Философско-политический дискурс Фридриха Ницше

В философско-политическом дискурсе Ф. Ницше классический принцип монизма трансформируется в неклассическую парадигму под названием «воля к власти». Именно этим понятием Ницше озаглавливает свою ключевую работу по политической философии.

Сквозь призму понятия «воля к власти» Ницше рассматривает, а точнее пересматривает, подвергает критики все распространенные категории, ценности и воззрения своего времени. Ниспровержение ценностных установок – вот главный методологический пафос философско-политического дискурса Ницше.

В своем осуществлении пересмотра всех ценностей на основе парадигмы воли к власти Ницше определяет саму ценность как «наивысшее количество власти, которое человек в состоянии себе усвоить…».

Воля к власти – главный для Ницше двигатель общественной жизни. Чем интенсивнее воля к власти, тем насыщеннее, богаче по своим проявлениям жизнь, в особенности, жизнь политическая. Рост власти, по Ницше, является главным естественным стремлением человека: «то, чего хочет человек, чего хочет самая маленькая часть живого организма, - это плюса власти».

Единственной системой ценностей для Ницше является та, которая выступает шкалой степеней силы. Ницше разработал целое учение об иерархии рангов, согласно которому каждый ранг устанавливается в зависимости от количества власти. «Мысли мои вертятся не вокруг степени свободы, которую следовало бы предоставить тому или иному, но о степени власти, которую тот или иной над другими или над всем должен осуществлять, то есть насколько определенное жертвование свободой, даже порабощение, дает базу для возникновения высшего типа».

Иерархическая модель общественной жизни, представленная в творчестве Ницше свидетельствует об его приверженности принципу логоцентризма, что, в свою очередь, говорит о классических чертах его философско-политического дискурса.

К людям высшего ранга Ницше относит тех индивидов, у кого воля к власти, а, следовательно, воля к жизни, проявляется особенно ярко. Это люди сильны прежде всего духом. Сила их духа заключается в способности выступать против распространенных норм морали, религиозных догм и учений. Это люди – аристократы духа, господа, которым чужда рабская психология, рабское смирение перед Богом, христианской церковью, законами, правом и другими институтами политической власти. Людей данного типа Ницше называет словом «сверхчеловек».

Сверхчеловек как наиболее сильный человеческий вид, по Ницше, противостоит массе рабов и посредственных людей. Посредственности, объединенные идейно и политически, представляют собой огромную силу. Их мировоззренческими основаниями являются христианство, официальная мораль, социализм, либерализм среднего класса.

Христианская религия, по Ницше, есть религия, поддерживающая стадные инстинкты слабых, угнетенных людей, в то время, как «высший человек» отличается бесстрашием и умением бросить вызов несчастью. «Христианство с его установкой на «блаженство» - это типичный образ мышления страдательной и скудной человеческой породы. Полная сила устремлена к тому, чтобы творить, страдать и погибнуть – ей не по нраву убогое христианское святошество и жреческие ужимки».

Христианская мораль рассматривается Ницше как «кардинальное преступление против жизни», поскольку она выступает в роли консервирующей и солидаризирующей силой слабых людей, направленной против людей сильных.

Вся официальная или господствующая мораль с ее системой оценок, согласно Ницше, скрывает в себе три силы: «1) инстинкт стада против сильных и независимых; 2) инстинкт страждущих и неудачников против счастливых; 3) инстинкт посредственности против исключений».

Все три инстинкта морали связаны, по Ницше, с ненавистью средних людей к исключениям, с поворотом в сторону борьбы против эгоизма, против властолюбия, против привилегий, против независимых философов типа Блеза Паскаля (Ницше подчеркивает, что он совершенно не в состоянии простить христианской официальной морали гибель Паскаля).

Инстинкты слабых и посредственных людей наиболее ярко проявляются в периоды революций, которые, в свою очередь, становятся праздником для черни, разрушающей систему социальных иерархий и превращающей мир в «социальное месиво».Еще два-три поколения, отмечает Ницше, и расу невозможно будет узнать, все будет испоганено чернью.

В социализме Ницше усматривает ту же беду, что и в христианской морали. Социализм определяется им как до конца продуманная тирания ничтожнейших и глупейших, т.е. поверхностных, завистливых и актерствующих. Социализм представляется ему «безнадежной вещью», в его дискурсе видится противоречие «между ядовитыми и мрачными физиономиями современных социалистов и безмятежным бараньим счастьем их надежд и пожеланий». Но при всем при том, как прозорливо отмечает Ницше, социалисты являются мощной политической силой, «они могут во многих местах Европы перейти к насильственным актам и нападениям; грядущему столетию предстоит испытать по местам основательные «колики», и Парижская коммуна, находящая себе апологетов даже в Германии, окажется, пожалуй, только легким «несварением желудка» по сравнению с тем, что предстоит».

Либерализм среднего класса, по Ницше, обладает определенным полезным свойством – стремлением к социальной стабильности. Среднему классу буржуазии «не нужны ни революции, ни социализм, ни милитаризм». В то же время слово «либерализм» трактуется им как синоним консервативной заурядности, т.е. посредственности. Либеральный парламентаризм и либеральные идеи свободы слова для Ницше мало чем отличается от социалистических и анархических воззрений, поскольку также делают ставку на массу посредственных людей. Ницше подчеркивает: «Я питаю неприязнь:

1. к социализму, ибо он погружен в наивные грезы об «истине, добре и красоте» и о равных правах; да и анархизм, только на более жесткий лад, стремится к тому же идеалу;
2. к парламентаризму и газетчине, ибо это средства, при помощи которых стадное животное делает себя господином и чуть ли не Господом».

