Ростки флоры и фауны 2 страница

Переводя слово pagani на русский как штатские или гражданские, важно для понимания мировоззрения римских воинов помнить, что его дословный перевод на русский: посельщина-деревенщина или поселяне-деревенские.[860]

Для оплаты труда учителей неизбежно был создан общак. А значит, у общака был смотрящий. Полагаю, кто-то из новых или старых центурионов. Назначение у невозвращенцев новых сотников и командиров — отдельный вопрос. Римляне принесли кочевникам свои представления об обществе и государстве. В местах расселения пленных появляются отчеканенные там же монеты. Считается, что правитель выпускал монеты совместно с членом рода, связанным с ним в управлении подвластной территорией. Легенда царя на монете дана надписью по-гречески, а принца на оборотной стороне — на кхарошти. Монеты являются важным предметом для установления места во времени.[861]

Письмо кхароштхи[862] и брахми[863] отражают соответственно пракрит и санскрит. Второй язык Бактрии, отраженный в письменности язык местных; третий, непрочитанный до сих пор, неизвестный язык, который называют юэчжийско-тохарским.[864] Это языки одной из самых крупных частей потомков римлян первой, а возможно, и второй-третьей волны.

«Монеты и надпись на пластине из Таксилы позволяют считать, что некий Мауэс завоевал Гандхару, включая Пушкалавати на западе и Таксилу к востоку от реки Инд. Однако в восточном Пенджабе завоевания Мауэса связаны еще с двумя именами, первым из которых был Азес I. Этот царь был связан с неким Азилисом, который в конце концов и наследовал ему. Порядок этих и последующих правителей основан только по монетам. В случае с Азесом и Азилисом первый, как старший по титулу, появляется на аверсе с греческой надписью, а второй — на реверсе с надписью на кхарошти».[865]

Название Таксила в санскрите Takshaçila может быть переведено как «князь змеиного племени», prince of the serpent tribe; в Пали (Pâli) это Takkasilâ; в греческом Ταξίλα, лат. Taxilla;[866] кит. Chu Ch'a-shi-lo.[867] Руины города лежат в 30 км на северо-запад от Исламабада.[868] Во III веке грек Филострат опишет по заказу императрицы Таксилу времен жизней Азесов и героя евангелий:

«После того как путешественники переправились через реку, назначенный наместником проводник повел их прямым путем к Таксиле, где пребывает царь индусов. Обитатели этого края носят одежду из местного льна, плетеные из волокон папируса башмаки (ср. русские лапти.[869] — Д. Н.), а в случае дождя — также и шапку, а знать наряжается в виссон (βυσσός), и произрастает этот виссон якобы на дереве со стволом, как у белого тополя и с листьями, как у ивы. Аполлонию, по его собственным словам, виссон был приятен своим сходством с привычным ему небеленым холстом. Виссон вывозился из Индии в Египет для многих священных надобностей. Таксила по размеру едва ли уступает Ниневии и превосходно укреплена по образцу греческих городов; именно там и пребывает царь, правивший в то время державою Пора».[870]

О значении слова виссон единого мнения нет. Предположительно это ткань или из хлопка, или из льна или из конопли, либо из нити, выделяемой моллюском Pinna nobilis[871]. Виссонное полотно Геродот упоминает в книге, посвященной Египту, при описании изготовления мумии (егип. uaḥtu).[872] Виссонное полотно делалось в египетских храмах (uaḥuu, mummy bandages[873]).[874]

