Мемуары, мемуары... Кто их пишет? Какие мемуары могут быть у тех, кто
воевал на самом деле? У летчиков, танкистов и прежде всего у пехотинцев?
Ранение -- смерть, ранение -- смерть, ранение -- смерть и все! Иного не
было. Мемуары пишут те, кто был около войны. Во втором эшелоне, в штабе*.
Либо продажные писаки, выражавшие официальную точку зрения, согласно которой
мы бодро побеждали, а злые фашисты тысячами
___________________
* Оказывается, рациональные немцы и тут все учли. Их ветераны четко
различаются по степени участия в боях. В документах значатся разные
категории фронта: I -- первая траншея и нейтральная полоса. Этих чтят (в
войну был специальный знак за участие в атаках и рукопашных, за подбитые
танки и т. д.). II -- артпозиции, штабы рот и батальонов. III -- прочие
фронтовые тылы. На эту категорию смотрят свысока.
падали, сраженные нашим метким огнем. Симонов, "честный писатель", что
он видел? Его покатали на подводной лодке, разок он сходил в атаку с
пехотой, разок -- с разведчиками, поглядел на артподготовку -- и вот уже он
|
|
"все увидел" и "все испытал"! (Другие, правда, и этого не видели.) Писал с
апломбом, и все это -- прикрашенное вранье. А шолоховское "Они сражались за
Родину" -- просто агитка! О мелких шавках и говорить не приходится.
Мемуары, мемуары... Лучшие мемуары я слышал зимой 1944 года в госпитале
под Варшавой. Из операционной принесли в палату раненого Витьку Васильева,
известного дебошира, пьяницу, развратника, воевавшего около начальства и в
основном занимавшегося грабежом или сомнительными махинациями с мирным
населением. За свои художества Витька Васильев угодил, наконец, в штрафную
роту, участвовал в настоящем бою, "искупил вину кровью". Вот стенограмма его
мемуаров: "Пригнали нас на передовую, высунул я башку из траншеи, тут меня и
е..уло". Мемуары прерывались скабрезными частушками и затейливой пьяной
руганью в адрес сестры, делавшей Витьке инъекцию противостолбнячной
сыворотки.
А вот еще мемуары, которые я заимствовал из официального сборника:
"Утро 14 ноября 1941 выдалось безветренным, но морозным... Тяжелый
марш-бросок, и вскоре мы на передовой, у покрытой льдом Невы.
В походе я сдружился с одесским пареньком Николаем. Под Петергофом он
был ранен и после госпиталя сразу попал к нам. Ночь с 18 на 19 ноября мы с
Николаем провели в какой-то норе. Лежали, прижавшись друг к другу, и
пытались уснуть. Мороз пробирал до самых костей, и мы ворочались, чтобы не
подморозить бока.
Ранним утром нас подняли по тревоге. Было еще совсем темно. Над рекой,
словно яркие люстры, висели на небольших парашютах немецкие осветительные
|
|
ракеты. Бывалые моряки освободились от всего лишнего: сложили в кучу
котелки, сняли противогазы и вещевые мешки. Из мешков достали только
бескозырки и полотенца. Бескозырки надели вместо ушанок, полотенца
прихватили на случай ранения. Мы с Колей тоже последовали примеру бывалых.
Выждав момент, когда погасли немецкие осветительные ракеты, бросились
на лед. Двигались перебежками. Но пробежать незамеченными удалось лишь
метров двести. С вражеского берега взлетели красные ракеты, а за ними --
десятки осветительных. Стало светло, как днем. И сразу застучали фашистские
пулеметы. Мы с Колей бежали почти рядом. Вдруг он споткнулся и упал вниз
лицом. Я перевернул его. Глаза у него были открыты, а изо лба над
переносицей струился ручеек крови. Он умер мгновенно. Положив друга меж
вздыбленных льдин, я поцеловал его и накрыл ему лицо бескозыркой. А потом
рванулся вперед. Так бежал, что из второго взвода очутился в первом. Вокруг
падали, сраженные свинцовым лив-
нем, матросы. Раздавались стоны и крики. Пули отскакивали рикошетом ото
льда. Нас осталось человек тридцать, когда немцы пустили в ход мины. Одна из
них сбила меня с ног и оглушила. Как выяснилось позже, у меня лопнула
барабанная перепонка.
Мы лежали за торосами. И тут меня ударило в правую ногу. Я перетянул ее
ниже колена полотенцем, разорвал клеш и забинтовал рану. Нас осталось восемь
человек из ста восьмидесяти двух. А четверо из оставшихся в живых были
ранены. До берега было еще далеко. Мы прошли чуть больше половины пути..."*
По сути то же, что у Витьки Васильева, лишь несколько подробней. А вам
что больше нравится?
Когда кончилась Вторая мировая война, оставшиеся в живых ее участники
сразу же попали в новые для себя условия: надо было восстанавливать
разрушенную страну, устраивать собственный быт, добывать кусок хлеба и
растить детей. О войне вспоминать не хотелось, мысли о ней были неприятны.
Водка и каторжный труд помогали забыть тяжелые военные переживания. Но вот
прошли десятилетия, дети выросли, ветераны стали пенсионерами, появилось
свободное время. Годы смягчили тяжесть пережитого, и начались воспоминания.
Однополчане стали искать друг друга, возникли советы ветеранов различных
частей. Немало бывших фронтовиков взялись за писание мемуаров. Это началось
в шестидесятые годы.
И я не избежал общей участи. Однажды поздней осенью 1975 года я
проводил отпуск в одиночестве в прибалтийском курортном городишке на берегу
моря. Выл ветер, по крыше хлестал дождь, море шумело. Мокрые ветви стучали в
окно. И на меня со страшной силой нахлынули военные переживания, столь
невыносимо тягостные, что я не выдержал, взялся за перо и за неделю родились
эти воспоминания: спонтанное, хаотическое изложение обуревавших меня
мыслей...