Лепесток пятнадцатый «Литературно-музыкальная гостиная/салон «Всё начинается с любви»

В непринуждённой обстановке гости и читают стихи известных и неизвестных поэтов о любви, слушают песни и романсы, такие как «Средь шумного бала» П. И. Чайковского на стихи А. Толстого, «Я помню чудное мгновенье» М.И. Глинки, песню М. Звездинского на стихи Н. Заболоцкого «Очарована, околдована…». песню А.Пугачёвой на стихи В. Тушновой «Не отрекаются, любя…»

Среди ребят могут найтись желающие прочитать знаменитые стихотворения «Нежность» Б. Ахмадулиной, «Отдать тебе любовь?» Р. Рождественского, «балладу о прокуренном вагоне» А.Кочеткова, стихи Э.Асадова.

Уместно будет вспомнить о творческом союзе Евгения Евтушенко и композитора Евгения Крылатова, и всем вместе под гитару исполнить «Серёжку ольховую».

Эпиграфом к вечеру могут статьстроки Роберта Рождественского

«Все начинается с любви…

Твердят: «Вначале было слово».

А я провозглашаю снова:

Все начинается с любви!..

Затем обратиться к любовной лирике Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Фета, Блока и Есенина, Ахматовой и Цветаевой, Асеева и Беллы Ахмадуллиной. Здесь так же можно предложить выступить начинающим поэтам.

Лепесток шестнадцатый «…Но для чего пережила тебя любовь моя?»

Этот литературно-музыкальный вечер-портрет посвящён любви Александра Сергеевича Грибоедова и его юной жены Нины Чавчавадзе. Ведущими могут выступать двое – юноша и девушка. Звучать «Вальс» Грибоедова, проецироваться портреты, виды старого Тифлиса.

Сильная любовь Грибоедова - последнее благо в его жизни, последняя вспышка его Гения. Жизнь перед уходом, как бы замедлив свой бег, блеснула яркой молнией над головой поэта, уже обреченного…

Гри6оедов ехал в Персию с горьким предчувствием трагического завершения своей жизни. Он слиш­ком хорошо знал Восток и самого пер­сидского шаха Фетх-Али. Знал, что, как бы ни был шах льстив и любезен, он ни­когда не простит Грибоедову

Туркманчайского договора, прекратившего дол­гую войну России с Персией и заключен­ного на выгоднейших для России усло­виях. Понимал он и то, что не сможет не защищать русских пленных, оставшихся в Персии, и это ему тоже не простится.

Назначенный Николаем I Полномоч­ным министром при Персидском дворе Александр Сергеевич пожелал отпра­виться к месту службы через Тифлис.

Здесь во времена своей юности он служил «секретарем по иностранной ча­сти» при генерале Ермолове и полюбил Тифлис, как любят человека. Ему нра­вились его многолюдье, праздность... И этот недвижный жаркий воздух. И пря­ный аромат роз. Нравились ему и древ­ние строения, сделанные на азиатский лад. Необъяснимо озорную веселость вселяли в этого мрачного, как бы зара­женного сплином человека маленькие усталые ослики, изящно движущиеся по городу с перекидными корзинами. Да к тому же движущиеся в такт мелодиче­ским звукам бубна, зурны... Какие неве­роятные эти ослики-музыканты! А зву­ки неслись откуда-то сверху, с гор... Грибоедов мог слушать их часами.

Тифлис широко открыл перед Грибо­едовым двери знаменитых домов. Мно­гие избранные приходили во дворец Паскевича, генерала, сменившего "по вы­сочайшему повелению" Ермолова, впавшего в немилость. В Тифлисе еще пом­нили, как тридцать три года назад пер­сы подожгли столицу Грузии, как громи­ли они церкви, дома, магазины, театры, бани, как начали страшную резню. Тиф­лисцы ненавидели персов и Грибоедо­ва считали избавителем.

Итак, после петербургских сумерек - яркий солнечный свет. В этом городе солнца, песен, винограда, роз жизнь Грибоедова, обворожительного по свет­скости и образованности человека, правда, несколько склонного к мисти­цизму, наполнилась вдруг счастьем. Ог­ромным и лучезарным. И те счастливые недели, дни, даже часы... обернулись легендой.

