Глава 4 Король без свиты – это велосипедист без велосипеда

А над Эдей Хавроном тем временем сгущались если не тучи, то, во всяком случае, неприятный московский смог, который в жаркие летние дни пробирается не только во все закоулки, но даже и в мозг.

Его рабочая смена началась совсем недавно. Он прохаживался по ресторану «Дамские пальчики», еще не заполнившемуся в этот ранний для постоянных посетителей час, и озирал свои владения. Королевство шоколадных тортов, рулетов и пирожных простиралось у его ног. На мраморных столиках треугольными парусами раздувались салфетки. Одинокая муха в третий раз уже пыталась сесть на медленно вращавшуюся лопасть вентилятора. Из кухни высовывала морду контрабандная кошка по прозвищу «Санэпидстанция». Хаврон не любил этого сложного имени и звал кошку чуть менее заумно: «Экология». В разгар вечера, когда зал был полон, кошка обычно выскальзывала из кухни и начинала шляться по залу. Экзальтированные офисные дамочки бросали кошке пирожные, которыми она брезговала. Зато официанты регулярно подскальзывались на пирожных и роняли подносы.

К слову сказать, официанты в «Дамских пальчиках» были все молодые, холостые, в меру подтянутые и ростом не ниже, чем метр восемьдесят. Хозяин «Пальчиков», маленький толстячок Выдриков, похожий не то на луковицу с ножками, не то на Карлсона с отломанным пропеллером, справедливо считал, что влюбленные в официантов дамочки будут приходить в ресторан чаще и заказывать больше тортов и пирожных. На случай же, если дамочкам, испытавшим на себе козни Амура, вздумается худеть, он ввел в меню салат из ананасов «Соломенная вдовушка» и морково-яблочный салат «Роковая полночь». Кроме того, совсем уж на пустом месте возник рыбный салат «Прыжок лосося». Лосось прыгал на тарелку прямо из консервной банки, в прыжке набирая в цене семьсот процентов.

Официанты в «Пальчиках» работали в две смены – смену брюнетов и смену блондинов. При этом, учитывая, что природных блондинов вообще меньше, чем брюнетов, часть блондинов была крашеная. Эдя Хаврон предлагал еще ввести смену лысых и бритых, мол, сейчас это модно, но идея не встретила поддержки у Выдрикова, хотя сам он был плешив и носил паричок. Более того, Выдриков разворчался, что сам Эдя не в масть – не светлый и не темный. В общем, «не брюндит и не блондет, а обычненький шантрет». Краситься Эдя упорно отказывался, и потому работал по необходимости то в одной смене, то в другой.

Итак, в тот уже не день еще не вечер – а как по-другому назвать время примерно с четырех до шести часов? – Хаврон, как мороз-воевода, прохаживался по «Пальчикам» и озирал свои владенья. В его разморенных жарой мозгах вяло прокручивалась пластинка с просьбой повара сосватать кому-нибудь три больших пирога «Поцелуй королевы», приготовленных вчера вечером и уже слегка поплохевших.

За столиком у окна девушка, в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет, пила кофе и читала книгу. На столе перед ней в ряд были выложены мобильный телефон, зажигалка и пачка сигарет – непременные атрибуты любого странствующего по кафе москвича вне зависимости от пола. Ее белый костюм был в мелкую косую полосочку синего цвета, отчего взгляд не мог на нем задержаться, скользил, и Эде казалось, что по его глазам водят наждаком.

«Ишь, какая у нее фигурка! Точеная как ножка бокала с шампанским! А вот лицо кислое. Интересно, какую книгу можно читать с таким похоронным лицом?» – подумал Эдя и, наклонившись будто бы для того, чтобы вытереть столик, бесцеремонно посмотрел на обложку. Оказалось, сборник анекдотов. «Жуть! Если так читать анекдоты, то какое у нее лицо, когда она читает обычные книги?» – испугался Хаврон.

Девушка занимала как раз любимый столик Эди, ему нравилось тут сидеть, когда ресторан пустовал. Правда, хорошим официантам не полагается сидеть на работе, но Эдя был не столько хорошим официантом, сколько наглым. И потому он решил или согнать девушку, или раскрутить ее на пирог.

