Как видите, Бланки — революционер прошлого поколения

Такие представления о ходе революционных событий, по крайней мере для немецкой рабочей партии, давно устарели, да и во Франции могут встретить сочувствие только у менее зрелых или у более нетерпеливых рабочих. Мы увидим также, что и в упомянутой программе эти представления подвергнуты известным ограничениям. Однако и у наших лондонских бланкистов в основе лежит тот же принцип, что революции вообще не делаются сами, а что их делают; что их осуществляет сравнительно незначительное меньшинство и по заранее выработанному плану; и, наконец, что в любой момент может «скоро начаться».

С такими принципами люди, естественно, оказываются безнадежной жертвой любого эмигрантского самообмана и мечутся от одной глупости к другой. Больше всего хочется им играть роль Бланки, «человека дела». Но доброго желания здесь мало; революционный инстинкт Бланки, его быстрая решительность не всякому даны, и сколько бы Гамлет ни твердил об энергии, он всегда останется Гамлетом. А когда нашим тридцати трем людям дела абсолютно нечего делать в той области, которую они называют делом, тогда наши тридцать три Брута попадают скорее в комическое, чем в трагическое противоречие с самими собой, — в противоречие, которое отнюдь не становится трагичнее оттого, что они расхаживают с мрачным видом, словно каждый из них «Мёрос с кинжалом за пазухой», что, впрочем, им даже в голову не приходит. Что же они делают? Они подготовляют очередной «взрыв», составляя наперед проскрипционные списки, чтобы очистить (epurer) ряды людей, принимавших участие в Коммуне; поэтому другие эмигранты и называют их чистыми (les purs). Принимают ли сами они этот титул, мне неизвестно, да некоторым из них он бы очень мало и подошел. Заседания у них закрытые, а решения должны сохраняться в тайне, что, однако, отнюдь не мешает всему французскому кварталу судачить о них на следующее утро. И, как всегда случается с этакими серьезными людьми дела там, где нечего делать, они ввязались сначала в личный, а затем в литературный спор с некиим достойным противником, с одним из самых подозрительных людей малой парижской прессы, с небезызвестным Вермершем, который при Коммуне издавал газету «Pere Duchene», жалкую карикатуру на газету Эбера 1793 года[436]. В ответ на их добродетельное возмущение этот благородный витязь в одном из своих памфлетов обзывает их всех «жуликами или сообщниками жуликов», осыпая их на редкость богатым набором похабных ругательств: «Что ни слово, то ночной горшок, и отнюдь не пустой» [Гейне. «Диспут». Ред.].

И с таким противником наши тридцать три Брута считают нужным возиться на глазах у публики!

В чем действительно нельзя сомневаться, это в том, что после изнурительной войны, после голода в Париже и особенно после страшного кровопускания в майские дни 1871 г. парижский пролетариат нуждается в продолжительном периоде покоя, чтобы вновь собраться с силами, и что всякая преждевременная попытка восстания может привести лишь к новому, может быть еще более страшному поражению. Наши бланкисты — иного мнения.

Распад монархистского большинства в Версале возвещает, на их взгляд:

«падение Версаля, реванш за Коммуну. Ибо мы приближаемся к одному из тех великих исторических моментов, к одному из тех великих кризисов, когда народ, казалось бы, погибающий в своих бедствиях и обреченный на смерть, вновь выступает с новыми силами в революционный поход»).

Итак, опять начинается, и притом немедленно. Эта надежда на немедленный «реванш за Коммуну» — не простая эмигрантская иллюзия; это необходимый символ веры у людей, вбивших себе в голову, что они должны быть «людьми дела» в такое время, когда делать-то в их смысле, в смысле революционного восстания, решительно нечего.