Записи, не опубликованные при жизни

Нарыв, например, вздорная вещь, но если от него умирает человек, мы перестаем над нарывом смеяться; примерно так же обстоит дело и с надрывом.

Я не настаивала бы на этом, если бы у меня лично не имелось нескольких вещей, в большей или меньшей степени портативных, за которые мне удалось расплатиться, — и если бы я не имела возможности эмпирически сравнивать их со всеми другими.

Еще о «Вазир-Мухтаре». Роман скорее истерический, чем исторический.

(Мой каламбур, по-моему, плоский, но Бухштабу понравился — записываю из уважения к нему.)

М. К. Тихонова сказала: он сделал Грибоедова евреем. (Рассказано Ветой.)

Э. С. Бухштаб спрашивала Борю: почему это у Тынянова люди беспрерывно бледнеют, зеленею и задыхаются? Скажет что-нибудь — и позеленеет...

Шкловский, кажется, одобрил «Вазир-Мухтара», по крайней мере за ним числится фраза: когда человек обижен, он начинает хорошо писать; я рад, что обидел его.

— Вот так у меня всю жизнь, — говорил мне Шкловский, лоснясь лицом, лысиной и кожаной курткой. — Мне грустно. Я очень люблю Юрия.

Москва приступила к ликвидации литературоведения в ЛГУ.

Рассказывают, что Тынянов сказал: я горжусь тем, что из-за двух формалистов сочли возможным разгромить лучший университет России.

Шкловский назвал Третьякова «восторженным кооператором», на что Л. Ю. обиделась.

Очень не хорошо, что в Лефе глупые люди, как Третьяков, состоят на равных правах с умными.

«Ни стихи, ни проза не нужны в наше время», — говорит Третьяков, не умеющий писать ни стихи, ни прозу — и продолжающий писать и то и другое. Пьесы он тоже не умеет писать, но так как его пьесы ставит Мейерхольд, то Третьяков сохранил иллюзии и считает, что пьесы нужны в наше время.

Вета говорит, что не любит встречаться с Анной Андреевной, потому что в этом случае приходится немедленно превращаться в прах.

Я же люблю превращаться в прах, когда это меня ни к чему не обязывает и когда к этому меня обязывает не чужая палка, а моя собственная культура.