– Вам что-нибудь нужно? – спросила девушка, сердито вскидывая глаза на Эдю.

– Нет. У меня уже все есть, – мягко сказал Хаврон. – А вот вы не хотите ли «Поцелуй королевы»?

– А вы что, королева?

– Нет. Я всего лишь бедный официант. Просто меня смущает, что вы кофе пьете и ничего не кушаете. А кофе натощак вредно.

– А у вас нельзя, что ли, один кофе пить?

– Да можно-то все можно. Но вот надо ли? – резонно заметил Хаврон.

– Слушайте, как вас там, не могли бы вы куда-нибудь уйти и не крутиться тут? Я жду своего молодого человека. Он каратист, – сказала девушка, становясь еще кислее.

– Почему-то все девушки, с которыми я знакомлюсь, ждут именно каратистов. И лишь некоторые, ради разнообразия, ждут боксеров. Хотите подождем вместе? Всегда мечтал взять автограф у каратиста, – предложил Эдя.

– Отстаньте от меня! Я закричу! – предупредила девушка.

– Зачем кричать? Вон там прекрасный микрофон караоке. Слышно будет даже на улице. Оплатить пользование микрофоном можно вместе с кофе, – сказал Эдя.

Это был уже перебор. Девушка вспыхнула и метнулась по коридору, где между туалетом и гардеробом помещался кабинет директора размером в два с половиной письменных стола. Выдриков был человек практический и считал, что каждый квадратный сантиметр арендуемой площади должен приносить деньги.

Эдя, скрестив руки, скептически ждал результата. На него жаловались не в первый раз и, вероятно, не в последний. Однако результат превзошел все худшие ожидания Хаврона. Минут пять спустя хозяин вылетел из кабинета злой, как тринадцать тысяч ос. Он схватил Эдю за рукав и бесцеремонно потащил в кухню. Учитывая разницу в росте, казалось, что маленький буксир тащит огромную баржу.

Доставив Эдю на кухню, Выдриков втолкнул его в закуток между двухкамерным морозильником и раскаленной плитой. Эдя оказался в тесном закоулке бытия, вечно балансирующего между двумя крайностями. Одна его половина томилась от жары, другая мерзла.

– Осел! Ты разгоняешь у меня лучших клиентов! – крикнул Выдриков.

Сердился он театрально, нестрашно и все время сбивался на фальшивый писк. «Кого-кого, а берсерка из него бы не получилось!» – всегда говорил Эдя. Однако, как показывает практика, чтобы преуспевать, необязательно иметь славу берсерка. Гораздо выгоднее быть банальным контролируемым истериком.

Эдя вздохнул, размышляя над словом «клиенты». Он сообразил, что множественное число возникло не без участия Айседорки и Нинель Дурневой, которых он недавно довольно бесцеремонно отфутболил в астрал. И вот из астрала они вернулись уже сформированными неприятностями. Да еще это унылое создание, эта бледная немочь подгадила в меру своих хрупких сил.

– Да уж! Чашка кофе и засвиняченный столик – колоссальные убытки для заведения! Да у нас от унылого вида этой девицы штукатурка на потолке зеленеет! – возразил он.

– Ты, чудовище, знаешь, чья она сестра? Знаешь?..

– Не моя! Честное слово! Я свою сестру узнаю всегда! Даже, когда она собирается в гости! – замотал головой Эдя.

Выдриков позеленел.

– Ты тупица! Чаша моего терпения переполнена… Ты уволен!

Не лишенным изящества движением Эдя отодвинул от себя брызжущего слюной хозяина. Он понял уже, что его карьера в «Пальчиках» подошла к концу. Теперь все, что можно было сделать, это хлопнуть дверью. Причем чем эффектнее, тем лучше.

– Во-первых, не «ты», а «вы»… Во-вторых, ваш кабачок для глуповатых дамочек мне наскучил. Здесь не уважают ищущую личность. Но вам, видно, привычнее общаться со столами, варварски разрисовывая их инвентарными номерами! Вот когда из модного ресторатора проступает старый советский завхоз! – уронил Эдя.

