Хочешь опохмелиться?

(Алекс)

Дилан и я погружаемся в рутину. Мы оба работаем по одному графику с доктором Форрестером. В понедельник, среду и пятницу с трех до шести. Впервые две недели мы почти разобрали всю библиотеку Форрестера, так что можно сказать, что у нас прогресс. Один или два раза в неделю мы идем после работы пить кофе и разговариваем.

Дилан стал другим. Конечно, я заметила это в наше первое столкновение. Конечно, он изменился физически. Но так же он стал более молчалив. Когда мы узнавали друг друга в Израиле, на его лице была глупая улыбка, и он глупо улыбался. Но теперь все было не так. Иногда мне приходилось немного подталкивать его, чтобы он говорил. Это вводило в замешательство.

Этот день отличался от других. Я задержалась в классе и поэтому пришла в кабинет мистера Форрестера позже на несколько минут.

Когда я захожу внутрь, Дилан выглядит… не знаю. Он выглядит так, будто болен. У него бледное лицо, и он смотрит в окно, ничего не делая и быстро дыша.

– Привет, – говорю я. – Ты в порядке?

Он смотрит на меня удивленно. Он в черных очках, как я привыкла видеть его в офисе. Но сейчас похоже, будто у него похмелье. Но Дилан не пьет. По крайней мере, не привык пить.

– Да, – говорит он. – Я в порядке, просто тяжелое утро.

– Ты хочешь об этом поговорить?

– Нет, – говорит он.

Что ж, это не было двусмысленно.

Мы приступили к работе, разбирая последнее из коллекции Форрестера. В следующий раз мы будем перемещать в библиотеку мелкие книги и рукописи, искать дополнительные материалы. Я боялась перемен. Не потому что это было что-то ужасное, а потому что я на самом деле наслаждалась работой в офисе Форрестера.

Легок на помине. Дверь открывается и появляется Форрестер.

Он смотрит на Дилана, замечает его бледное лицо и солнцезащитные очки и усмехается.

– Вы двое, доброе утро. На Следующее утро всегда немного тяжело, не так ли, Дилан?

Дилан хмыкает, но не отвечает.

– Хочешь опохмелиться?

– Нет, спасибо, сэр.

Впервые я близка к тому, чтобы полюбить Форрестера.

Через час мы сидим в кафе. Он выглядит еще хуже, его лицо бледнее, чем прежде. Я говорю:

– Дилан, я беспокоюсь о тебе. Ты уверен, что все в порядке?

Он снимает свои солнцезащитные очки и простирает руками глаза, я вижу, как дрожат его руки.

– Эй, – говорю я. Я наклоняюсь вперед, когда он кладет руки на стол и беру его за руку. – Я знаю, что у нас есть своя… история, но если тебе нужно поговорить, я рядом.

Он выглядит таким же пораженным, какой была я, когда брала его за руку. Он смотрит на меня и выхватывает руку. Я отпускаю его, и знаете, мне тяжело делать это.

Он качает головой, быстро, затем бормочет:

– Черепно-мозговая травма. Я не уверен, что смогу окончить обучение. Я не…

Он пытается сказать что-то еще, но останавливается. Я видела, как такое происходило с ним последние пару недель. Он говорил что-нибудь, затем просто замолкал. Он закрывает глаза, от чего видно темные круги под его глазами и делает несколько вдохов. Затем говорит:

– Я не… умный. Не настолько, каким был раньше. Я многое не могу вспомнить.

Ох, Дилан. Я смаргиваю слезы.

– Может, я могу помочь? – говорю я очень тихо. Просто скажи да, пожалуйста. Хорошо, Келли была права. Я все еще люблю его, и взгляд на его состояние заставляет меня хотеть пойти куда-нибудь и выплакаться. Пожалуйста, думаю я, помоги этому мужчине исцелиться. И, Боже, защити мое сердце, потому что я не выдержу, если оно снова будет разбито.

Он качает головой.

– Я не знаю.

– Хорошо, – говорю я, погрустнев. – Подумай об этом.

