцог Трешем – ее любовник. И возмущенный муж вызвал обидчика на дуэль. Как мог он, Трешем, сказать лорду Оливеру, что жена его обманула?

Но почему же ему так хотелось, чтобы Джейн знала, что он не спал с этой женщиной? Впрочем, он не спал и с другими замужними дамами, хотя никто из его знакомых в это не поверил бы.

«А завтра… Если Бернард к завтрашнему утру не принесет костыли – пусть пеняет на себя».