Выдриков гневно запыхтел. Не найдя слов, он содрогнулся всем своим зыбким телом и, взяв паузу, сбегал за охранником, обычно дежурившим на автостоянке. Прячась за его широкой спиной, он доходчиво объяснил, что Эдя может убираться на все четыре стороны, а пока пусть потрудится написать заявление.

– Разберись с ним! Больше его сюда не впускать! – напоследок сказал он охраннику и выскользнул из кухни.

Охранник, у которого чесались руки, задержался, но Эдя невзначай положил на стол литую ножку от моспромовской табуретки, которую обычно использовал, когда нужно было открыть ящики или в отсутствие повара поддеть раскаленный поддон в духовке. В шестидесятые годы Моспром делал отличные табуретки с ножками из литого металла и декоративным цельнометаллическим набалдашником на конце. Охранник наметанным взглядом оценил достоинства этой ножки в сравнении с достоинствами своей дубинки и, сделав неутешительные для себя выводы, решил не играть в мушкетеров.

– Ненавижу умников! Ты все слышал? Выметайся! – сказал он и ретировался топтаться на автостоянке, помогая парковаться дамочкам, приехавшим скушать пирожное. На них его дубинка и грозные, как у Портоса, усы производили обычно больше впечатления, чем на Эдю Хаврона.

Полчаса спустя на всякий случай держа под мышкой все ту же ножку от табуретки, Эдя покинул ставшее негостеприимным заведение. Охранник даже не посмотрел в его сторону. Он был занят тем, что как на муху махал руками на маленькую машинку, мешавшую припарковаться джипу. Хаврон, проходя мимо, вызывающе зацепил охранника плечом.

Тридцать два здоровых зуба без единой пломбы, русская кровь с примесью калмыцкой четверти, удалой размах плеч и ботинки сорок пятого номера. Вот и весь наш герой – Эдя Хаврон, дядя повелителя мрака Мефодия Буслаева.

Да посмотри ты хоть на читателя, Эдя! Не будь собакой!

* * *

Пару часов спустя Эдя Хаврон сидел на кухне и жизнерадостно перемалывал молодыми зубами пирожок. Сверток с пирожками и половину очень приличного торта с загадочным названием «Мечта пианистки» он, уходя, прихватил из «Дамских пальчиков» в качестве моральной компенсации, и нельзя сказать, чтобы совесть по этому случаю очень уж его угрызала.

– А вот тебе я ничего не дам! Нечего тут стоять с видом клянчащей собачки! – мстительно сказал Эдя своей сестре Зозо.

– Почему это? – возмутилась Зозо.

– Чтобы пирожок тебе понравился, в него надо добавить консервант Е56, отвечающий за то, чтобы он шуршал при жевании. И вообще ты только что меня ругала. Вот и пожинай плоды.

– Я с тобой не ругалась! Я просто пожалела, что ты потерял хорошую работу, – возразила Зозо.

– В следующий раз будешь жалеть не таким противным голоском!.. Жалеть надо как-нибудь так, чтобы мне было приятно. По голове меня погладить, что ли… Сам не знаю даже!

Зозо послушно погладила Эдю по голове. Брат вздохнул и оттаял.

– Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, садись к столу. Еды много, все равно выбрасывать!..

Получив столь любезное приглашение, Зозо Буслаева обиженно хлестнула Эдю полотенцем, но за стол все же села. Вскоре они уже болтали, довольно бессодержательно и мило.

– Ну и чего? Как твои женихи? – поинтересовался Эдя.

Зозо сделала рукой жест, выражавший полную неопределенность и даже печаль. Поезд судьбы, грохоча вагонами, сворачивал на тупиковый путь.

– А тот прошлонедельный, что все время названивал и трубку кидал? Тоже дохлое дело? – уточнил Эдя.

Зозо перестала жевать пирожок и задумалась.

– Ну почему? Вполне ничего, сорок два года, кандидат каких-то неточных наук. Дважды разведен, ходит в походы, играет на гитаре…

– Ну раз на гитаре – это значит закодированный! У меня со всеми друзьями так – кто на гитаре, тот закодированный. А вот если на баяне, то это ничего. Нормальный мужик! Обязательно рукастый! Дверь починить может, в гараже любит возиться, – перебил Эдя.