16 июля 1828 года АлександрСергеевич обедал у давней своей тифлисской приятельни­цы Прасковьи Николаевны Ахвердовой, сорокапятилетней вдовы известного бо­евого генерала. Когда-то эта прелест­ная жительница Петербурга, получив­шая серьезное образование, вышла за­муж за вдовца, у которого осталось от первого брака двое детей. Вскоре у них родилась и своя дочь, Дашенька. А че­рез пять лет после женитьбы Федор Исаевич Ахвердов умер, оставив на по­печение Прасковье Николаевне свой дом, детей да еще родню князя Чавчавадзе. Князь по делам службы часто от­сутствовал, жена его болела, и детей Чавчавадзе - Нину, Давида, Катеньку Прасковья Николаевна воспитывала вместе со своими. Обе семьи были од­ной большой семьей.

Дом Ахвердовой славился гостепри­имством на весь Тифлис. Здесь звуча­ла музыка, которую знала и любила Прасковья Николаевна. А ее фортепь­яно считалось "вторым" в Тифлисе. Гри­боедов мог часами играть здесь. Имен­но в этом доме когда-то он, сопровож­даемый Вильгельмом Кюхельбекером, читал только что написанные акты ко­медии Торе от ума". Он помнил, как все весело смеялись, как одобрительно от­зывались о его таланте...

Александра Сергеевича встретили ласково, проводили, обнимая, через длинный коридор с цветными витража­ми окон, за которыми пел на балконе жаворонок в клетке, в столовую. Весе­ло усадили за прекрасно сервирован­ный стол. То и дело поднимали бокалы в его честь, открывали бутылки фран­цузских вин. И любезная хозяйка шеп­нула ему, что скоро прибежит его люби­мица Нино, которая нежно извиняется за опоздание: она только что специально (!) для встречи с ним приехала из Ци­нандали. Ахвердова, смеясь, сказала, что Нино мечтает играть с ним в четы­ре руки. Захватит ноты...

Нина Чавчавадзе вошла тихо, стара­ясь не обратить на себя внимания. Но Грибоедов ее сразу заметил и был удив­лен: перед ним в богатом грузинском на­ряде, легких крошечных туфельках (ка­кова ножка!) предстала не девочка, ка­кую он видел последний раз три года назад, а высокая, стройная девушка с плавными, грациозными движениями, с огромными черно-карими глазами, в ко­торых светились доброта и нежность. Уже не детские... Легкий шарф, набро­шенный на голову и спускающийся до полу, не мог скрыть ее длинных, почти до туфелек, кос. "Боже, неужели это та девочка, музыкальными занятиями ко­торой я когда-то руководил?.. А какие глаза! Какой взгляд! Настоящая "Ма­донна" Мурильо!" — подумал он.

Нину посадили напротив Грибоедова. Он долго и внимательно смотрел на нее. За весь обед не проронил ни слова. И вдруг резко встал, посмотрев на высо­кие часы, висевшие меж окон и играю­щие каждый час менуэт, подошел к ней и взял за руку. "Пойдемте со мной... Мне нужно, мне необходимо что-то сказать вам!" Нина удивилась: "Я только что хо­тела сесть играть... Ноты остались на пюпитре..." Она оказалась послушной, как в детстве, и покорно пошла с Гри­боедовым на улицу.

Здесь они оба переменились и вдруг, как дети, перебежав через дорогу, вле­тели в дом, заглянули в гостиную, затем в комнату княгини Соломэ, матери Ни­ны, затем перешли на террасу... И, на­конец, сели. На город уже спустилась южная ночь, издали послышалась мело­дия — пел ласковый голос сазандара. Остро потянуло запахом роз. У Грибое­дова разгорелись щеки. Занялось дыха­ние.

- Я мечтал за обедом, чтобы с вами поскорее остаться наедине. А вот сей­час не знаю, что сказать...

- Все, что ни скажете вы, для меня будет приятно. С детства я привыкла, Александр Сергеевич, уважать вас. И... любить.

- Любить?.. Знаешь, какое слово ты сказала? Я могу с ума сойти от счастья! Или ты шутишь?..

Она заплакала. Потом, посмотрев на него, засмеялась. А Грибоедов все жи­вее и живее говорил ей о себе, о своей бурной жизни, о Персии, в которую ему предстоит ехать. Потом он поцеловал ее и сказал: "Я люблю тебя!" Схватив­шись за руки, они побежали к матери Нины, чтобы она благословила их. И - к бабушке. И - ко второй матери, Пра­сковье Николаевне Ахвердовой. А уже ночью Грибоедов отправил курьера с письмом к отцу Нины в Эривань, где тот командовал полком,— с просьбой о бла­гословении на брак.