Царя Таксилы у Филострата зовут Фраат (Брат? — Д. Н.): «Затем он отослал толмача и, взяв Аполлония за руку, спросил его: «Не пригласишь ли ты меня отобедать?» Вопрос этот он задал по гречески. «Почему же ты не говорил со мной так с самого начала?» — удивился Аполлоний. «Я боялся показаться дерзким и не сознающим своего случаем сужденного варварства, — отвечал царь, — однако, очарованный тобою и заметив твою доброжелательность, я не мог таиться долее. Что же до греческого языка, то я владею им вполне и многократно докажу тебе это». — «Но почему же, — спросил Аполлоний, — ты сам не приглашаешь меня к обеду, а велишь мне тебя пригласить?» — «Потому что ты знатнее меня, ибо мудрость царственнее царственности» — и с этими словами царь повел Аполлония и его спутников туда, где обычно совершал омовения. Купальня представляла собой сад в стадий длиною, посреди коего был вырыт пруд, наполнявшийся прохладною питьевою водой, а на каждой стороне его находились ристалища, где царь на эллинский лад упражнялся в метании копья и диска, ибо телом был весьма крепок, отчасти благодаря молодым годам — ему минуло 27 лет, — отчасти благодаря упомянутым упражнениям. Вдоволь натешившись ристалищем, нырнул он в воду и стал упражняться в плаваньи. Наконец, искупавшись, все отправились в трапезную, увенчанные, ибо таков обычай индусов, когда пируют они у царя».[875]

Затем царь Таксилы устраивает для греков пиршество пороскошнее описанного Петронием в Сатириконе, кушавших развлекали мимы и фокусники, показывавшие опасные для жизни номера. Гостеприимство как в Риме три сотни лет назад.

В III веке греки уже давно завладеют Римской империей:

«В Риме можно было встретить философов самых различных направлений. Стоицизм, столь свойственный римской аристократии позднереспубликанского периода и начала империи, уступал место неоплатонизму и гностицизму. Многообразие верований и убеждений подрывало устои древнеримской морали. Катон Старший был несовместим с Ямвлихом, Цинциннат — с владельцем латифундии, обрабатываемой рабами-варварами. Смешанные браки и огромное количество импортированных рабов совершенно изменили этнический состав населения Италии.[876] Ювенал в начале II в. н.э. с едкой иронией уверял, что азиатский Оронт втекает в Тибр.

… Перенесть не могу я, квириты,

Греческий Рим! Пусть слой невелик осевших ахейцев,

Но ведь давно уж Оронт сирийский стал Тибра притоком,

Внес свой обычай, язык, самбуку с косыми струнами,

Флейтщиц своих, тимпаны туземные, [877] разных девчонок:

Велено им возле цирка стоять. — Идите, кто любит

Этих развратных баб в их пестрых варварских лентах. [878]

Греческий выходец завладел Римом; грек способен на все, проникает всюду.

Ритор, грамматик, авгур, геометр, художник, цирюльник,

Канатоходец и врач, и маг — всё с голоду знает

Этот маленький грек; велишь — залезет на небо. [879]

Т. Франк пришел к выводу, что 90% населения Рима было иностранного, или смешанного происхождения; так было и в других больших городах Италии. Люди с Востока, особенно сирийцы и евреи, проникали не только в центр империи, но также в Галлию, Испанию и даже Британию».[880]

Италики покидали Италию.

«Не было (в Галлии в конце римской эпохи) такого поселка, хотя бы из самых незначительных, который обходился бы без собственного большого орология. Отсюда — то значение, какое в средневековых городах получили улицы и кварталы Орология, или Большого орология. Подобные орологии имелись во всех частях города, в самых разнообразных местах, напр, в храмах. В поселках (bourgades) Галлии можно смело применить слова Плавта:

Oppletum est oppidum solariis... [881]

(Полон город солнечных часов...)».

Так характеризует в недавно вышедшем своем труде[882] галльский город и даже галльский поселок II–III вв. французский писатель Камил Жюллиан».[883]

Солнечные часы это палка на площади или колонна, вроде воспетого А. С. Пушкиным Александрийского столпа. В вольном переводе стихотворения Горация сочинитель заменил столбом египетские пирамиды.