Вся европейская демократия представляется Ницше как «прежде всего высвобождение леностей, усталостей, слабостей.

Следуя выдвинутому монистическому принципу воли к власти и логоцентрической парадигме превосходства сильной личности над посредственностью, Ницше формулирует свой идеал государственной власти. Таковым для него является военное национально-протекционистское государство, возглавляемое сильными личностями: «Учреждение и сохранение военного государства – самое последнее средство, которое, как великую традицию, необходимо либо возобновлять, либо поддерживать, имея в виду высший тип человека, его сильный тип. Поэтому и все понятия, которые увековечивают вражду и дистанцию ранжиров между государствами, с этой точки зрения вполне оправданны (например, национализм, защитная таможенная пошлина)».

Будучи последовательным монистом и логоцентристом, Ницше, тем не менее, выходит за рамки классического рационализма, поскольку обрушивается с критикой на любые телеологические идеи и на проект Просвещения в целом.

Просветительские идеи прогресса и общего закономерного движения вперед всего человечества вызывают у Ницше большой скепсис. Прогресс для него – это всего лишь видимость, желаемое представление, вера в поступательное движение, соблазн, миф. На самом же деле последующие исторические эпохи вовсе не являются прогрессивнее предыдущих, а так называемые цивилизованные народы не лучше древних варваров. «Человечество» не движется вперед, - пишет Ницше, - его и самого-то не существует. В общем аспекте оно напоминает огромную экспериментальную лабораторию, где кое-что, рассыпанное на протяжении всех времен и эпох, удается, и несказанно многое не удается, где нет никакого порядка, логики, связи и обязательности. Как можно не усмотреть, что возникновение христианства есть декадентское движение?.. Что немецкая Реформация есть втричное появление в усиленной форме христанского варварства?.. Что революция разрушила инстинкт, влекший к великой организации общества?.. Человек не есть шаг вперед по отношению к животному; культурная неженка – выродок по сравнению арабом или корсиканцем: китаец – тип удачный, а именно более устойчивый, чем европеец».

В противовес просветительскому культу Разума Ницше утверждает приоритет естественных страстей и воли над рациональной рефлексией. Соотношение воли, чувств и разума является для Ницше методологическим основанием для оценки исторических эпох, культур, учений. Ницше выделяет три варианта или типа данного соотношения, которые обозначаются им, как аристократизм, феминизм, анимализм. В соответствии с названными типами даются следующие характеристики трем столетиям:

«Семнадцатый век аристократичен, он – поклонник порядка, надменен по отношению к животному началу, строг к сердцу, - лишен добродушия и даже души, «не немецкий»; это - век, враждебный всему естественному и лишенному достоинства, обобщающий и властный по отношению к прошлому, ибо верит в себя. Au fond в нем много хищника, много аскетического навыка – дабы сохранить господство. Сильное волей столетие, а также столетие сильных страстей.

Восемнадцатый век – весь под властью женщины: мечтательный, остроумный, поверхностный, но умный, где дело касается желаний и сердца, libertin даже в самых духовных наслаждениях, подкапывающийся подо все авторитеты: опьяненный, веселый, ясный, гуманный, лживый перед самим собой, au fond – в значительной мере canaille, общительный…

Девятнадцатый век – более животный, подземный; он безобразнее, реалистичнее, грубее, - и именно потому «лучше», честнее, покорнее всякого рода действительности, истинный; зато слабый волею, зато печальный и темно-вожделеющий, зато фаталистичный. Нет страха и благоговения ни перед «разумом», ни перед «сердцем»; глубокая убежденность в господстве влечений (Шопенгауэр говорил «воля», но ничего нет характернее для его философии, как отсутствие в ней действительной воли). Даже мораль сведена к инстинкту («сострадание»)».

Если говорить о прогрессивных чертах Х1Х века, то они, по Ницше, заключаются в распространении антиидеализма, в стремление к сильным ощущениям, к естественности запретных удовольствий. «Хорошее общество», - отмечает он, - это такое общество, где в сущности ничем не интересуются, кроме того, что запрещено в буржуазном обществе и что пользуется там дурною славою». В целом, мир становится более естественным, что для Ницше выступает симптомом общественного оздоровления:

«Естественнее стало наше отношение к морали. Принципы стали смешными; никто более не решается без иронии говорить о своем «долге». Но ценится готовый на помощь доброжелательный строй души (мораль видят в инстинкте и пренебрегают остальными ее основами, кроме разве нескольких понятий по вопросам чести).

«Естественнее стало наше положение in politicis: мы усматриваем проблемы мощи, некоторой quantum силы, относительно другого quantum `а. Мы не верим в право, которое не покоилось на силе отстоять себя, мы ощущаем все права как завоевания.

Естественнее стала наша оценка великих людей и вещей: мы считаем страсть за преимущество; мы не признаем великим ничего, к чему бы не примешивалось и великого преступления; мы воспринимаем всякое величие как постановку себя вне круга морали».

Живую политическую практику Ницше оценивает не с нормативных деонтологических позиций, а с позиции силы, мощи: «во всех политических вопросах, также и во взаимоотношении партий, - даже меркантильных, рабочих или работодательских партий – дело идет о вопросах мощи: «что я могу» - и лишь затем, как вторичное – «что я должен».

Политическая философия Ницше во многом оказалась пророческой в отношении дальнейшего распространения в политике идей правового нигилизма и опоры на силовые методы политической борьбы. Его концепция естественного человека с сильной волей, способного выступить против моральных устоев буржуазного мира, против религиозного догматизма, готового к пересмотру всех ценностей, господствующих в мире обывателя, оказались близкими новым политическим идеологиям и практикам начала ХХ века, в числе которых фашизм и большевизм.