Глава 10

Посадку самолета Таня с Отей дружно проспали. Очнулась она от суеты, вокруг нее слегка шелестящей, — народ готовился к выходу, сидя культурно по местам и копошась потихоньку — кто одевался, кто, как и Таня, только проснулся и таращил на всех сонные глаза, а дамочка одна торопливо губы красила, пристально вглядываясь в овальное зеркальце. Таня встрепенулась, потрясла головой, отгоняя крепкий сон, в который провалилась намертво после всех пережитых волнений. Отю жалко было будить, так и пришлось одевать полусонного — он разваливался в ее руках, как мягкая тряпичная кукла, похныкивал протестующе. За маленьким окошком — Таня даже название его вспомнила, иллюминатор называется, — стояла не совсем уж непроглядная, но темень, перемежаемая редкими дальними огнями. Прежняя тревога, еще тошнее той, что перед посадкой в самолет ее мучила, сжала Танино сердце — а вдруг не встретят? Куда она тогда пойдет, ночью, с ребенком…

Страхи ее, однако, оказались напрасными. Она и шагу не успела ступить в зал прилета, как тут же Отю подхватили ловко и умело чьи-то сильные руки — она даже испугаться не успела. Только подняла удивленное лицо вверх — встречающим оказался высоченный мужик в темном костюме. Он, может, даже и красивым был бы, этот мужик, если б не выражение его лица — туповатое какое-то. Явно не из телевизора у него было лицо. Абсолютно правильное, но никакое. Вот у Павла Беляева, например, красоты поменьше будет, а лицо такое — глаз не оторвешь… Хотя чего это она про Павла Беляева вдруг вспомнила? Пришло же в голову… Все, не надо о нем больше вспоминать, он там остался, в другой жизни. И совсем он здесь «не пришей кобыле хвост», как говорит бабка Пелагея. Здесь, в этом сверкающем и гудящем разными голосами зале аэропорта с красивым названием Орли…

— Вы Татьяна Селиверстова, — квадратно улыбнувшись, уточнил встречающий, глядя на нее сверху вниз.

— Да, это я…

— С приездом, Татьяна. А я Сергей. Помощник мадам Ады. Следуйте за мной, там машина ждет.

Развернувшись, он быстро пошел по залу, нежно прижимая к себе спящего Отю и ловко обходя чужие чемоданы. Краем глаза Таня успела заметить, как радостно-яростно обнимаются Левушка с Ленусиком с немолодой уже парой таких же странно одетых людей — родители, наверное. Интересно как. Поглазеть бы на них по деревенской привычке, полюбопытствовать, они теперь вроде как и не чужие ей стали, Левушка с Ленусиком. Хорошие ребята, дай им бог счастья французского полной ложкой…

Подхватив полы шубы, она побежала вслед за Сергеем — не отстать бы. Когда подошли к красивой блестящей машине, Сергей снова передал ей Отю на руки, распахнул заднюю дверь и придержал под локоток, вежливо склонившись. Со стороны красиво, наверное — как в кино. Сев за руль, тут же плавно двинул машину с места, обернулся с улыбкой:

— Как долетели, Татьяна? Без приключений?

— Ну, почти… — немного замялась Таня. — А долго нам ехать?

— Нет, недолго. Там Ада спать не ложится, ждет тебя.

— А… почему она встречать не приехала?

— Кто? Ада?! Тебя?! Сама?!

Он хмыкнул очень уж выразительно, отчего Таня поняла, что сморозила совсем уж какую-то глупость. Хотя в чем, если разобраться, глупость-то? Она ведь не претендует на то, чтоб Ада ее как королевну встречала. Она ж про Отю вообще-то спрашивала. Он же ей внук все-таки, не чужой, родненький… Вот она бы своего внука и пешком бы встречать пошла, хоть днем, хоть ночью…

Задумавшись, она и не заметила, как въехали они с трассы в город, как замелькало за окном огнями и светом и ничего нельзя было рассмотреть толком, сколько головой ни верти. Выскочить бы хоть на минутку, посмотреть! Париж все-таки…

— Ничего, наглядишься еще, — словно прочитав ее мысли, тихо проговорил Сергей, не поворачивая головы. — И надоесть успеет. И домой страсть как захочется…

— Да ну… Как это — надоесть? Вон красота какая! Это мы в самом городе сейчас, да?