Основания думать, что царь Гандхары был большим почитателем римских греков, у Филострата были. Фраата учили то ли как друида, то ли как взятого на военную службу римлянина:

«Скажи, государь, откуда ты научился греческому языку и откуда вокруг тебя столько любомудрия? Не думаю, что ты всем этим обязан учителям, ибо подходящих учителей в Индии нет». Улыбнувшись, царь отвечал: «В старину люди спрашивали чужестранцев, не разбойники ли они, ибо слишком часто те промышляли этим грозным ремеслом, — а вы, по-моему, склонны спрашивать чужаков, не занимаются ли они философией, ибо полагаете, будто всякому встречному доступно столь божественное призвание. Мне известно также, что между философией и разбоем у вас разницы нет: по рассказам, люди вроде тебя попадаются редко, а в большинстве своем философы, словно как воры, рядятся не по мерке, да еще и чванятся, нацепив чужое тряпье. И роскошествуют они прямо-таки по-разбойничьи, зная, что пребывают на милости правосудия — потому-то они столь преданы чревоугодию, любострастию и щегольству. А причина тут, по моему разумению, в том, что есть у вас законы о смертной казни для фальшивомонетчиков и еще о какой-то там казни за приписывание детей, но за подлог и порчу философии не карает никакой закон и никакая власть этому не препятствует.

У нас, напротив, в любомудрие посвящены лишь немногие, а испытание им такое: юноша, достигший восемнадцати лет, — а этот возраст, насколько я знаю, и у нас служит мерой возмужалости, — должен переправится через Гифас к мужам, коих намерен посетить и ты, но прежде ему надлежит заявить принародно, что хочет он предаться любомудрию, дабы всякий желающий мог ему воспрепятствовать, ежели он уходит нечистым.[884] Под чистотой я разумею прежде всего происхождение по отцу и матери, да не будет никто из них уличен в чем-либо постыдном, затем деда и бабку, а также прадеда и прабабку — не был ли кто из них буяном и распутником, или бесчестным стяжателем. Если не обнаружится у предков никакого изъяна или позора, наступает пора проверить и испытать самого юношу: во-первых, довольно ли он памятлив, во-вторых, по природе ли скромен или только прикидывается скромным, затем — не склонен ли к пьянству или к обжорству, или к бахвальству, или к насмешливости, или к чванству, или к сквернословию, слушается ли отца и мать, учителей и воспитателей, а главное — не злоупотребляет ли своей миловидностью. Сведения о родителях и о предках собирают по устным свидетельствам и по городским записям, ибо, когда умирает индус, то в дом его является чиновник, по закону обязанный описать, какую жизнь вел усопший, и если чиновник этот допустит себя обмануть или сам допустит обман, то по закону в наказание никогда уже не сможет занимать какую-либо должность, потому что извратил он жизнь человеческую. Мнение о юношах составляют на основании их наружности, ибо многое о нраве человека говорят его глаза, и многое можно понять и заметить по очертанию бровей и щек — вот так-то мудрые и ученые мужи наблюдают людские умы словно отражения в зеркале. Высоко ценят у нас философию — почет ей ото всех индусов, а стало быть, взыскующие науки непременно испытаны и проверены. Ну вот, я довольно объяснил тебе, как постигаем мы философию от учителей и как получаем доступ к философии через испытание, а теперь расскажу о себе.