Он долго смотрел вслед уезжавшему на огненном коне курьеру. "Вдруг Гарсеванович не даст благословения?.. Гос­поди, мне уже 34... А ей, голубушке, не­полных шестнадцать...". И вдруг быстро пошел в дом Паскевича, взял своего любимого коня и ускакал в ночь. Не­сколько суток его не было в Тифлисе. А по возвращении его ждало ласковое письмо из Армении: Александр Гарсеванович Чавчавадзе дал согласие на брак. Невеста Грибоедова — Нина Чавчавадзе—была достойной представительницей старинного кня­жеского рода Грузии. Но воспитыва­лась она на европейский лад, изучала русский и французский языки, брала уроки пения, танца, музыки. Только что Нина начала выезжать в свет, где ее одухотворенная красота была сразу за­мечена. На балах, маскарадах, приемах уже шептали ей слова восхищения, сло­ва любви. Но она лишь улыбалась при­ветливо и благодарила: еще ничто не волновало ее сердца...

Поощряемый всей родней, особенно бабушкой Мариам Чавчавадзе, с радо­стью благословившей их на брак - "Живите в дружбе, дети мои...", сума­сшедший от нахлынувшей любви, пол­ный надежд на счастье Александр Сер­геевич Грибоедов вводил Нину Алек­сандровну Чавчавадзе в Сионский ка­федральный собор...

Это было 22 августа 1828 года. Торжественно звони­ли колокола. Восторженность собрав­шихся в соборе почти физически пере­давалась Грибоедову. Его трясла лихо­радка. И в тот момент, когда он должен был надеть на палец Нины обручальное кольцо, рука его так задрожала, что кольцо, звеня, покатилось по каменно­му полу... "Дурная примета!" — подумал Грибоедов, но, мгновенно овладев со­бой, поднял кольцо и надел на прелест­ный пальчик жены. Глаза ее сияли, и мысль о дурной примете тут же вывет­рилась из головы. Свадебный обряд был завершен со всей торжественно­стью. А когда Грибоедовы выходили из собора, уже вся Сионская площадь бы­ла заполнена народом. Казалось, все тифлисцы высыпали на улицу.

Со всех балконов и крыш летели ро­зы под ноги молодым. Их поздравляли песнями, танцами, перед ними расстила­ли бурки, стреляли из ружей, кричали: "Горько!". У самой двери дома, куда на­правлялись Александр Сергеевич и Ни­на, образовалась арка из скрещенных сабель и клинков, через которую мед­ленно и красиво прошли молодожены.

А в доме уже звенела музыка: мену­эт сменялся грузинским национальным танцем "Таши", мазурку перебивал менгрельский огневой "Перхули"... Пе­редавали по кругу огромный серебря­ный рог с гербом князей Чавчавадзе. Все торжественно пели: "Мравалжа миер..." - "Многие лета..." "Мравалжа миер..." - подхватывал, казалось, весь Тифлис.

Обняв Нину за талию, он читал ей стихи, сочиняемые тут же, за столом. Она смотрела на него с нежностью и внимательно слушала. Кажется, впер­вые в жизни он был весел, он был сча­стлив.

Все в Тифлисе совершалось с голово­кружительной стремительностью: 22 ав­густа — свадьба. Через два дня — тор­жественный обед на сто персон, с тан­цами. Его устроил сам губернатор горо­да, устроил с такой пышностью, которая удивила даже грузин. А 9 сентября в солнечный полдень Грибоедовы уже сели на лошадей. Их было сто десять. Какое необыкновенное зрелище: кара­ван молодых породистых жеребцов, растянутый на версту.

Все у них было романтично: ночева­ли под шатрами высоко в горах, дыша­ли свежим морозным воздухом, много смеялись, неслись во весь опор... Нина, имея прекрасный голос, пела грузин­ские песни во время обеденных стоя­нок. И вот, наконец, приехали в Персию, в Тавриз. Здесь новобрачные расста­лись. Грибоедов торжественно последовал в Тегеран. А ждавшая ребенка Ни­на не могла уже сопровождать его — слишком плохи, оказались персидские дороги.