– Ты думаешь, закодированный? – огорчилась Зозо. – Ну не знаю, не знаю. Я так глубоко не вдавалась. Даже бывшим женам его телефонный допрос не делала. Мне не понравилось, что он глазом все время подмигивает, а в кафе постоянно ножик трогает… Ну его, думаю… Зачем мне муж, который все время ножики трогает? Как я спать ночью буду? Мне тоже тогда придется себе ружье завести и тоже все время его трогать, трогать…

– Зачем же ружье? Я тебе ножку от табуретки подарю. Такое чудо! Просто природное орудие убийства! – пообещал Эдя. – А тот фрукт, что недели две назад тут тусовался? Тоже оказался овощ?

Зозо поморщилась.

– Тот вообще уникум. Ниже всякой ватерлинии. Щенятами занимается. У него дома двенадцать собак. Все бойцовских пород, все со сложным характером… Куда ни посмотришь, везде какая-нибудь собака. Ему лень себе готовить, он им готовит и сам собачью еду ест, вместе с ними спит, чуть ли сам хвостом не виляет. Лай там такой, что стекла дрожат. Одна собака что-нибудь вякнет, другие ей замечания делают. Он знаешь, как меня называл? «Моя тринадцатая девочка!» Стало быть, вначале двенадцать собак, а потом я!

– Бедная ты у меня! Никак я тебя не выпихну из моей квартиры! – посочувствовал Хаврон, отрезая себе большой кусок трофейного торта.

– Чего-чего? Это моя квартира! Это я тебя отсюда выпихну! Поезжай к своей Айседорке на Рублевку! – возмутилась Зозо.

– Ну уж нет уж! Айседорка не моя! Она государственная! – отказался Эдя. – Там такая дама, что медведя загрызет, если тот забудет поцеловать ей ручку… Уж лучше к Дурневой! Та хоть помягче. Правда, у нее муж тот еще персонаж! Я его один раз мельком видел, и то хватило. Зеленый, с запавшими щеками, ходит в каких-то роковых пальто. Взгляд такой, что прошу считать меня добровольцем! Ну как вампир из старого фильма… Нет уж! Я пас!

– Ну а другие невесты? – спросила Зозо, решив, что теперь ее время проводить допрос.

Эдя самодовольно похлопал себя по животику, в котором мускулистость приятно сочеталась с запасами на случай голодной зимы и перебоев с мамонтятиной.

– Другие невесты пока не подозревают, как им повезло. Правда, иногда они узнают друг о друге, и тогда начинаются гладиаторские бои.

– А что делаешь в это время ты?

– Да так, ничего особенного, – сказал Эдя. – Когда одна женщина дерется с другой женщиной, мужчина не должен вмешиваться, потому что он заведомо сильнее. Опять же женщины, когда их разнимаешь, пускают в ход зубы и ногти! Укус проходит втрое медленнее любого фингала, а царапины вообще не желают заживать!

Зозо засмеялась – в конце концов, она тоже была урожденная Хаврон и имела соответствующие свинячьи наклонности, – но потом спохватилась и нахмурилась.

– Фу! Какая гадость! Эдуард, ты пошляк!.. Мой Мефодий будет не такой! – сказала она.

Хаврон пожал плечами.

– Да, пожалуйста! Я и сам не заинтересован, чтобы Мефодий стал моим клоном. Проблема в другом. Твой Меф сделался в последнее время какой-то не такой. Что появляется редко, это ладно. Если б я в детстве учился в гимназии с проживанием, я бы тоже особенно часто домой не совался.

– Ты думаешь, плохая компания? – с беспокойством спросила Зозо. Чутью брата она доверяла.

– Ну про компанию ничего не могу сказать. Хотя кто его знает, какая компания у него на работе? – глубокомысленно изрек Эдя.

И Эдя, и Зозо уверены были, что Мефодий устроился работать по вечерам после гимназии. Началось все с того, что как-то в руки Хаврона случайно попала визитная карточка Мефодия, озорства ради изготовленная Улитой. На карточке значилось «наследник мрака». Мефодий хотел отобрать карточку, опасаясь за Эдю, но тот внезапно хмыкнул и сам вернул ее, посочувствовав:

– «Помощник уборщика подносов в кафе „Лопай что дают“. Бедный парняга! Впрочем, я и сам начинал не с огранки бриллиантов.