Дед мой был царем и мне тезкою, отец же мой был частным человеком, ибо осиротел совсем юным и, по индийским законам, опекунами ему были назначены двое родичей. Однако, клянусь Солнцем, царские обязанности они исполняли недобросовестно и несообразно, так что подданные тяготились их властью, и шла о ней дурная молва. Наконец некоторые из вельмож составили заговор, напали на правителей во время праздника и убили их как раз, когда они приносили жертву Инду. Дорвавшись до власти, заговорщики стали управлять государством сообща, а отца моего, коему не минуло еще и шестнадцати лет, родня из страны отослала за Гифас к тамошнему царю — у того держава была куда богаче и многолюднее моей, — и царь этот пожелал его усыновить, но отец мой от этого отказался, объяснив, что не следует противиться Случаю, лишившему его даже и собственного царства, а взамен попросил позволить ему любомудрия ради уйти к мудрецам, ибо тогда-де и собственные горести легче будет ему стерпеть. А когда царь захотел вернуть ему отеческий престол, он отвечал: «Если ты поймешь, что я стал истинным философом, верни мне царство, а если нет — позволь мне идти своим путем». После этого царь самолично отправился к мудрецам и объявил, что будет им премного признателен, ежели позаботятся они об отроке, столь благородном от природы, да и мудрецы, разглядев в отце моем некое величие, рады были приобщить его к своей мудрости и благосклонно наставляли ретивого ученика. На седьмой год после этого царь занемог и в смертный час, послав за моим отцом, назначил его сонаследником державы вместе со своим собственным сыном, а также обручил его со своей подросшей дочерью. Отец же, увидев, что царевич окружен льстецами и погряз в пьянстве и других пороках, а к нему самому относится с подозрением, обратился к своему соправителю с такими словами: «Владей всем один и сам кормись со своей державы, ибо нелепо будет, если тот, кто не сумел удержать собственного царства, обнаглеет настолько, чтобы править чужим. Только сестру мне отдай — больше мне от тебя ничего не надо». И женившись на царевне, поселился он возле мудрецов, имея в уделе семь зажиточных деревень, каковые деревни царь дал в приданое за своей сестрой. Я — плод этого союза, и отец, образовав меня прежде по-эллински, затем отправил меня к названным мудрецам еще до достижения принятого возраста — минуло мне тогда лишь двенадцать лет, — а мудрецы воспитали меня, словно свое чадо, ибо ко всякому, кто явит им знание греческого языка, питают они особую приязнь, потому что, по их мнению, такой человек отчасти уже уподобился им.

Когда родители мои опочили почти одновременно, мудрецы велели мне отправиться в свои деревни и позаботиться о собственном имении, ибо минуло мне в ту пору девятнадцать лет. Однако деревни эти успел уже оттягать любезный мой дядюшка — даже участка, приобретенного отцом, не оставил он мне, ибо принадлежат-де все эти земли к царским владениям, а мне-де и того много, что позволено мне жить. Тогда, собравши складчину с материнских отпущенников, нанял я себе четырех провожатых. Как-то раз, когда читал я Действо о Гераклидах, предстал предо мною гонец из отчизны, доставивший послание от преданного моему отцу человека, призывавшего меня переправиться через Гидраот и соединиться с ним ради возвращения нынешнего моего царства, ибо много-де надежд у меня воротить себе державу, ежели только действовать без промедления. Наверное некое божество привело мне на ум помянутое Действо![885] Итак, я внял знамению и, переправившись через реку, услышал, что один из беззаконных правителей умер, а другой осажден в этом вот дворце. Тогда я поспешил вперед, объявляя жителям попутных деревень, что я — сын имярека и явился ради своей державы, — а поселяне, увидев сходство между мною и дедом, радостно приветствовали меня и шли вослед, захватив с собой ножи и луки, так что делались мы день ото дня многочисленнее. Когда я подошел к воротам столицы, горожан обуял такой восторг, что они похватали факелы с алтаря Солнца, бросились за ворота и ввели меня в город, восхваляя многими песнопениями моих отца и деда. Самозванца же они замуровали в стену, как я не возражал против подобного рода казни».[886]

Сюжет с доброжелательным приемом одним правителем сына другого повторяют два предания о Канишке, записанных Сюань-цзаном в первой половине VII века. Первое китаец записал со слов монаха одного из буддийских монастырей в царстве Цзябиши:

«В трех-четырех ли к востоку от большого [столичного] города у подножия северных гор есть большой монастырь с более чем 300 монахами, изучающими вероучение малой колесницы (хинаяна). [Они] слышали (вэнь), [что] во всех (чжу) давних (сянь) записях (чжи) говорилось (юэ): в старину власть Канишки, правителя царства Цзяньтоло, распространялась на соседние царства, а влияние [его] проникло в отдаленные страны. [Он] водил войска, расширял территорию и дошел до [земель] к востоку от Цунлина. И [правитель] иноземцев, [живших] к западу от реки (хэ-си), только из страха [перед его] могуществом прислал сына в свиту (чжи). Правитель Канишка принял сына в свиту (чжицзы) по особому (тэ) дополнительному (цзя) церемониалу (ли) и повелел менять [его] местожительство в [зависимости от] холода и жары: зимой жить [в одном из] царств Индии, летом возвращаться в царство Цзяньтоло. Поэтому в каждом из трех мест проживания чжицзы [в зависимости от] времени года был построен монастырь. Этот нынешний монастырь был построен для его проживания летом. Поэтому все стены [его] помещений в рисунках. [На них] чжицзы по чертам лица, одеянию и украшениям очень похож на восточных ся (китайцев, — Л. Б.). Потом он смог вернуться домой. Но в данном царстве заботливо (синь) сохраняли (цунь) [его] прежнее [место] жительства. Хотя [он] был отделен горами и долами, [в этом монастыре] не прерывали [обряд] подношений (гунь-ян). Поэтому и теперь множество монахов, начиная и кончая [обряд] медитации (аньцзюй), на общем собрании воодушевленные учением (?— Л. Б.) молятся и чжицзы, [чтобы] получить благословление на самосовершенствование. [Так] продолжалось без перерыва до сих пор».[887]

Вариант этого предания о Канишке и юном чжицзы Сюань-цзан услышал и записал еще и в царстве Чжинапуди:

«В старину была империя (юйюй) правителя Канишки. [Его] слава приводила в трепет соседние царства, а влияние распространялось на [народы] с иными обычаями. [Правитель] иноземцев, [живших] к западу от реки, только из страха [перед его] могуществом прислал сына в свиту (чжи). Правитель Канишка принял чжицзы и удостоил приема щедрого и любезного. [Он выделил ему] три места проживания [в зависимости от] времени года и четырех воинов для охраны. Это царство тогда и было зимним местожительством [в нем] чжицзы Чжинапуди (в Тан говорят, что Хань пожаловала (фэнь) [его]) и было названо царство (Чжинапуди чжицзы соцзюй инь вэй го хао). В пределах этого [царства] и в землях всех Индий[888] [изначально] не было груш[889] и персиков[890]. По причине того, что [они] были выращены чжицзы, персики назвали чжина-ни (в Тан говорят, что завезены при Хань), а груши — чжина-лоду-фуданьло (в Тан говорят, что [завезены] при Хань сыном правителя). Поэтому люди этого царства глубоко уважают [иноземцев из] восточных земель. А указывая друг на друга, [они] заявляли [мне] (гэн сян-чжи гао юй): «А мы и есть люди данного царства давнего правителя (ши во сянь-ван бэнь-го жэнь е)».[891]

С другой стороны на такую же историю смотрел автор Хоу Хань шу, описывая царство Шулэ (Серы? — Д. Н.):

«В середине (чжун) [эры] Юань-чу (114–119. — Л. Б.) [правления императора] Ань-ди правитель Шулэ Аньго выслал за проступок дядю по матери Чэнь-паня в [царство] Юэчжи. Правитель Юэчжи приблизил и полюбил его. Позже Аньго умер, не имея сыновей. [Его] мать взяла в [свои] руки (чи) управлением царством и совместно с вельможами (го-жэнь) возвела на трон правителя Шулэ Ифу, сына младшего брата-близнеца (тун-чань) Чэньпаня. Чэньпань прослышал об этом и обратился с просьбой к правителю Юэчжи [отпустить его], сказав: «У Аньго не было сыновей, а [его] сородичи малолетние. Если же возводят на трон [человека] из рода [его] матери, то я, дядя Ифу по отцу, должен стать правителем». И тогда Юэчжи послало войско сопроводить [его] домой в Шулэ. Вельможи издавна уважали и любили Чэньпаня, а еще больше боялись юэчжей. [И они] тут же сообща отобрали у Ифу [царскую] печать со шнуром, приветствовали Чэньпаня и возвели на трон. А Ифу сделали хоу[892] г. Паньгао.

Потом Шаче (Яркенд. — Л. Б.) взбунтовалось против Юйтянь (Хотана. — Л. Б.) и подчинилось Шулэ. Вследствии этого Шулэ усилилось и потому смогло стать равным [по могуществу] с Гуйцы (Кучей. — Л. Б.) и Юйтянь.