— Да, в городе. А дом Адин на окраине, там такой красоты не увидишь. Там все как в деревне. Дома, лужайки… Вообще, сам по себе Париж город маленький, пешком все обойти можно. Я потом тебе покажу. Вот дадут тебе выходной, и покажу. И по магазинам проведу, если хочешь. Я знаю дешевые…

— А сам ты давно здесь живешь?

— Давно. Меня Ада сюда с собой вывезла как предмет интерьера. Служу вот теперь. А в прислугах быть — оно везде противно. Хоть в России, хоть во Франции.

— Так отчего ж служишь? Вернись домой, работу найди…

— Ну, это сказать легко. Когда поешь шоколадку, зубы ломать об леденец уже не хочется. Сама скоро поймешь. Да и вообще — тебя не спросили… — Он замолчал, будто обидевшись.

И Таня тоже огорчилась, что лишнее сболтнула. Надо было прикусить язык-то немного, а не советы всякие давать. Кто она тут такая, чтобы советовать? Да и вообще… Сама, значит, в Париж прилетела, а парню бедному что, домой возвращаться надо? Ничего себе, круто распорядилась…

Вскоре ей показалось, что из города они выехали. Машина быстро и мягко мчалась по шоссе, ее даже укачало слегка. Веки будто свинцом налились, и в голове стоял монотонный звон — хотелось уронить ее на спинку сиденья и заснуть без памяти. Она б и заснула, да неловко было. Ничего, потерпеть можно. Тем более Сергей сказал, что ехать недалеко…

Все-таки она задремала, наверное, потому что совсем не заметила, когда въехали они в маленькую усадьбу с освещенным фонарями зеленым газоном, с желто-розовым двухэтажным домом фигурной скобочкой. Подняла голову, заморгала торопливо, пытаясь все это разглядеть побыстрее. Сергей пружиной подскочил со своего сиденья, распахнул перед ней дверь, осторожно забрал из рук спящего Отю. Таня вылезла из машины, огляделась, любопытствуя. Почему-то захотелось подойти поближе к яркой травяной зелени, прикоснуться рукой — настоящая ли. И все кругом было каким-то… сомнительным. Нет, не плохим, конечно, а будто с картинки какой срисованным. Даже воздух здесь был необычным. Теплым, невесомым был, праздничным будто. Зря она шубу надела. Такая теплынь, даже ночью…

— Ну что ты там выстроилась, как изваяние парализованное? — услышала она за спиной сердитый Адин голос и вздрогнула от неожиданности. — Поднимайся, я двери закрою!

Обернувшись, Таня увидела ее в дверях, улыбнулась весело. Подумалось ей тут же: уж если и называть кого изваянием, так это ее самое, обладательницу сердитого голоса и причудливого розового халата с воротником перьями, как у древней барыни с такой же древней картины. И на голове вон такая же шапка из перьев, и на рукавах… В ее-то почтенном возрасте… Лучше бы в мягкий фланелевый халатик обрядилась, какой она недавно бабке Пелагее на день ангела справила, а не в это розовое посмешище. Ничего такого вслух, конечно же, Таня не произнесла. Поднялась торопливо по лестнице, пошла вслед за розово-нежным трепетанием Адиного халата, который в конце концов и привел ее в комнату красоты необыкновенной. И опять ей захотелось оглядеться, рассмотреть все повнимательнее…

— …Татьяна, очнись! Чего ты рот раскрыла, как Меланья Кукушкина? Есть хочешь, я тебя спрашиваю?

— Нет… Нет, конечно. Какое есть — ночь на дворе…

— И то верно. Тогда иди спать. Комната твоя наверху, последняя по коридору.