Полномочный министр был в темно-синем парадном мундире с сияющей зо­лотой отделкой, в великолепной тре­уголке, со шпагой, окруженный казачь­им войском в сто человек... Он ехал в дорогом, из красного сафьяна, экипа­же... Арабские кони, чистопородные, купленные им специально для этой по­ездки в Карабахе, как бы несли его по воздуху. Красота, говорил он Нине, дей­ствует на персов безотказно. Все это нужно для престижа России.

Но при расставании гордое лицо ми­нистра словно бы гасло, куда-то уходи­ла сановность. Он был бледен, смотря в последний раз ей в глаза.

- Я клянусь быть тебе верным во всем: в чувствах, принципах, человеко­любии... Ежедневно Грибоедов писал своей юной жене в Тавриз. За две недели она получила десять писем. И все они полны душевного сочувствия, нежности, любви. "Грустно без тебя, как нельзя больше, - писал он ей. - Те­перь я истинно чувствую, что значит лю­бить..." Это были последние дошедшие до Нины Александровны и, таким обра­зом, до всех нас слова Грибоедова. Пос­ледние слова. О, они таят в себе не только силу сказанного, но и тайну не­высказанного. "Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без тебя, как нельзя больше..."

Единственным удовольствием в Тавризе была для Нины игра на фортепья­но. Она без конца вспоминала, как ра­достно было ей музицировать в четыре руки с Александром... Она вспоминала, как он любил прозрачность Моцарта, как мог часами исполнять его, как ухо­дила тогда его меланхолия, как улетучивались черные мысли. Теперь, играя Гайдна, Моцарта, Бетховена, она вос­крешала образ своего Сандра, вспоми­нала его длинные красивые пальцы, немного нервные, но с такой нежно­стью прикасавшиеся к ее лицу... Она любила смотреть ему в глаза, приглажи­вать его лохматые густые брови. Он был один, единственный, самый луч­ший. Она знала, что он может быть и вспыльчив, и резок, и самолюбив, но все это не имело никакого значения. Пото­му что, считала она, человека надо су­дить по его главным качествам. А глав­ное в нем — честность, правдивость, ис­кренность... О, эта его искренность, это его обаяние, умение расположить к се­бе людей...

Мрачные предчувствия не обманули Грибоедова. 30 января (по старому стилю) 1829 года Пол­номочный министр России в Тегеране был зверски убит.

Персы не простили Грибоедову осво­бождение русских пленных. Ведь неко­торые из них служили в гареме шаха, то есть были его собственностью. Хватило искры, чтобы воспламенить страсти му­сульман, пришедших в мечеть за полу­чением благословения на "убийство рус­ского посланника". Вместе с Грибоедо­вым был уничтожен весь состав русской миссии; уцелел только очень осторож­ный человек — старший секретарь Мальцев. Пропал и весь архив Грибое­дова, в котором были начатые им новые произведения.

От Нины Александровны долго скры­вали смерть мужа, хотя она, кажется, догадывалась: и эти его тревожные письма ("Пленные здесь меня с ума све­ли..."), и слишком долгое молчание. По настоянию князя Чавчавадзе, знавше­го о гибели Грибоедова, Нину из Тавриза перевезли в Тифлис. Она жила в до­ме Ахвердовой, где все делали вид, что Александр Сергеевич, связанный какой-то тайной, не может писать ей, — это было нужно для сохранения ее бу­дущего ребенка. Грибоедов надеялся, что у него будет сын. Он просил его на­звать Александром и призывал Нину воспитать сына честным, стойким, гото­вым на подвиг. ("А подвиг будет, а под­виг предстоит!") Грибоедов в их корот­ком свадебном путешествии в Цинанда­ли признавался ей: "Смысл жизни вижу в улучшении человеческой породы. Все лучшее в нас должно быть передано на­шим детям, сыну..." Почему он был уве­рен, что будет сын? И вот это — жило в ней. Это оберегали все родственники. И в одночасье все разбилось: к Ахвер­довой пришла двоюродная сестра Гри­боедова — Елизавета Алексеевна Паскевич, важная кавалерственная дама. Не терпевшая возражений, она сказала, что хочет повидаться с Ниной. Уверяла, что не проговорится. Но!..

Более месяца пролежала Нина в го­рячке. Опасались за ее жизнь, за рассу­док... Тифлис оделся в черный цвет. Траур носили все: женщины, мужчины, дети. Черным флером были перевиты трубы домов. В город вошло Горе... Оп­лакивали великого Поэта, защитника пленных, Министра, смирившего разбу­шевавшихся убийц. Плакал Тифлис, опасаясь и за юную вдову, которой предстояло достойно похоронить мужа.