– Есть кое-что, – говорит он хриплым шепотом.

– Что?

– Мой доктор сказал, что я должен снова начать бегать. И...что ж... ты видишь, как я хожу. Мне нужен наблюдатель. Тот, кто будет приглядывать за мной и вызовет скорую, если я упаду.

– Ты хочешь, чтобы я… бегала с тобой?

Он кивает. Его глаза скользят мимо меня, словно он ищет путь к отступлению, затем возвращается обратно.

– Послушай… я не должен был просить тебя, но я больше никого здесь не знаю.

Мое сердце могло бы остановиться.

– Я с радостью буду бегать с тобой, Дилан. Когда?

– Завтра? В шесть?

– Утра?

– Это слишком рано?

Да, черт возьми, это слишком рано.

– Нет. Нормально.

Боже. Что я делаю?

Мой рот, похоже, жил собственной жизнью.

– Дай мне свой номер на всякий случай.

Итак, впервые с того момента, как мы расстались, мы обменялись номерами телефонов.

После того как мы прощаемся, я возвращаюсь в общежитие. И я боюсь. О, Боже, я боюсь. Боюсь, что разрушу все. Еще больше я боюсь, что он все разрушит. Что я позволю себе снова с ним сблизиться, и что снова позволю ему разбить мне сердце.

Февраль прошлого года был кошмаром. Я плакала каждую ночь. Пытала себя на самом деле.

Я была не в порядке.

Я вернулась в общежитие, села на кровать, мои глаза нашли нижний ящик комода. Не делай этого, подумала я. Я убрала все вещи, когда прошло шесть недель, а от него не было ни слова.

Чувствую, что заплачу, чувствую себя роботом, потерявшим контроль, когда наклоняюсь вперед и открываю ящик.

Для посторонних наблюдателей, это просто ящик со свитерами в нем.

Однако внизу стоит коробка. Я достаю ее и кладу на кровать рядом с собой, открываю ее.

Самая верхняя фотография восемь на десять меня и Дилана. Он лежит на боку на траве, положив правую руку под голову. На нем черный тренч[14], свободного покроя с поясом и белая водолазка, и он улыбается. Я сижу у его ног, лицом к нему. Наши глаза закрыты, лица обращены друг к другу, на них светятся улыбки.

Слезы бегут по моим щекам, пока я смотрю на фотографию. Со злостью я швыряю ее в сторону.

Под фотографией толстый кожаный фотоальбом.

А внутри наша история любви.

Мы вместе в Тель-Авиве. Держимся за руки, пока идем по пирсу в Яффо. Стоим, обнявшись, по пояс в Средиземном море.

Мы вместе сидим в автобусе. На нем смешная арафатка, которую он купил в Назарете. Я одета в светло-коричневый свитер, волосы свободно свисают до плеч. Потому что он любил, когда они распущены. Одной рукой он обнимает меня за плечи.

Целые ряды молодежных хостелов расположены в Эйн-Геди у Мертвого моря, где мы впервые поцеловались.

Кто-то сфотографировал нас вместе, стоящих спиной на Голландских Горах. Он стоит за моей спиной, руки вокруг моей талии, моя голова запрокинута, потому что я смеюсь.

Следующие фотографии сделаны в фотобудке на автобусной станции в Сан-Франциско. Он приехал на быстроходном судне из Атланты, чтобы увидеть меня летом после выпускного класса.

Он одет в кожаную куртку и шляпу, мы целуемся.

Засушенные розы. Их доставили мне на мое девятнадцатилетие прошлой осенью, вскоре после того, как он уехал в Афганистан. Я ожидала этого менее всего – мне доставили розы с другого конца мира на мое день рождение.

Когда Келли входит в комнату, я лежу на кровати, свернувшись и плача, в окружении доказательств моей глупой неспособности отпустить прошлое. Она смотрит на меня и говорит:

– О нет, Алекс. Ты попала.

– О, черт, прости, Келли

– Все в порядке, детка. Подвинься.

Что я и сделала. Она забралась в постель и обняла меня, позволяя выплакаться.