— А… Отя со мной? Ой… То есть Матвей, конечно…

— Нет. У него своя комната будет, рядом с твоей. А у тебя своя должна быть. Сразу привыкай и глупых вопросов постарайся больше не задавать, поняла?

— Да, поняла…

— Ну вот и хорошо. Иди. Утром встретимся, поговорим.

— Ада, а можно я его спать уложу?

— Нет. Я сама уложу. Иди в свою комнату. Там для тебя все приготовлено, сама разберешься…

Вслед за ней и Сергеем Таня поднялась по красивой лестнице, осторожно повернула ручку последней по счету двери, так же осторожно заглянула внутрь. Потом вошла, прикрыла за собой дверь, остановилась в нерешительности. И снова ей показалось, будто она не жизнью своей родной живет, а в кино каком интересном участвует. Потому что такое в кино только и можно увидеть — все новенькое, будто сейчас из магазина привезенное, и в то же время обжитое, уютное и к себе с радостью приглашающее. Она такую же точно комнату в красивом журнале когда-то видела. Но журнал журналом, а тут — наяву. Красота такая — умереть можно. И вроде бы ничего особенного в этой комнате нет, на чем бы глаз задержался, а все равно — красота…

Подойдя к небольшому дивану, Таня с удовольствием на него плюхнулась, утонув в ненавязчивой пухлости подушек. Потом еще и сверху на себя бросила одну, самую большую, цвета деревенских теплых сливок, обняла руками, вдохнула в себя ее свежий запах. Господи, неужели она будет здесь жить? Изо дня в день, вот в этой самой комнате, рядом с прилепившимся к ее сердцу малышом по имени Матвей. То есть с Отей, конечно. Для нее он навсегда останется Отей. Даже когда вырастет. Пусть для всех будет Матвей, а для нее — просто Отя. Он будет расти у нее на глазах, и вырастет в озорного мальчишку, и в школу пойдет. А вот интересно, в какую он здесь пойдет школу? Во французскую, что ли? Наверное. Что ж, и она тоже научится трещать на новом языке, и приоденется, и прическу себе сделает модную, и похудеет так, чтоб талия была тонкая-звонкая… А потом приедет в Париж Павел Беляев и даже не узнает ее сразу. А что? Запросто он может приехать! По делам, например. И остановиться у Ады тоже может запросто — не чужой же он ей…

Размечтавшись, она чуть не уснула под теплой подушкой. Сомлела совсем после трудной дороги. Не столь, может, и трудной, сколько тревожной да нервной. Шутка ли в самом деле — первый раз в жизни из дому выехать — и сразу в Париж! Надо бы умыться с дороги да спать лечь. Кто его знает, в котором часу у них тут поднимаются? Может, с утра с самого раннего? А вот еще интересно — где ж у них тут умыться можно?

Потянувшись с хрустом, Таня с сожалением вытащила себя из подушек, осторожно приоткрыла белую дверь в углу комнаты. И обомлела. Это была настоящая ванная комната! Нарядная, блестящая, радостно-бирюзовая вся. Даже заходить жалко. Так бы и любовалась этой красотой от порога, чтоб не порушить ее своими земными потребностями. Эх, им бы с бабкой Пелагеей такую вот ванную…

Таня осторожно ступила ногой на теплый кафельный пол, подошла к большому овальному зеркалу над раковиной. Да уж. Действительно, не вписалась она своей рожей в этот калашный ряд, что и говорить. В такое зеркало только красавице сильно французской смотреться надо, а не ей, Тане Селиверстовой, с ее округлым румяным лицом да стянутой на затылке копной светло-русых непослушных волос. Надо было хоть в парикмахерскую перед отъездом сходить… Повертев головой так и сяк и не найдя ни в профиле своем, ни в фасе ничего утешительного, она вздохнула и отвела от зеркала взгляд, решив, что какой бы ни была, а умыться все-таки надо. Да только не тут-то было. Умывальник оказался опять с секретом, как давешний замок в самолетном туалете. Ни крана нигде нет, ни рычажка какого, чтоб воду пустить… А ведь наверняка ларчик этот тоже просто открывается! Только знать бы как… Слава богу, хоть ванна оказалась простой, человеческой — сияла большими рогулинами никелевых блестящих кранов, которые можно было крутить сколько хочешь. И все как полагается — из одного горячая вода бежит, из другого холодная. И никаких секретов. И даже душ можно принять, потянув на себя пимпочку посерединке. А про раковину надо потом у Сергея все вызнать, на что там нажимать правильно. Смеяться будет, наверное. Вот, скажет, приехала деревня…

