Когда я впервые посетил Равенну в 1914 году, гробница Галлы Плацидии
уже тогда произвела на меня глубокое впечатление - казалось, она
удивительным образом притягивала меня. 20 лет спустя я снова испытал это
необыкновенное чувство. Я пошел туда с одной знакомой дамой, и по выходе мы
сразу попали в баптистерий.
Первое, что меня потрясло, это мягкий голубой свет, который заливал все
помещение. Но я не воспринимал его как некое чудо, не пытался понять, где
его источник, почему-то это не имело для меня значения. Тем не менее я был
удивлен, что на месте окон, которые я еще помнил, теперь располагались
четыре огромные необычайно красивые мозаичные фрески. Но я решил, что просто
забыл о них, и даже слегка огорчился, что память моя оказалась столь
ненадежной. Мозаика на южной стене представляла крещение в Иордане, вторая -
на северной - переход детей Израилевых через Красное море; третья,
восточная, в моей памяти не сохранилась. Возможно, она изображала Неемана,
очищающегося от проказы в Иордане - этот сюжет я хорошо знал по библейским
|
|
гравюрам Мериана. Но самой необычной оказалась последняя, четвертая мозаика
на западной стене баптистерия. На ней был Христос, протягивающий руку
тонущему Петру. Мы стояли перед ней минут двадцать и спорили о таинстве
крещения, об изначальном обряде инициации, который таил в себе реальную
возможность смерти. Инициация действительно представляла опасность для
жизни, включая в себе архетипическую идею о смерти и возрождении. И крещение
изначально было реальным "утоплением", когда возможно было по меньшей мере
захлебнуться.
Сюжет о тонущем Петре сохранился в моей памяти с поразительной
отчетливостью. Я и сегодня представляю его до последней мелочи: синеву моря,
отдельные мозаичные камни с надписями у губ Петра и Христа (я пытался их
расшифровать). Покинув баптистерий, я сразу же заглянул в лавку, чтобы
купить фотографии мозаики, но их не оказалось. Времени было мало, и я
отложил покупку, полагая, что смогу заказать открытки в Цюрихе.
Уже будучи дома, я попросил одного знакомого, который собирался в
Равенну, привезти мне эти открытки. Но ему не удалось их найти, и не мудрено
- он обнаружил, что описанной мной мозаики нет вообще. И не было.
Между тем я уже успел рассказать об исходных представлениях о крещении
как инициации на одном из моих семинаров и, естественно, упомянул те мозаики
из баптистерия. Я отлично помню их по сей день. Моя спутница еще долго
отказывалась верить, что того, что она "видела своими глазами", не
существует.
Мы знаем, как трудно определить, в какой степени два человека
|
|
одновременно видят одно и то же. Но в этом случае я мог с уверенностью
утверждать: мы видели мозаику, по крайней мере в главных чертах.
Случай в Равенне - одно из самых невероятных событий в моей жизни. Едва
ли он поддается объяснению. По-видимому, некоторый свет в данном случае
прольет один сюжет из средневековой хроники об императрице Галле Плацидии.
Зимой, когда она плыла из Константинополя в Равенну, разразилась страшная
буря. Тогда она дала обет, что, если спасется, построит церковь, на стенах
которой будут изображены сюжеты об опасностях моря. Императрица исполнила
обещание, выстроив базилику Сен-Джованни в Равенне и украсив ее мозаиками.
Позже базилика вместе с мозаиками сгорела, но в Милане, в Амбросиане, все
еще хранится рисунок, изображающий Галлу Плацидию в лодке.
Образ Галлы Плацидии необыкновенно взволновал меня, я часто спрашивал
себя, как получилось, что такая утонченная и образованная женщина связала
свою жизнь с каким-то царем варваров. Мне показалось, что ее гробница -
единственная память о ней - поможет мне постигнуть ее характер и судьбу. Она
в каком-то смысле сделалась частью моего существа - историческим воплощением
моей анимы. При такой проекции появляется некий бессознательный элемент,
который заставляет забыть о времени и испытать чудо видения. И в этот момент
оно почти не отличается от действительности.