Во 2 г. Юн-цзянь [правления императора] Шунь-ди (127 г. — Л. Б.) Чэньпань прислал посла преподнести дары. Император пожаловал Чэньпаню ханьское [звание] да-дувэй, а сыну [его] Чэньсюню — [звание] шоу-го-сыма. В 5 г. (130 г. — Л. Б.) Чэньпань снова преподнес [императору] в дар льва и крупного буйвола. В 1 г. Цзянь-нин [правления] Лин-ди (168 г. — Л. Б.) правитель Шулэ [с] ханьским [званием] да-дувэй был убит во время охоты младшим дядей Хэдэ. И Хэдэ сам вступил на трон».[893]

Л. А. Боровкова присоединилась к мнению А. К. Нарайна, что 23-летнее правление Канишки, перенесшего столицу из Ланьши (Шахринау) в Пурушапур (Пешавар), длилось с 103 по 125 г. н.э.[894] В Риме с этим временем совпало правление Траяна, дошедшего с армией в своем стремлении в Индию до Персидского залива (116 г.).

«Вслед за Траяном, обожествившим своих родственников, Адриан обожествил свою приемную мать, а Антонин Пий и Марк Аврелий — своих супруг. Последующие правители династии Антонинов отказались от продолжения широкой экспансионистской политики Траяна, тем не менее, они во многом заимствовали положения его официальной идеологии: пропаганду единения императора с армией, пропаганду культов военных божеств, призыв солдат к верности и мужеству, подражание Александру Македонскому».[895]

Траян, как и Фраат, был усыновлен за благочестие правившим Римом Нервой и сменил его на троне.

Более ранние мены правителей подтверждают монеты. Хотя часто неясно, стоит ли за разными именами один и тот же царь или разные.

«Монета времен правления Азеса II, небольшая терракотовая маска-гротеск эллинистического типа и маленький, но показательный осколок края бутыли из зеленого мраморного стекла предположительно римско-сирийского производства вместе с данными керамики позволяют датировать период концом I–II в. н.э. Стеклянный осколок представляет особую значимость, поскольку свидетельствует о том, что через поселение проходили торговые пути на запад».[896]

Стеклянная миниатюрная (высотой 3,5 см) головка жены Октавиана Августа Ливии была найдена при раскопках боспорского (Крым) города Нимфея в 1983 году.[897] От ее современников на Востоке по монетам «нам известны имена: Мауэс, Азес, Азилис, Вонон (нельзя отождествить с царем Вононом I Парфянским (8–11 гг.), Орфагн, Пакор, Гондофарн, Гуда (или Гудана)».[898]

Один из таких — Гондофарн оставил Арахосию в 19 г. н.э. и принял власть в Индии, где стал самым знаменитым из царей-пахлавов. Фарн, вторая часть имени Гондофарна — упоминание бога Фарна (Хварны, Хварены), популярного в Персии во времена Сасанидов. Образ Фарна — рогатый горный баран. Считалось, что Хварена-Фарн помогал первому Сасаниду.[899]

У Гондофарна также было иранское имя, означающее «славный победитель». Данные нумизматики наводят на мысль о том, что он включил в пределы своего царства территории пахлавов и саков в Юго-Восточном Иране и Северо–Западной Индии, а также в долине Кабула, где было обнаружено большое количество его монет. Племянник (?) Гондофарна Абдагаз действовал как его наместник в новой иранской провинции. Гондофарн все еще находился у власти в 45 г. н.э., но неизвестна дата его смерти. Его монеты, отчеканенные отдельно, либо вместе с монетами его племянника или его главнокомандующих, обычно носят особый символ; этот знак обнаружен надчеканенным на монетах Орода II (57–37/36 гг. до н.э.) и Артабана III (12–38 гг. н.э.).[900] Считается, что власть саков в Индии стала быстро слабеть при преемниках Гондофарна.