Выйдя из ванны и взяв в руки большое тяжелое полотенце, Таня покачала его в руках уважительно — хорошая вещь. Мать однажды разорилась и купила такие же полотенца им с сестрами в приданое. Развернула, показала — это вам, говорит, девки, отдам, когда замуж пойдете. Так, наверное, и лежит теперь это полотенце, ей в замужнюю жизнь предназначенное, в материнских сундуках, и толку от него нету… Хотя сестра Тамара, например, свое полотенце, выйдя замуж, тоже в обиход не пустила, а заботливо переложила в другое приданое, для своей уже дочки. А что — святое дело. Мать рассказывала, у них в роду всегда так принято было — сама новой кофты не сшей, а дочке материю в приданое сложи честь по чести…

Облачившись в толстый махровый халат и распустив влажные после мытья волосы, она снова с удовольствием плюхнулась в мягкие диванные подушки. Взяв со столика пульт от телевизора, нажала нужную кнопку — слава богу, хоть здесь секретов нет. Телевизор с пультом они с бабкой тоже себе недавно справили, сложив вместе бабкину пенсию и Танину зарплату. Потом прожили кое-как, на пустых пирогах да на молоке. Зато и мелочиться не стали — большой купили. Уж смотреть так смотреть. Тем более бабка Пелагея, разомлев на городском безделье с паровым отоплением да всякой водой под боком, сильно увлеклась разными сериалами. И еще одна передача ей приглянулась, из молодежных. Реалити-шоу называется. Как она сама ее комментировала: «Согнали парней да девок в одну избу, бессовестные, и глядеть стали, как они промеж собой грешить будут. Чисто безобразие…» Плевалась, конечно, от души во время просмотра этого самого шоу, но смотреть смотрела. Ко времени начала «безобразия» старалась все дела переделать да так подгадать, чтоб не пропустить ненароком очередную серию. И по именам всю молодежь экранную знала, и Тане потом взахлеб рассказывала, кто с кем «сожительство переменил да как их на этот грех девка-командирша белобрысая при всем честном народе благословила»…

Вспомнив про бабку Пелагею, Таня взгрустнула чуть, вздохнула летуче и стала вглядываться в экран французского телевизора, где какая-то пожилая пара выясняла, по всей видимости, отношения. Довольно скучно выясняла — так, бормотали мужчина с женщиной друг другу слова какие-то по очереди, быстро, картаво и в нос, будто простуженные. По другой программе футбол показывали, еще по одной — оркестр какой-то наяривал… Ничего интересного. И спать совсем расхотелось. Поднявшись с дивана, Таня подошла к большому окну, отвела в сторону легкую белую занавесь. Полная луна во французском небе торчала равнодушная и желтая, как сквозная дыра в темноте. Газонная трава серебрилась под ее светом, будто ночная вода в тихом озере. Красиво. Интересно, почему у них трава зимой растет? Конец февраля на дворе, а у них трава. И тишина такая…

Вернувшись к дивану, она прилегла на подушки с мыслью в голове, что надо бы встать и постелить себе постель по-настоящему, но тут же и уснула, словно провалилась куда. И сны ей приснились за короткий остаток ночи самые разные. То самолет снился, то Левушка с Ленусиком, а потом вдруг бабка Пелагея к ним присоединилась, и будто была она в таком же розовом балахоне с перьями, как у Ады, только вместо перьевой шапочки на голове прежний белый платочек…