– А какие изменения ты в нем замечаешь? – спросила Зозо.

Эдя некоторое время поразмыслил, анализируя впечатление от последней встречи с Мефодием, а затем произнес:

– Ага… Вот! Он отрешенный стал, будто все, чем занимаемся мы, полная ерунда. И все наши ценности бред. И только он один делает что-то важное… Не нравится мне такой подход!

– Может, он таблетки какие-нибудь глотает? – спросила Зозо, склонная, как многие матери, предполагать худшее.

– Не-а, не думаю. Те, на таблетках, нервные, дерганые, чуть что, срываются, а этот спокойный, как удав. И взгляд у него отрешенный, ну как у той нашей няньки… – сказал Эдя и поежился. Так всегда бывало, когда он вспоминал о давней истории, связанной со смертью попугая^[6].

– Ох, взволновал ты меня!.. Надо с Мефодием поговорить по душам! Все-таки переходный возраст! – сказала Зозо озабоченно. – Я и сама теперь припоминаю, что он изменился. Я ему недавно говорю: «Мефочка!» А он мне так: «Э-э-э?» Раньше он сказал бы: «А-а-а!» или, в крайнем случае, «У-у-у!».

Эдя хмыкнул.

– Ну так глубоко я не копаю… Хочешь поговорить – поговори, – предложил он.

– Лучше ты поговори. Ты мужчина и его дядя.

– А ты его мать!

– Ну и что? Ты ему ближе по возрасту. Я же помню, как вы подушками кидались, точно два павиана…

– Хорошо. Поговорим вместе! В конце концов, он мой племянник, – без энтузиазма согласился Хаврон.

– Но учти, Эдя, серьезно поговорим. Без всех этих твоих хи-хи и ха-ха! Мы потребуем у него отчет! Он ребенок, а мы мудрые, наученные жизнью люди. Он должен нам доверять. Он просто обязан! – назидательно сказала Зозо, слизывая с чайной ложечки прилипший сахар.

Теперь, когда решение было принято, Зозо успокоилась. Долго переживать она не умела. Мысли у нее вечно скакали с одного предмета на другой. Некоторое время она бездумно размешивала ложечкой чай, а затем случайно посмотрела на часы и уронила ложечку.

– Жуть! Сегодня же пятница! Мы почти опоздали!.. – воскликнула она.

– Куда это?

– Один поэт отмечает в ЦДЛ день рождения… Вначале творческий вечер – мы его пропустили, – а потом фуршет.

– А что за поэт?

– Не помню. Кругленькая такая фамилия, из памяти выкатывается. У меня два пригласительных. Второй я для собачника доставала, но по ходу дела с ним поссорилась… Пойдешь со мной?

– Иди одна, – предложил Эдя.

– Одной как-то не хочется. Эдь, ну не будь Хавроном!

Эдя задумался, разглядывая руины трофейного торта.

– Ну не знаю. В конце концов, у меня горе. Меня с работы выгнали. Должен же я попереживать в одиночестве, погрызть ногти, поразмыслить о колбасе насущной… А? Должен или не должен?.. Чего поэт пишет-то?

Зозо посмотрела на брата отработанным за долгие годы взглядом бесконечного терпения. Однако отвлеклась на пролетавшую муху и взгляда бесконечного терпения не получилось.

– Ты что, дурачок, что ли? Не знаешь, что поэты пишут? Стихи, – сказала она.

– Какие стихи?

– С рифмами! – сказала Зозо с еще большим раздражением.

– А ты их читала?

– Хаврон! Я тебя удушу! Как я могла читать стихи, если я не помню, как фамилия поэта!.. Позавчера, вообрази, я в доме офицера была! Так что же думаешь, я там из танка стреляла?

– Вот и я о том же! И замуж не взяли и из танка стрельнуть не дали!.. Сплошные разочарования! – посочувствовал Эдя. – Ну ладно, так и быть. Пошли к твоему поэту. Авось подпишет мне какую-нибудь книжечку.