Ночь... Медленно двигался к Сион­скому собору богато украшенный ковра­ми катафалк, гроб был накрыт черным балдахином... Тифлисцы с зажженными факелами провожали в последний путь своего Героя. Отпевали его в день их об­ручения — только годом позже.

Нина Грибоедова предала земле прах мужа, как он и завещал, на горе Мтацминда. Это было трудно сделать. Выс­шее духовенство не разрешало захоро­нения русского поэта на Святой горе. Не разрешало поставить там и памятник. Но все же она выиграла долгий четы­рехлетний бой. Скульптору из Петер­бурга Василию Ивановичу Дамут-Малиновскому она заказала эскиз надгробия. Мавзолей получился достойным. Опла­ту за памятник производил издатель Собрания сочинений Грибоедова. Нина вместе с отцом несколько раз ездили в Москву для свидания со скульптором Кампиони, который в своей мастерской на Кузнецком мосту отливал памятник в бронзе, а постамент к нему делался в мраморе.

Могила Грибоедова находится в ча­совне с красивейшими резными дверя­ми чугунного литья, а перед ней — не­обыкновенный памятник, изображаю­щий изящно и величественно склонен­ную фигуру плачущей женщины. Барельеф, высеченный внизу, воскре­шал, словно живого, Грибоедова. На постаменте высечены слова: "Ум и де­ла твои бессмертны в памяти русской... Но для чего пережила тебя любовь моя?"

Действительно, для чего? А для того, чтобы показать, какой бывает на свете Любовь. Для того, чтобы свидетельство­вать, что такое настоящая верность. Под словами эпитафии подпись: "Незаб­венному, его Нина". Оба они действи­тельно — незабвенны!

Нина Чавчавадзе - Грибоедова на всю жизнь осталась верна любви и памяти мужа. Она пережила его на тридцать лет. Ее руки просили многие талантли­вые и именитые люди: грузины, рус­ские, армяне. Ее называли «черной розой» Но для нее не было выше и прекраснее имени, чем имя Алексан­дра Грибоедова. Нина Александровна Грибоедова, урожденная княжна Чавчавадзе скончалась в июне 1857 года в возрасте сорока девяти неполных лет от холеры, бушующей в Тифлисе. Ее хрупкая, «истинно ангельская» душа, так давно и тихо жаждавшая встречи с потерянными любимыми, бесшумно, на летней заре, покинула земные пределы, стала лишь скорбной бронзовой фигурой, обнимающей подножие могильной плиты.

Они похоронены рядом. На их могилу приходят влюбленные. Бережно кладут розы в нишу часовенки. (Когда-то она вся утопала в цветах!) Молодожены клянутся любить так, как любили друг друга Нина Чавчавадзе и Александр Грибоедов.

Лепесток семнадцатыйакция «Мой ТОП-10»

Это своеобразный сплав различных творческих дел в отряде. На вырезанных из цветной бумаги ладошках каждый участник акции пишет популярные в своей семье: 1 – книги, 2 – фильмы, 3 – песни, 4 – игры, 5 – хобби-увлечения, 6 – места отдыха, 7 – вид спорта, 8 – кулинарное блюдо, 9 – праздники, 10 – традиции.

Далее детская инициативная группа собирает ладошки, группирует мнения подростков по темам и доводит их до всех. Можно провести угадайку, в чём же наши мнения совпали, а можно провести КТД. По итогам опроса формируется 10 микрогрупп, которые получают следующие задания:

1. В течение определенного времени эту информацию красочно оформить, например, в виде развёрнутой книги, вписав в неё самые любимые семейные книги, или нарисовать фотоленту, а в каждом кадре написать название фильма, режиссёра, главных героев и сюжет фильма.

2. Представить форму семейного досуга и рассказать о популярных семейных писателях и произведениях или о художественных фильмах и телевизионных программах, о любимых песнях и играх, о семейном хобби и интересных маршрутах путешествий и отдыха, о самом популярном виде спорта и кулинарном блюде, и, конечно же, о семейных праздниках и традициях.

Можно попробовать и другие варианты подведения итогов опроса «Топ 10», например, на тематическом огоньке «Семья - начало всех начал» или читательской конференции подростки могут, объединившись в микрогруппы (по принципу – любимое произведение), рассказать об авторе и самом произведении, почему эти книги или произведения занимают почётное место в их семейной библиотеке.