Аниме человека присущ исторический характер. Как персонификация
бессознательного, она восходит к временам историческим и доисторическим, она
включает в себя знание о прошлом, своего рода предысторию. Анима - это вся
жизнь, все, что было и будет. Рядом с ней я чувствую себя варваром,
существом без истории - явившимся ниоткуда, лишенным "до" и "после".
В том своем диалоге с анимой я фактически уже переживал опасности,
представленные в мозаике. В каком-то смысле я тонул. Подобно Петру, я звал
на помощь и был спасен Иисусом. Я мог разделить участь фараонова войска. Как
Петр и Нееман, я остался невредим, но все, что происходило в
бессознательном, стало частью моей личности, частью меня самого.
Объяснить, что происходит с человеком, когда бессознательное
интегрируется в его сознание, невероятно сложно. Это нужно пережить самому.
Это нечто сугубо личное, не обсуждаемое и происходит с каждым по-своему: у
меня - так, у другого - иначе, но происходит все время. Сомневаться в этом и
невозможно и бессмысленно. Мы не обладаем знанием, способным примирить все
несоответствия и противоречия. Возникли ли они как результат интеграции
сознания и бессознательного, какова их природа - эти вопросы каждый решает
для себя. Научная квалификация таких вещей невозможна, им нет места в так
называемой "общепринятой картине мира". Но само по себе это чрезвычайно
важно и может привести к самым серьезным последствиям. Во всяком случае, те
психотерапевты и психологи, которые реально оценивают ситуацию, вряд ли
могут себе позволить пройти мимо подобных явлений.
Случай в Равенне оставил во мне глубокий след. С тех пор мне известно,
что нечто внешнее может неожиданно оказаться проявлением мира внутреннего, и
наоборот - внутреннее может вдруг явиться внешним. Реальные стены того
баптистерия, которые я должен был видеть физически, заслонило видение
совершенно иного порядка, но это казалось мне столь же реальным, как
неизменная чаша для крещения. Что же я тогда на самом деле видел?
Не следует относиться к случившемуся со мной как к единственному в
своем роде явлению. Но когда подобные вещи происходят с нами, мы начинаем
воспринимать их куда серьезнее, чем то, что услышали или прочитали о них.
Вообще для такого рода историй люди, как правило, спешат придумать
|
|
объяснения на скорую руку. Я пришел к заключению, что, когда речь идет о
бессознательном, нашего знания и опыта всегда недостаточно для создания
каких бы то ни было теорий.
Мне очень хотелось побывать в Риме, но всякий раз меня что-то
останавливало - сумею ли я справиться с впечатлениями от увиденного. Мне
было уже более чем достаточно впечатлений от Помпеи, я пресытился. Впервые я
побывал в Помпее лишь после 1913 года, когда я уже познакомился с античной
психологией. В 1917 году я оказался на корабле, направлявшемся из Генуи в
Неаполь, мы приближались к Риму, я стоял у перил. Там вдалеке раскинулся Рим
- этот дымившийся еще очаг древней культуры, это корневище западного -
христианского - мира. Античность еще жила здесь во всем своем беспощадном
великолепии.
Меня всегда удивляли люди, которые едут в Рим так, как если бы это был
Париж или Лондон. Бесспорно, Рим, как и любой другой город, способен
доставить эстетическое наслаждение, но если вы ощущаете рядом присутствие
некоего властного духа, если на каждом шагу сталкиваетесь с чем-то близким и
сокровенным, если здесь, у развалин стены, или там, у колонны, вам чудятся
знакомые лица, - тогда это должно быть совсем другое переживание. Даже в
Помпее я обнаружил неожиданные вещи и проблемы, разрешить которые был не в
силах.
В 1949 году, когда мне было уже много лет, я решил исправить это
упущение, но когда я покупал билеты, со мной случился обморок, к планам
посетить Рим я больше никогда не возвращался, они были навсегда ad acta
(сданы в архив. - лат.).