Вскоре Зозо и ее братец, облачившийся по этому случаю в легкий летний костюм, но наотрез отказавшийся надевать галстук, уже проталкивались между припаркованных у входа в ЦДЛ машин. Показав заторможенному охраннику пригласительные, они поднялись по лестнице и направились в зал. Творческий вечер уже закончился. Гости вольной толпой сгрудились у столов и оживленно разговаривали. Многоопытный Эдя быстро произвел инспекцию угощений и разочаровался. Кроме бутербродов и газированной воды – в немереном, правда, количестве – на столе помещался один только печальный салат из огурцов и петрушки.

Правда, несколько гостей уже таинственно булькали чем-то в углу, но Эдю это не привлекло. Он был гурман и ценил встречи не столько в смысле «буль-буль», сколько в смысле «ням-ням» и «ля-ля».

Тут же прохаживался вездесущий Вольф Кактусов. Увидев вошедшего в зал Хаврона, Вольф смутно забеспокоился, подбежал к нему и мнительно проблеял:

– Простите, я вас раньше видел? Не видел?.. В самом деле, не видел?.. А-а, ну ладно! Вы часом не критик? Нет? Статей тоже не пишете?..

Убедившись, что Эдя не конкурент, Кактусов успокоился и, утратив к Хаврону интерес, величественно удалился.

Зозо, не ожидавшая, что здесь будет такое скопление публики, растерянно остановилась у входа. Кто-то, подойдя сзади, обнял ее за талию. Она оглянулась и едва узнала в элегантной даме со впалыми щеками и очень коротким высветленным ежиком волос свою подругу Викторию, жену художника Игоря Хмарыбы. Виктория была в светлом габардиновом пончо, повторявшем спереди и на спине рисунок червонной дамы, и переливающихся брюках с разрезом ниже колена. На груди у нее трубили нанизанные на кожаный шнурок индийские слоны из красного дерева.

Вместе со своими деревянными слонами Виктория не пропускала ни одного мало-мальски заметного культурного мероприятия. Она знала всех. Ее все знали.

– Опаздываешь, дуся! Пойдем я тебе всё покажу, – тоном хозяйки сказала Виктория, клюя губами воздух у щеки подруги.

Зозо думала, что Виктория будет представлять ей поэта, но ничего подобного. Она ограничилась тем, что издали помахала ему рукой и велела Зозо сделать то же самое.

– Как его фамилия? – шепнула застенчиво подруге Зозо.

– Как? Ты не знаешь? Лев Овалов! Поэт, прозаик, художник, по совместительству гений. Лобзиком, говорят, еще выпиливает. Недавно дописал «Курочку Рябу».

– Разве она не народная?

– Ну милая моя! Сразу видно, что в литературе ты ни бум-бум. Народная значит ничья… Да не оглядывайся ты! Не волнуйся, он нас не слышит. В нем бурлит вдохновение.

И в самом деле, Лев Овалов смотрел не столько на Зозо, сколько сквозь нее. Он булькал газированной водой и искал основополагающую идею в сказке «Колобок».

– Бабушку не слушал – раз! Зайцу нахамил – два! Медведю нахамил – три! Это, заметьте, уже нагнетание! И в финале попался лисе! И та его ам, бам, бац! Сожрала, понимаете, за милую душу! Это же притча! Вот что натолкнуло меня на создание мистерии с трансформированным сюжетом «Кол и Бок»! Колобок бьет лису колом в бок – это же находка, а? – вскрикивал он, обращаясь к двум пожилым дамам, завитым как барашки.

Дамы вежливо кивали, тряся кудряшками. Лев Овалов еще больше вдохновлялся и кричал на дам так яростно, словно колобка слопала не лиса, а эти две особы. Дамам было неуютно и хотелось улизнуть, но они стыдились мэтра и лишь кивали все жалобнее.

– Так-то, мать моя женщина! Имейте это в виду, ничтожные! Пушкин отличается от Пупкина всего одной буквой. Зато какой! – гремел Овалов, не имевший с великим поэтом вообще ни одной общей буквы.

Пока два бедных барашка отдувались, другие гости спокойно щипали огуречный салат, путаясь зубами в петрушке.

– А эти лентяи чего? Почему про колобка не слушают? – возмутилась Зозо.