Считается, что ко времени правления последнего относится посещение Фраата в Индии Аполлонием Тианским.[901] Рассказывавший байки о Мошиахе-Христе апостол Иуда Фома возвращается из своих странствий также именно в царство Гондофарна. В «Гимне о маргарите Иуды Фомы в стране индийцев топонимы Газак, Бет Кашан (Кушаны, сир. byt ksny) и Индия находятся к востоку от Парфии, там же должна находиться и область Бет Элайе (сир. bytly)».[902]

В Деяниях Иуды Фомы, написанных в первой половине III века, рассказывается, что Индия досталась Фоме по жребию при разделе мира между апостолами учения Мошиаха.[903] «Целью написания Деяний было укрепление и обоснование культа одного из двенадцати апостолов, учрежденного римским императором Александром Севером в попытке идеологически подчинить небольшое пограничное государство Осроэна. Принудительное утверждение культа, его конкуренция с ранее признанным в Эдессе культом апостола Аддая, одного из 72-х, и с более древней местной традицией христианства, нашла отражение в литературной форме апокрифических Деяний, автор которых стремился придать им занимательный и впечатляющий читателя характер».[904]

Фома не хотел плыть в Индию. Тогда явившийся Господь продал его пьяного как искусного плотника купцу Наббану (или Хаббану) за 20 серебрянников, посланному в южную страну царем Индии Гундафаром.

То есть, правитель Индии вербовал-нанимал на западе строителей.

Прибыв в Индию ко двору царя Гундафара, апостол Фома обратил в христианскую веру царя, его брата Гада и множество других жителей городов и деревень. Затем он пришел в город, где правил царь Маздай, обратив там в христианскую веру его жену Тертию (римлянка? — Д. Н.) и другую знатную даму. «Своими действиями он вызвал подозрения и был убит четырьмя воинами, после чего якобы был погребен в царской усыпальнице, откуда тело его тайком было вывезено на Запад.[905]

Красноречива разноязыкая передача имени Гондофарна, которая дошла до нас: на парфянском, древнеперсидском, эламском, греческом, аккадском, арамейском и санскритском языках. Также Gadaphar [Ga(n)dafarr], парфянское имя индопарфянского царя в монетной древнеиндийской легенде (письмом кхароштхи): rajatirajasa fratarasa gadapharsasa «Царя царей великого (?) Га(н)дафарна» (вариант Gadasvharasa). Ср. др.-ир., авест. Fratara-, др.-инд. prataram «первейший; выдающийся; великий». Древнеперс. Vi(n)dafarnah- «Получивший харизму/счастье» (farnah-), эламская передача Mindaparna, греческая Ἰntaférnhς, аккадская Ú-nii-in-ta-pa-ar-na-‘, арамейская wndprn, среднеперс. Gundafarr. Gondofar, Gudavhara, греческая и санскритская передачи имен индопарфянского царя. Монетные легенды: Av., греч. BASILIOU GONDO[F]AR; Rv., др.-инд. maharajasa gudavhara sasajayata (?) «Сасаджайата (?)-Гондофарна, великого царя».[906]

«Свидетельство Помпея Трога позволяет заключить, что Гуйшуан-сихоу Куджула Кадфиз был главой племени асиев или асианов, а свергнутый им правитель Большого Юэчжи — главой племени тохаров, несомненно самого многочисленного среди юэчжей, поскольку после гибели позднего Кушанского царства в V в. бывшая Бактрия стала называться Тохаристаном.

О межплеменном характере борьбы Куджулы Кадфиза свидетельствует, с нашей точки зрения, и установленный исследователями следующий факт: в собственно кушанских памятниках название «тохары» не встречается, тогда как в античных, индийских, тибетских и китайских источниках упоминаются именно «тохары», а не «кушаны». Куджула Кадфиз, глава племени асиев (асианов), провозглашен царем в столице Ланьши (район Шахринау. — Д. Н.)[907] около 20 г., после подчинения всего обширного царства Большое Юэчжи, подавляющую часть которого составляли бактрийцы и тохары. «В ряду экономических мер одной из важнейших должен был стать выпуск Куджулой Кадфизом своих монет, без чего добиться экономической стабилизации в созданном им царстве вряд ли было возможно (если это царство не было res publica, республикой. — Д. Н.). Но, как ни странно, в Северной Бактрии, на землях которой вместо Большого Юэчжи и появилось Кушанское царство, монет, чеканенных от имени первого кушанского царя Куджулы Кадфиза, не найдено. Однако здесь часто и в большом количестве встречаются монеты безымянного царя с титулом «царь царей великий спаситель», кратко именуемого исследователями по двум последним словам этого титула — сотера мегаса».[908]

Все это напоминает борьбу оптиматов и популяров (optimates и populares) в революционном Риме, правда, с иным итогом.

Новая монетная система, чье введение связывают с приеемником Вимы Ток(то)[909] Кадфизом II была римской. Вес новой основной денежной единицы, золотой монеты, условно названной статером почти точно совпадает с весом римского ауреуса.

«Важным средством утверждения римского имперского мифа, начиная с Августа, стала нумизматика. Роль нумизматики как средство римской имперской пропаганды в отечественной литературе раскрывают монографические исследования М. Г. Абрамзона.[910] Появившиеся при Августе монеты с легендами-лозунгами «римского мифа» и «золотого века» — RES PUBLICA RESTITUTA, FELICITAS TEMPORUM, SAECULORUM AUREUM, SECURITAS REI PUBLICAE — выпускались даже в IV в.[911]».[912]

«Примерно в 10 г. н.э. в Парфии была разгромлена проримская группировка и царем стал основатель младшей ветви Аршакидов Артабан III (ок. 10–40 гг.), при котором положение в стране более или менее стабилизировалось. Однако после его смерти между его племянниками Готарзом и Варданом разгорелась в 40-е годы борьба за трон. В 47 г., по сообщению Тацита, во время их междоусобицы Вардан перенес лагерь на «поля Бактрии», с чем В. М. Массон и В. А. Ромодин связывают нападение Куджулы Кадфиза на Аньси.

Все это согласуется с предположением В. М. Массона и В. А. Ромодина о том, что Гаофу было царством Гондофара. Они и многие другие ученые в общем согласны в том, что он правил в первой половине I в. н.э. долго, до 50 г. или даже позже. Известны его монеты как индо-греческого типа, так и аршакидского, обнаруженные на обширной территории — от Гандхары (Цзинбинь) на востоке до Сакастены к юго-востоку от Парфии. Но особо много его монет найдено в Беграме[913].

После смерти Гондофара, совпавшей со смертью Артабана III, его царство распалось и, как и Парфия, вступило в полосу усобиц наследников. По монетам известны царь Пакор, возможно, сын Гондофарна, чеканивший монеты по типу парфянских, которые найдены на западе Арахосии и в Сакастене, т.е. на юго-западе царства Гаофу; царь Абдагас, названный на монетах, чеканенных по типу гандхарских, племянником Гондофарна. Известны многочисленные монеты царя Гермея, правителя Паропамисада (Гиндукуша).

В Кундузском кладе обнаружена одна серебряная монета Гермея греко-бактрийского образца. На лицевой стороне одних — портрет Гермея и греческая легенда: «царя Гермея, освободителя», а на оборотной — стоящий Геракл и легенда на индийском языке кхароштхи: «Куджулы Кадфиза, ябгу кушан, стойкого в вере». На лицевой стороне других монет, сохранявших тип чекана Гермея — несколько отличный профиль человека, сходный с изображением императора Августа, и греческая легенда: «ябгу кушанов, Кузуло Кадфиза», а на оборотной — сидящий царь или божество и индийская легенда на кхароштхи, почти такая же как на предшествующем типе. Известны еще и монеты, на лицевой стороне которых — стоящий бык зебу и нечитаемая греческая легенда, а на оборотной — двугорбый верблюд и легенда на кхароштхи с именем Куджулы Кадфиза, но уже без титула ябгу. И, наконец, отмечаются монеты, чеканенные от имени Куджулы Кадфиза, называемого в легенде «царем царей».[914]