– Что ты, дорогая, при чем тут колобок? Искусство надо любить исключительно ради его деятелей! Узнаешь? Знаменитый артист Гарольд Семипалатинский, мечта всех женщин и гроза мужчин, – нарочито громко сказала Виктория, и плешивый элегантный артист, имевший вид того коня, который не портит борозды, с интересом повернулся в их сторону.

– Чего ты так кричишь? Неловко, – пугливо прошептала Зозо.

– Кому неловко? Тебе неловко? Да брось, дуся, тут все свои! – отмахнулась Виктория.

– Так ты всех знаешь? А кто тот мужчина, который бутербродик пальцем трогает? – спросила Зозо, заинтересовавшись детиной баскетбольных габаритов.

– Каким еще пальцем? Где? – заинтересовалась Виктория. – Фу, милочка, у тебя и вкус! Это спортивный комментатор Углеводов. Зоологический примитив! Ведет утробное существование, но почему-то таскается на все тусовки. Я про него точно знаю, что он собирает открытки и марки с изображением ежиков.

– Ежиков? А что тут плохого? – удивилась Зозо.

– Да, ничего… Чем бы дитя ни тешилось – лишь бы не брало заложников. В семнадцать лет он впервые додумался, что голову можно мыть жидкостью для посуды. Всего одна капля – и блестящий результат. С тех пор никаких ярких открытий не совершал.

Припечатав зоологического примитива, Виктория снизошла к подруге с высоты своих каблуков и великодушно предложила:

– Если хочешь, я вас познакомлю! Он, кажется, недавно развелся. Его можно взять тепленьким… Его жена, тоже спортсменка, кидала что-то тяжелое на последней Олимпиаде. Ну так идем знакомиться? Что ты стоишь?

И не дожидаясь согласия, Виктория тронулась вперед, призывно восклицая: «Молодой человек!»

Испуганная Зозо, не желавшая знакомиться с разведенным спортивным комментатором, повисла у подруги на руке и пискнула:

– Не хочу! Не надо!

– Почему не надо? Надо. Молодой человек, вы что, глухой? С вышки ныряли, и вода в уши затекла? – громко спросила Виктория, бросая в атаку своих деревянных слонов.

– Не нужно! – взмолилась Зозо. – Не нужно!

Червонная дама освободила свое габардиновое пончо и передернула плечами.

– Спокойно, рыбка, мы не на фронте! Ну не понравился он тебе и не надо!.. Зачем же визжать на весь зал? А вы слушайте про колобка, молодой человек, не отвлекайтесь! Вам полезно, сюжета вы все равно не знаете. Продолжайте впитывать идею. Мы обознались! Всего доброго! Не пропадайте!

В следующие пять минут Виктория с гордостью продемонстрировала подруге кинорежиссера Жабродышева, оператора Плошкова, путешественника-яхтсмена Кругоногова, профессора филологии Азбукиведева, пейзажиста Очкатова, беллетриста Симеона Цветика, творящего откровенные женские романы под псевдонимом Анна Шебутная, и еще с десяток людей, примечательных тем, что они состояли в той или иной степени родства с различными знаменитостями.

Виктория не скупилась на похвалы. Мужчин она любила, великодушно разделяя их на красавцев и жутко талантливых. Если по какой-то причине гостя невозможно было определить в армию красавцев, как, например, потертую жизнью Анну Шебутную или искусствоведа Вольфа Кактусова, то жуткий талант им был гарантированно обеспечен. Зато женщинам в глазах скептичной червонной дамы катастрофически не везло, и они с редким постоянством оказывались либо дурами, либо выдрами. Для самой Зозо Виктория пока делала исключение, и то, видно, лишь потому, что та была в данный момент рядом.

– Хотела бы я знать, зачем он привел с собой эту белесую вешалку? – произносила она каждые две минуты.

– Какую вешалку? – спрашивала Зозо, растерянно вертя головой.

– Может, тебе пальцем показать? Вон стоит у стены около мужчины с грязными ушами!

«Ну и зрение!» – позавидовала Зозо. Она посмотрела в сторону, куда указывала ей подруга, но не увидела там никого, кроме худенькой девочки-подростка.

Услышав об этом, индийские слоны застонали от хохота.

– Девчонки-подростка! Где твои глаза? Да этой уродине семьдесят два года!

– Ско-о-олько? – усомнилась Зозо.

– Ну пускай не семьдесят два, пускай двадцать семь! Не придирайся! Все равно она вешалка.

– А кто он? Ну, с грязными ушами? – спросила Зозо, со второй попытки углядев требуемый экспонат.

– Гений! Творец! – сказала Виктория с воодушевлением.

– Кто он?

– О-о! Писатель-фантаст, причем настоящий.

– Откуда ты знаешь, что настоящий?

– Меня не обманешь! Все признаки налицо. Настоящий писатель-фантаст всех считает бездарями и только у себя признает скромный талант, о чем по секрету и говорит всем окружающим.

– И что же окружающие? Спорят?

– Спорить опасно: может ткнуть вилкой. Опять же окружающие его редко слушают. Ведь они тоже в основном писатели-фантасты… Но не бойся. Здесь их нет. Они на газированную воду редко приходят… Кстати, что это за молодой мужчина за тобой таскается? Пылкий молодой поклонник? О, как я тебя понимаю! – Виктория без особых церемоний ткнула пальцем в Эдю.

– Где?.. А-а-а! Это же мой брат! – сказала Зозо и тотчас пожалела, что открыла рот. Ее акции в глазах подруги моментально упали.

– Всего лишь? Хм… А кто он? Скульптор? Пейзажист? Лицо вдохновенное.

– Он официант.

– Фи, официант! Как пошло! Идем дальше, дорогая!.. – поморщилась Виктория, мгновенно теряя к Эде интерес. Официантов она за людей искусства не считала. В крайнем случае, могла сделать исключение для шеф-повара.

Эдя Хаврон показал в спину Виктории язык и скорчил рожу. К таким дамочкам он привык у себя в кафе. При этом то, что он думал о таких дамочках, вообще оставалось за кадром.

Внезапно впереди замаячило что-то ослепляющее. Зозо прищурилась, не вынеся такой яркости. Из пятна света выплыл мужчина, огненно-рыжий… У него были рыжие растрепанные волосы, рыжие брови и рыжие усы. Более того, даже на запястьях, торчавших из куцего в гусиную лапку костюма, произрастали пучки и кустики нежного апельсинового цвета. Мужчина поэтически стоял у стены и, оттопырив мизинцы, деликатно разворачивал конфетный фантик.

Сердце Зозо дрогнуло и начало таять, как кусок сахара. Всколыхнулось что-то сокровенное, почти забытое. Сладкая тревога запела где-то внутри. Зозо смутно вспомнила, что точно такого мужчину она видела когда-то давным-давно на иллюстрации в детской книжке. Он был в королевской мантии и, пышноволосый, вальяжный, восседал на троне, закинув одну до плебейства мускулистую ногу на другую, покачивая скипетром. Чем-то рыжеволосый король привлек маленькую Зою, и она часами разглядывала его, представляя, что он ведет ее к венцу.

«Ну прямо монарх в изгнании! Что он тут делает, на этой дурацкой встрече?» – подумала Зозо.

– Кто он? – нетерпеливо спросила она у Виктории.

Ее подруга забеспокоилась. Она привыкла знать все и всех. Это было ее жизненное кредо – змейкой скользить от одного человека к другому, сплетничать и наводить справки. Но на этот раз схема дала сбой.

– Я вообще не представляю, откуда он здесь взялся… – призналась Виктория.

Внезапно рыжеволосый монарх в изгнании улыбнулся Зозо. Подчиняясь неведомому порыву, она улыбнулась ему в ответ. Эдя озабоченно чихнул за спиной, но сестра уже не слышала. Ее влекло к рыжеволосому, как собаку влечет к куриной ножке. Всезнающая Виктория затерялась где-то в звездных далях. Ветры сплетен отнесли ее прочь перемывать косточки жене композитора Тридодырского.

Знакомство рыжеволосого короля с картинки и Зозо произошло как-то мгновенно, само собой. Рыжеволосый говорил именно те слова, которых Зозо ожидала, и только двадцать минут спустя она, наконец, вспомнила, что так и не узнала его имени.

– Ах да… Простите, я забыл представиться!

Рука рыжеволосого щукой скользнула в карман. На золотой визитке значилось: