Влияние

Мало кто из поэтов сравнится с Овидием по влиянию на потомков. Мода на Овидия впервые возникла в ходе Возрождения 11–12 вв., в эпоху, которую окрестили Aetas Ovidiana («веком Овидия»). Поэты, выходившие из школ при соборах, подражали Овидию и в придворных поэмах, посвященных прекрасным дамам, и в поэтических посланиях друзьям, но также и в стихотворных переложениях Библии. К примеру, он был любимым поэтом плодовитого Бальдерика (1046–1130), настоятеля Бургульского монастыря, а также бродячих студентов и менестрелей 12 в. Кое-кто прибегал к хитроумнейшим ходам, чтобы навязать Овидию высоконравственные цели, и благодатным полем для столь близких Средневековью аллегорических истолкований оказались прежде всего Метаморфозы. Однако подчас воодушевление заходило слишком далеко, и в числе еретиков, восходивших в Париже на костер, были и такие, кто утверждал, что «Господь вещал через Овидия точно так же, как и через Августина». Лишь на Вергилия Данте ссылается чаще, чем на Овидия, и он же – самый упоминаемый автор у Чосера, имевшего рукопись Метаморфоз, которые были незаменимым источником сведений по мифологии до тех пор, пока Боккаччо и другие авторы не составили компиляции по мифологии. В эпоху Возрождения Овидий вновь вошел в моду. Петрарка и Боккаччо просто напоены им, так же как и Монтень, и поэты Плеяды во Франции, и великие писатели Испании и Португалии. Шекспир, знакомый с Метаморфозами по стихотворному английскому переводу Артура Голдинга, много заимствовал отсюда, в частности излагая историю Пирама и Фисбы, вставленную в Сон в летнюю ночь, и сочиняя заклинания Просперо в Буре. Самодостаточный элегический дистих Овидия повлиял на завершенное А.Попом развитие английского героического дистиха, в первую очередь, быть может, благодаря сделанному Кристофером Марло точному, строка в строку, переводу Любовных элегий (1597). Мильтон также многим обязан Овидию, в особенности в своих описаниях (ср. Нарцисс в Метаморфозах III 413–436 и Ева в Потерянном Рае IV 457–469).

После Мильтона и Мольера, после перевода Метаморфоз, вышедшего в 1717 (Драйден и др.), интерес к Овидию начал угасать. Романы доставляли читателю более занимательные сюжеты, по вопросам мифологии куда легче было обратиться к справочнику, и даже в области эротики появились более возбуждающие сочинения. Пуритане осуждали Овидия за безнравственность, романтикам не нравилась его жизненная позиция. Овидий уступил место Вергилию, потом на смену латинским авторам пришли греческие, и, наконец, предпочтение было отдано современной литературе.

27. Римская элегия как жанр. Основные авторы

В оппозиции к официальной идеологии и литературному классицизму, представителями которого были Вергилий и Гораций, стояло другое поэтическое направление, во многом смыкавшееся с традициями неотериков и культивировавшее любовную элегию. Это ответвление римской поэзии быстро расцвело в период становления империи и столь же быстро увяло, оставив своим памятником произведения четырех выдающихся поэтов. Галла, Тибулла, Проперция и Овидия. Из этих авторов только самый ранний — Галл — не дошел до нас. Недолго просуществовавшая в Риме любовная элегия имела чрезвычайно значительную последующую судьбу, как один из важнейших античных источников европейской любовной лирики. С римской элегией соединены бесчисленными нитями любовные излияния латинизирующих средневековых вагантов («бродячих поэтов») и провансальских трубадуров, лирика гуманистов и поэзия XVII — XVIII в — вплоть до Гете, Батюшкова и Пушкина. Расцвет элегии во времена Августа связан в значительной мере с тем обстоятельством, что любовная склонность становится маскировкой для оппозиции против официальной идеологии, обоснованием ухода в частную жизнь.

Для римской элегии характерна чрезвычайная суженность поля поэтического зрения; она исчерпывается небольшим кругом мотивов и ситуаций.

Любовь — центральное жизненное чувство, которое почти не оставляет места для других эмоций, особенно для эмоций социального порядка. Но любовь элегического поэта — трудная, скорбная; он находится в тяжелом «рабстве» у суровой «владычицы» и лишь с величайшими усилиями может возбудить и закрепить ее благосклонность, тем более, что дама ищет богатых поклонников, а влюбленный поэт не может предложить ей ничего, кроме верности до проба и вечной славы в его стихах. Испытав на своей печальной судьбе все капризы Амура, подробно изучив извилистые пути страсти, поэт становится мастером «любовного искусства», «наставником в любви»; в стихах он изливает свои чувства, делится своим опытом; все восприятие мира протекает под углом зрения любовной тоски.

Эта жизненная установка отнюдь не вытекает из какой-либо бытовой реальности. Те немногие биографические данные, которыми мы располагаем по отношению к римским элегикам, находятся в резком противоречии с образом влюбленного поэта, как они его рисуют в своих произведениях. Образ этот — литературная фикция, не подлежащая биографическому истолкованию. Переводя в сферу любви общественные настроения определенного этапа римской истории, элегия создает утопический мир любовных отношений, разительно контрастирующих с той бытовой реальностью, на фоне которой они якобы развертываются.

Влюбленный поэт, «учитель любви», находится на тяжелой «военной службе» — у Амура.

Каждый любовник — солдат, и есть у Амура свой лагерь; Мне, о Аттик, поверь: каждый любовник — солдат, —

пишет Овидий. Всякая другая военная служба, например у императора, равно как и всякая гражданская деятельность, для него невозможна; жизнь поэта проходит в любовном томлении и «служении» даме, он проводит ночи у ее порога и поет жалобные серенады, вырезывает на коре деревьев имя своей возлюбленной. В силу этого все его творчество посвящено любви. Принципиальная исключительность любовной тематики осуществляется помощью очень простого приема: всякое стихотворение на постороннюю тему получает привесок, хотя бы внешним образом связывающий его с любовной жизнью поэта. Когда Проперций хочет дать описание только что выстроенного портика Фебу, он начинает стихотворение словами: «Ты спрашиваешь, почему я опоздал». Красота портика становится мотивировкой несвоевременного прихода на свидание.

Любовь поэта, ставшая центром его жизни, не является, конечно, легкомысленным чувством, быстро переходящим от одного предмета любви к другому. Римский элегик посвящает свои стихи лишь одной возлюбленной, реальной или фиктивной, целиком завладевшей его сердцем. Если эта возлюбленная реально существующее лицо, ее следует в бытовом плане представлять себе, как полупрофессиональную гетеру более или менее высокого стиля, но она получает поэтический псевдоним, выводящий ее из рамок быта; Проперций и Тибулл пользуются для этого именами божеств (Немесида) или их эпитетами (Делия, Кинфия — эпитеты богини Артемиды), Овидий дает своей возлюбленной (вероятно, фиктивной) имя древней греческой поэтессы Коринны. Элегик не ищет мимолетного увлечения, он мечтает о прочной связи или даже о брачном союзе. Любовь вечна — по крайней мере до следующего сборника стихов, который можно уже посвятить новой возлюбленной. Это не значит, что книжка, прославляющая одну даму, не может содержать любовных стихотворений, адресованных другой; но эта другая не будет названа по имени: такова литературная условность римской элегии.

Сами поэты нисколько не скрывают, что их произведения являются фантазиями. К уверениям изгнанного Овидия, который утверждает, «что его Муза шутлива, а жизнь скромна», можно было бы отнестись с известным недоверием, как к попыткам самооправдания; однако и Проперций называет элегии «лживым произведением», «выдумкой». Любовное переживание, если даже имеет биографическую основу, все же изображается в сильно стилизованной форме, с использованием богатого наследия греческой и римской любовной поэзии. Поэт становится носителем той идеализованной любви, которая обычно выносилась в сферу мифа, фольклорных «пастухов» или комических масок. В частности, (римские поэты широко используют изображение любви в комедии. Образ влюбленного поэта во многом напоминает комедийного «юношу», образ влюбленной сохраняет ряд черт жадной «гетеры»; мелькают порой и другие комические маски, ненавистный соперник «юноши» — «воин», и злой гений девушки — «сводня». Своеобразие римской элегии в том, что эта специфическая стилизация переносится в область личной любовной лирики, что любовь приобретает видимость ведущего жизненного принципа, основы мироощущения.

Элегический жанр был подсказан александрийской поэзией, которая пользовалась «нежным» элегическим стихом, как преимущественным орудием для выражения субъективных чувствований. Римские поэты связывают себя с эллинистической элегией, и Проперций считает Каллимаха и Филита своими образцами. Но Каллимах не составлял циклов любовных элегий, и «подражание» Каллимаху следует понимать лишь как следование общим жанровым и стилистическим установкам. Нам известны две разновидности эллинистической любовной элегии. Это, во-первых, большие повествовательно-мифологические элегии, в которых субъективные чувства поэта либо вовсе не изображались, либо выступали как обрамление для цикла любовных мифов (например воспоминание о мертвой возлюбленной в «Лиде» Антимаха). Вторая разновидность — короткие стихотворения в элегическом размере, эпиграммы, посвященные любовным чувствам поэта. Ни та, ни другая не представляют точной аналогии к римскому типу, отличающемуся от повествовательной элегии своим резко выраженным «субъективным» характером, введением поэта как носителя любви, а от эпиграммы — своей величиной и, что самое важное, специфической стилизацией любовного чувства. Римский тип составляет как бы третью разновидность, не представленную в сохранившихся памятниках эллинистической поэзии.

Непосредственным предшественником римских элегиков был Катулл, с его стихотворениями, обращенными к Лесбии. Катулл тоже стремится возвысить свою любовь над обыденным уровнем, и среди его больших стихотворений имеется любовная элегия вполне «субъективного» характера. Тем не менее и у Катулла отсутствует наиболее специфическая черта римской элегии, ее характерная стилизация образа влюбленного поэта и подача любовных переживаний как средоточия жизни.

Возникновение римской элегии относится к 40 — 30-м гг. I в., примерно к тому времени, когда Вергилий углублял в «Эклогах» чувствительную сторону пастушеской любви. Маска влюбленного поэта-элегика — такая же попытка ухода от действительности в утопический мир любви и поэзии, как и маска влюбленного поэта-пастуха у Вергилия; она воплощала тот же идеал жизни частного человека и создавала видимость жизненной установки, вне привычного для полисных граждан участия в государственных делах, вдали от погони за наживой и почестями. Порожденная общественной депрессией периода крушения республики, элегическая маска некоторое время служила для выражения неудовлетворенности новым порядком; с укреплением империи она потеряла свою актуальность. Любовь римской элегии — недолгая утопия античного человека; но в этой утопии любовь высоко поднялась над уровнем простого увлечения и приобрела значение жизненной ценности.

Основоположником римской элегии был Гай Корнелий Галл (69 — 26 гг. до н. э.), школьный товарищ Августа, занимавший впоследствии высокие государственные должности и покончивший с собой, попав в немилость у императора. Этот Галл, с именем которого мы уже встречались в эклогах Вергилия, принадлежал к младшему поколению неотериков и переводил на латинский язык «ученые» стихотворения Эвфориона Халкидского. Сохранился сборник любовных сказаний, составленный Парфением и посвященный Галлу в качестве материала, пригодного для использования в эпосе и элегии. Мифологической ученостью были, по-видимому, насыщены и те циклы любовных элегий, которые Галл составлял в честь некоей Ликориды (псевдоним мимической актрисы Кифериды). Последующая критика находила стиль Галла «жестким». Мастерами элегического жанра считались Тибулл и Проперций.

28. Римская поэзия раннеимперского периода (Марциал, Ювенал)

Марциал

Марциал, Марк Валерий; Martialis, Marcus Valerius, из Библа в Испании, ок. 40-104 гг. н. э., римский эпиграмматик. Получив основательное образование в риторической школе в родной Испании, в 64 г. переехал в Рим. Там он завязал отношения со знатными семействами по большей части испанского происхождения: Сенеками, семействами Юния Галиона и Аннея Мелия, отца поэта Лукана. Также он подружился с корифеями литературного и культурного мира: Силием Италиком, Квинталианом, Плинием Младшим, Ювеналом, Фронтином. Особенно он хлопотал о налаживании отношений с императорским двором и высокими особами, посвящая им свои (часто полные униженности и лести) произведения. Хотя трудолюбие и несомненный поэтический талант помогли ему завладеть скромным домиком в Риме и небольшим имением под Номентаном, он так и не смог достичь полной материальной независимости и никогда не прекращал добиваться внимания сильных мира сего. В 98 г. при помощи Плиния Младшего, который оплатил путешествие, М. возвратился на родину. Там богатая почитательница его таланта Марцелла подарила ему сельское имение, дав возможность вести спокойную и обеспеченную жизнь. Еще в юности М. пробовал силы в поэзии, но первые его произведения пропали. Он работал, как представляется, только в одном поэтическом жанре — эпиграмматическом и довел его до высшей точки развития. Сегодня нам известно 15 книг эпиграмм М., которые делятся на три группы: не имеющая номера книга Эпиграмматон (Epigrammaton liber), известная также под названием Книга зрелищ (Spectaculorum liber), в которую вошли эпиграммы, написанные в 80 г. и в последующие годы; кн. XIII и XIV изданные в декабре 85 или 86 г. и кн. I-XII (из них первые 11 были созданы в Риме до 98 г., а кн. XII — в Испании в конце 101 или в начале 102 г.). Книга зрелищ включает эпиграммы, связанные с играми, организованными Титом по поводу открытия построенного им амфитеатра, названного Колоссием. Из нее сохранилось только 33 коротких эпиграммы, описывающие великолепие амфитеатра, эпизоды празднования его открытия, сражения гладиаторов, экзотических животных и т. д. Кн. XIII, названная Подарки (Xenia) содержит короткие стихи, выполняющие роль надписей на подарках, которыми обмениваются друзья в дни Сатурналий; подобные же произведения, посвященные безделушкам, разыгрываемым во время пира и уносимым домой, составляют кн. XIV под названием Гостинцы (Apophoreta). Эти сборники были предварены вступительными произведениями, объясняющими назначение идущих после них эпиграмм. Книги I-XI М., видимо, издавал постепенно, некоторые книги отдельно по несколько раз, производил изменения в повторных изданиях. Это богатое собрание эпиграмм (1557), известное по последней редакции М. и им самим разделенное на книги закрепил за ним место мэтра мировой литературы. М., одаренный наблюдательностью и остроумием, показал потомкам ряд деталей, складывающихся в красочный образ общественно-культурных отношений и нравов эпохи. На фоне прекрасных публичных и частных зданий шумной столицы тогдашнего мира — Рима, поэт показывает повседневную жизнь людей разных общественных прослоек, партий и профессий: очерчивает фигуры сенаторов, всадников, но также и представителей низших общественных слоев — рабов и ремесленников. В карикатурном виде представляет он философов, лекарей, певцов, ведет в баню, на рынок и т. д. Особенно удачно он представляет характерные черты человеческих типов: баловня судьбы, паразита, мошенника, пройдохи и т.д. По понятным соображениям он не называет имен современников, которые являются предметом его насмешек, в таких случаях он пользуется символическими именами: Селий — прихлебатель-паразит, Фиденций — плагиатор и т.д. М. говорит о том, что он осуждает ошибки, но не людей. Чаще всего он показывает такие слабости и изъяны, как доносительство, наглость выскочки, излишества в моде, сексуальные злоупотребления и шалости. Он описывает окружающий его мир с большим реализмом, долей иронии и меткой критики, но обращается и к собственным мыслям, чувствам и переживаниям. Иногда у него проскальзывают автобиографические детали, например, упоминание о своей отчизне, о своей земельной собственности и т.д. Относительно много и с воодушевлением говорит он о собственном поэтическом творчестве и об искусстве; рассказывает о судьбах своих публикаций. Разнородное содержание он оформил разными стихотворными размерами; наиболее часто использовал элегических дистих, пользовался также холиямбом (вслед за Катуллом), ямбическим триметром, дактилическим гекзаметром и др. Эпиграммы М. отличает стройная и продуманная композиция, их глубинный смысл часто раскрывается через игру слов, они лишены искусственной риторичности, знаменательной для литературы того времени. Хотя М. и ориентируется на творчество своих римских предшественников: Катулла, Домиция Марса и др., перенимая у них поэтическую фразеологию, но делает это так, что заимствования незаметны. Также и в тех эпиграммах, где он подражает греческим поэтам, М. проявляет свою индивидуальность и нередко превосходит образцы. Можно возражать против панегирического, а порой и подобострастного характера его поэзии, но все же М. является, несомненно, оригинальным художником. Он пользовался известностью на протяжении всей античности и в новое время.

Децим Юний Juvenalis) — римский сатирический поэт. Родился в городе Аквине (в юго-восточной части Лация) в первые годы правления Нерона (около 55—56 г. после Р. Х.). Судя по литературной деятельности Ю., можно предполагать, что он получил весьма тщательное образование, а это, в свою очередь, позволяет заключать о достаточности его семьи. Последнее находит себе подтверждение в древней биографии поэта, по словам которой Ю. был сыном или воспитанником богатого вольноотпущенника. Он долго ("до середины жизни", т. е. до 40—50 лет) упражнялся практически в красноречии, но не по нужде, а для собственного удовольствия; был некоторое время военным трибуном, имел у себя на родине сан главного жреца обоготворенного императора Веспасиана, а также занимал видную должность в местном городском самоуправлении. По весьма спутанным и сбивчивым известиям древнего жизнеописания поэта, можно предполагать, что он впал в немилость у одного из императоров и подвергся даже изгнанию или, вернее, нежелательному для него удалению из пределов Италии на какой-нибудь пограничный пост. Свои сатиры Ю. начал писать или публиковать только при императоре Траяне, после 100 г. после Р. Х. 16 сатир поэта разделяются на 5 книг (1—5; 6; 7—9; 10—12; 13—16). Хронология выхода в свет каждой книги довольно запутана; приблизительно ее можно определить так: I-я книга вышла между 100—115 гг., II-я — между 116—117 гг., III-я — между 118—120 гг., IV-я — между 121—127 гг., V-я — после 128 г., и во всяком случае до 131—132 гг. На эту последнюю дату приходится, вероятно, и смерть Ю.

По своему достоинству сатиры Ю. резко разделяются на две группы, из которых вторая, начиная примерно с 10-й сатиры, стоит в целом гораздо ниже первой. Вот что говорит по этому поводу один из лучших знатоков Ю., Отто Ян: "Первые сатиры написаны при самых живых впечатлениях от пережитой эпохи ужасов, полны ожесточенных и резких нападок против выдающихся и первенствующих лиц и дают яркую картину ближайшего прошлого. В последних сатирах этот огонь угасает все больше и больше. Ярко вспыхнувшая ярость дает место ворчливому благодушию; живое отношение к вещам и лицам отступает перед общими местами; все более и более проявляется склонность к известным философским положениям, морализированию и вообще к широкому, расплывчатому изложению; мощно бьющий, даже пенящийся и бушующий горный ручей превращается в широкую и все спокойнее текущую реку". Эта резкая разница в достоинстве сатир дала повод одному из германских ученых, О. Риббеку (см.), объявить в наделавшей в свое время большого шума книге "Der echte mid unechte J." (Лейпциг, 1859) чуть не половину сатир Ю. произведениями позднейшего декламатора. Несмотря на в высшей степени остроумную аргументацию Риббека, его гипотеза в настоящее время совершенно оставлена. В первой сатире Ю. обосновывает свое выступление в качестве обличителя пороков современного ему общества и излагает свой образ мыслей по поводу этих пороков: эта сатира является как бы программой для всех других. Поэт недоволен господствующим в его время в литературе пристрастием к скучным и холодным мифологическим сюжетам и обращает внимание читателей на представляющую богатый материал для наблюдений картину римского общества, очерчивая беглыми, но меткими штрихами разного рода уродливые типы, как, например, мужчины, выходящего замуж подобно женщине, грабителя-наместника, супруга-сводника собственной жены и т. д. Во 2-й сатире выставлены развратные лицемеры (qui Curios simulant et Bacchanalia vivunt). Как жилось среди подобных развращенных и извращенных личностей и как вообще дышалось в тогдашнем Риме, показывает 3-я сатира, принадлежащая к числу самых удачных по своей живой обрисовке крайне тягостных условий существования в столице для бедного и честного человека (этой сатире подражал, между прочим, Буало в сатирах I и VI). В 4-й сатире со злой иронией изображено заседание государственного совета во время Домициана, где обсуждается вопрос, как поступить с огромной рыбой, поднесенной рыбаком в дар императору. В 5-й сатире поэт в ярких красках рисует те унижения, которым подвергается бедняк-клиент на пиру у богача-патрона. Ю. хочет пробудить в паразите чувство стыда и гордости и для этого в самых резких контрастах противопоставляет то, что имеет за столом сам богач и что велит он подавать бедному прихлебателю. Из 6-й сатиры можно заключить, что Ю. был страстным ненавистником женщин и врагом брака и основательно изучил слабости и пороки современных ему дам. Эта сатира, самая большая по объему (661 ст.), есть один из наиболее жестких плодов гения поэта, как по своему крайне суровому тону, так и по наготе изображения. 7-я сатира посвящена уяснению бедственного положения лиц, живущих умственным трудом: писателей, адвокатов, учителей. В 8-й сатире разбирается вопрос, в чем состоит истинное благородство. Поэт доказывает здесь, что одно знатное происхождение без личных нравственных качеств еще ничего не значит и что лучше иметь отцом Ферсита и походить на Ахилла, чем быть сыном Ахилла и походить на Ферсита (этой сатире подражал Кантемир). В 9-й сатире содержатся иронически наивные жалобы мужчины, промышляющего педерастией, на то, как трудно зарабатывать себе хлеб этим занятием. Тема 10-й сатиры — близорукость всех человеческих желаний; людям, собственно, нужно одно, чтобы был здравый ум в здравом теле (знаменитое orandum est, ut sit mens sana in corpore sano). В 11-й сатире Ю. приглашает в праздник Мегалезий на обед своего друга Понтика и распространяется по этому поводу о простоте старинных нравов и о современной поэту расточительности. В 12-й сатире (самой слабой) Ю. преследует весьма распространенный в Риме того времени тип искателей наследства (heredipeta). В 13-й сатире поэт, утешая друга своего Кальвина, лишившегося значительной суммы денег, изображает те угрызения совести, которыми должно терзаться обманувшее Кальвина лицо. 14-я сатира состоит из двух слабо соединенных между собой частей: 1) об огромном влиянии на детей образа жизни их родителей и 2) об алчности, как одном из главнейших пороков. В 15-й сатире, по поводу случая каннибальства в Египте, Ю. распространяется об извращенности тамошних религиозных верований. Наконец, последняя, 16-я сатира представляет собой отрывок в 60 стихов, в котором говорится о мнимом превосходстве военного сословия над другими. Незаконченность этой сатиры служит верным доказательством того, что произведения Ю. не подвергались переработке после его смерти.

Для общей характеристики Ю. особенно важна его первая сатира. Поэт неоднократно повторяет, что при виде сильной развращенности своего времени он не может не писать сатиры и что если природа отказала ему в поэтическом гении, то стихи будет ему диктовать негодование (знаменитое si natura negat, facit indignatio versum). И в конце этой пламенной речи, к крайнему удивлению, мы читаем следующее заявление: "Попробую, что позволительно у нас говорить хоть о тех, чей прах уже зарыт на Фламиниевой или на Латинской дороге". Таким образом читатель предупрежден, что смелость сатирика не пойдет дальше принесения в жертву умерших. И, насколько мы можем судить, Ю. остался верен в этому положению: кроме мертвых, он называет только таких лиц, которые ему не могут повредить — а именно осужденных и людей низкого звания. Странной должна показаться такая предосторожность у поэта, о котором слишком часто думали прежде, будто он советовался только со своим мужеством; но такая воздержность понятна в те ужасные времена, и поэту простительно было обезопасить себя против жестоких фантазий государей и неизбежной мстительности сильных людей; вместе с тем следует сознаться и в том, что Ю. вовсе не имел того характера, который ему обыкновенно приписывают, и что сатиры его не отличаются геройством. Если сатира Ю. касается только прошлого, то и негодование поэта не есть современная скорбь и внезапный гнев, возбужденный зрелищем общественного упадка: Ю. передает только свои воспоминания, далеко не с такой живостью, какую они имели бы в современном им рассказе. Отсюда частая потребность разукрасить свой рассказ, придать ему искусственным образом художественный колорит. Тут на помощь Ювеналу-поэту является Ювенал-ритор, который недаром долго занимался декламацией. Благодаря этим привычкам декламатора в сатирах часто замечается преувеличение и пафос, внешним выражением чего служит масса исполненных негодования и изумления вопросов, возгласы, остроумные изречения — особенности речи, которые подчас делают стиль Ю. запутанным и темным. Затем припомним, что Ю. начал писать сатиры уже перешагнув за середину своей жизни, испытав много разного рода разочарований. Такой человек легко склонен все рассматривать в мрачном свете, быть пессимистом. Знаменитая сатира против пороков женщин, очевидно, вылилась у человека, немало пострадавшего от слабого и прекрасного пола. Точно так же в 3-й и 7-й сатирах проглядывает облик молодого провинциала, который с самыми радужными надеждами стремился в столицу, мечтая найти там скорую славу и сопряженное с ней богатство, но грезы эти скоро разлетелись в пух и прах. Пессимизмом Ювенала объясняют еще одну сторону его произведений: он охотно копается в грязи, и в галерее его образов есть много таких картин, которые должны быть завешены для обыкновенного читателя.

Сказанное до сих пор относится к отрицательным сторонам поэзии Ю. Переходя к ее достоинствам, отметим, прежде всего, что ритор не заглушил в Ю. моралиста и гражданина. Сатиры его исполнены патриотических чувств. Это был человек действительно нравственный и с возвышенно-идеальным взглядом на жизнь. Он искренне стремился помочь своим согражданам, и если иногда преувеличивал их пороки, то только радея об их пользе. О другой положительной стороне поэзии Ю. один из наших ученых (граф А. В. Олсуфьев) отзывается так: "в сатирах Ю., этого реалиста древнего мира, как в фотографической камере, отпечатлелась вся окружавшая его римская жизнь, изображенная им в целом ряде законченных до мельчайших подробностей бытовых картин, прямо с натуры схваченных портретов, психологических, тонко разработанных очерков отдельных типов и характеров, реалистически верных снимков со всей окружающей его среды, от дворца кесаря до лачуги в Субуре, от уборной знатной матроны до клети в лупанаре, от пышной приемной чванливого адвоката до дымной школы бедняка-грамматика; Ю. собрал все это разнообразие силой своего таланта в одно художественное целое, в котором, как в зеркале, отражается весь древний мир, насколько он был виден поэту". Ю. важен для изучения частного, семейного, внутреннего быта древних, о котором до нас дошли, вообще, самые скудные сведения. Его сатиры ревностно читались не только в древности, но и в средние века, когда нравился его возвышенный и вдохновенный тон; многие называли его тогда ethicus, а один поэт писал, что Ювеналу верят больше, чем пророкам (magis credunt Juvenali, quam doctrinae prophetali). Существует масса древних толкований к поэту (так называемых схолий), начиная от IV столетия и кончая поздними временами средневековья. Главная рукопись Ю. — IX в. — хранится в библиотеке медицинской школы в Монпелье, почему называется Montepessulanus, а также, чаще, Pithoeanus, по имени одного из прежних владельцев ее, Пьера Питу (см.). Лучшие издания — Бюхелера (Берлин, 1893) и Фридлэндера (Лейпциг, 1895); много объяснительного материала дают также английские труды Mayor'a (1883 и 1886 гг.) и Lewis'a (с прозаическим переводом, 1882). Русские переводы: Фета (М., 1885; ср. книгу графа А. В. Олсуфьева "Ювенал в переводе Фета", СПб., 1886) и Адольфа (М., 1887); 3-я, 7-я и 8-я сатиры переведены прозой Н. М. Благовещенским (в "Журнале М. Н. Пр.", 1884, кн. 4; 1885, кн. 1; 1886, кн. 2). Издание трех первых сатир, с комментариями, Д. И. Нагуевского (Казань, 1882; ср. его же книгу "Римская сатира и Ю.", Митава, 1879).

29. Римская историография (общая характеристика)

Литературный перелом, которым ознаменован конец II в., обнаруживается прежде всего в актуализации тематики.. Политическая злободневность становится темой литературного изложения, и в Риме появляется публицистика. Римские государственные деятели перестают удовлетворяться той литературной продукцией, которую поставляли для них выходцы из другой среды, и сами берутся за перо (выступают с памфлетами, политич. отчетами в виде мемуаров и автобиографий; публикация «речей»). Обострившаяся социальная борьба в корне меняет отношение верхушки общества к литературному труду.

Быстро растет ИСТОРИОГРАФИЯ, в которой публицистические задания переплетаются с художественными. Привычный в античной историографии прием введения «речей» открывал широкие публицистические возможности, и римские историки свободно переносили в прошлое политические лозунги своего времени. Вместе с тем история в античных условиях была не столько наукой, сколько одним из видов художественного повествования, и допускала известную долю вымысла в целях занимательности изложения. Первые два века республики, о которых сохранилось мало точных сведений, представляли особо благодатную почву для рассказа, расцвеченного вымыслом, и борьба плебеев с патрициями изображалась в красках, заимствованных из живой современности (Луцилий, Цицерон).

Последние десятилетия римской республики – период распада старой республиканской идеологии. Умеренно-консервативная позиция, последним теоретиком которой был Цицерон, в 50-е годы I в. уже не находила того сочувствия, которым она прежде пользовалась в средних слоях Рима. Мировоззренческий поворот, связанный с разложением республики, нашел отражение в литературе. В области прозы мы наблюдаем резкую реакцию против цицеронианизма.

Новое направление в красноречии выступало под знаменем «аттикизма» как противоположности «азианизму». В то время как Цицерон требовал от оратора умения владеть различными стилями и приспособляться к аудитории и к условиям момента, Римские аттисты признавали только простой безыскусственный стиль, точное выражение мыслей как словесное воплощение моральной личности оратора. строгая деловитость и беспощадная прямота. Красноречие Цицерона представлялось с этой точки зрения «азианским», напыщенным. Лозунгом римских аттистов было сжатое и концентрированное красноречие, избегающее пышного орнамента и ритмического построения фразы.

Аттическое красноречие не имело успеха на римском форуме и вскоре было забыто; непосредственных памятников не сохранил

30. Юлий Цезарь как писатель

Широкое образование, грамматическое и литературное, давало Цезарю возможность, как и большинству тогдашних образованных людей, быть деятельным не только в политике, но и в литературе. Литературная деятельность Цезаря в зрелые его годы была, однако, для него не целью, а средством чисто политического характера. Два сохранившихся до нашего времени его литературных произведения: «Записки о галльской войне» (Commentarii de bello gallico) и «Записки о гражданской войне» (Commentarii de bello civili) (первые в 7-ми, вторые в 3-х книгах), - являются не чем иным, как политическими орудиями воздействия на общественное мнение.

«Commentarii de bello gallico» написаны после окончания борьбы с Верцингеториксом, но до разрыва с Помпеем, вероятно в 51 до н. э. Они характеризуют весь ход галльской войны вплоть до решительных действий 52 до н. э. включительно. Целью их было, очевидно, показать Риму, как много Цезарь сделал за 8 лет своего проконсульства, как многого добился и как не правы были те, которые говорили, что он искал войны. Комментарии определённо проводят мысль, что все галльские походы были результатом агрессивных действий самих галлов и германцев. Герой рассказа прежде всего он сам (о нём говорится в третьем лице), но ещё более его войско, сильное, храброе, закалённое, преданное своему вождю до самозабвения. Рассказ Цезаря был в этом отношении демонстрацией по адресу сената и памятником войску, ветеранам Цезаря. Древние критики ясно сознавали, что перед ними только материал для историка, а не цельное историческое произведение; ясно указывал на это и сам Цезарь, дав своему произведению название комментариев (записки, протокол).

Ещё в большей мере проникнуты политическими тенденциями книги «Commentarii de bello civili», говорящие о событиях с 1 января 49 до н. э. до Александрийской войны, которую они обещают рассказать. Не приведение этого обещания в исполнение с одной стороны, ряд указаний на то, что комментарии написаны по окончании гражданских войн дают право заключить, что Цезарю не удалось закончить своего труда. Цезарь всячески старается показать, что он был вынужден к войне не столько Помпеем, сколько сенатом. Вражды к Помпею не чувствуется; по отношению к нему имеется только ряд тонких критических замечаний, не лишённых язвительности, - но тем сильнее достаётся сенату и отдельным представителям сенатской партии. Наиболее ядовитые стрелы направлены на второстепенных деятелей. «Сципион (тесть Помпея), потерпев (в Сирии) у горы Амана несколько поражений, провозгласил себя императором» (надо знать, что титул императора давался за победы и войском). Лентул при приближении Юлия Цезаря к Риму успевает только открыть запасную казну, но бежит, не успев захватить оттуда деньги, и т. д.

Нападки на помпеянцев служат только для более яркого освещения законности и необходимости действий Цезаря. Через все произведение проходит повторное указание, во-первых, на постоянное стремление Цезаря кончить дело миром и на то, что все его попытки гордо и неразумно отвергались Помпеем; во-вторых, на то, что во всех сражениях он щадил войска противников и стремился, где возможно, кончить дело с наименьшим кровопролитием или вовсе без него; рядом с этим он щадит и отдельных лиц, вождей помпеянской партии, между тем как лагерь Помпея только и думает, что о казнях, мести и проскрипциях (последнее вполне подтверждается и помпеянцем Цицероном в ряде его писем); наконец, только Цезарь опирается на истинное сочувствие италийских муниципиев и провинций. Тщательно и подробно отмечает Цезарь, как один город за другим выгонял из своих стен помпеянцев и с восторгом впускал войска Цезаря. Рядом с доброй волей (voluntas) Италии выдвигается на первый план геройство и самоотверженность войска, в лице, главным образом, солдат и низших офицеров; уже из «Commentarii de bello civili» ясно, что новый режим собирается опереться на Италию, провинции и в особенности войско.

Об исторической достоверности комментариев была уже речь. Превосходную литературную их характеристику даёт Цицерон («Brutus», 75, 262), правда, не без некоторой лести: «они наги, прямы и красивы, с них сняты всякие украшения речи, как одежда. Желая приготовить другим, которые возьмутся писать историю, материал для пользования, Цезарь может быть и оказал услугу более глупым из них, которые могут пожелать подвить (его изложение) горячими щипцами; разумных людей он отпугнул от трактовки той же темы; нет ничего приятнее для истории, как чистая и блестящая краткость». Действительно, основное литературное достоинство комментариев - ясность и простота изложения и стиля, не лишённая в моменты подъёма и некоторого пафоса, конкретность образов и тонкая характеристика не только отдельных личностей, но и целых народностей, особенно галлов.

Из не дошедших до нас произведений Гая Юлия Цезаря наиболее объёмисты были, вероятно, сборники его речей и писем. Чисто политического характера были два его памфлета, озаглавленные «Auticatones». Памфлеты эти были ответами на литературу, порождённую смертью Катона Утического - литературу, в которой первым выступил Цицерон. Цезарь стремился доказать, что панегирики Катону преувеличены. Написаны были эти памфлеты в 45 до н. э., в лагере при Мунде. Чисто литературными произведениями были стихотворные работы Цезаря: «Похвала Геркулесу», трагедия «Эдип», поэма «Iter», где описано его путешествие из Рима в Испанию в 46 до н. э. Имеем мы сведения и об одном научном его произведении, в 2-х книгах - «De analogia», грамматическом трактате, где разбирался знаменитый грамматический спор между аналогистами и аномалистами и разрешался в пользу первых, то есть в пользу принципа закономерности. К комментариям Цезаря присоединены были после его смерти несколько добавлений, долго считавшихся за произведения самого Цезаря. Это - 8-я книга комментариев о галльской войне, говорящая о событиях 51 и 50 гг., написанная несомненно Гиртием; далее «Commentarii de bellum Alexandrinum», где, кроме событий в Александрии, рассматриваются события в Азии, Иллирии и Испании, «Bellum Africanum» - события африканской войны, и «Bellum Hispanicum» - вторая испанская война. Кто авторы последних трёх дополнений - сказать трудно. Несомненно, что войны испанская и африканская описаны их участником, может быть, лицом, близко стоявшим к 5-му легиону. Относительно bellum Alexandrinum возможно, что и здесь автором является Гиртий. Дополнения к комментариям сохранились вместе с ними в целом ряде рукописей одного корня (издатели обозначают этот извод?); только комментарии о галльской войне сохранились и в другой редакции, как кажется - лучшей (?).

31. Римская ораторская проза. Цицерон

Прозаической речью римская словесность пользовалась еще в долитературный период своего существования (V – IV вв. до н.э.). Это были ораторские выступления политических деятелей древней республики, тексты законов, летописи.

Кое-что уже тогда фиксировалось. Например, знаменитые «Законы ХII таблиц» были вырезаны на медных досках и выставлены для всеобщего обозрения, но каждый римлянин смолоду заучивал их наизусть. «Верховный жрец вел на белых досках летопись (анналы), где отмечались имена должностных лиц, знаменья, списки побед и поражений, – все, что свидетельствовало о милости или немилости богов к римскому народу» (М.Л.Гаспаров, ИВЛ. – С.423).

Первый шаг от устной словесности к литературе сделал римский консул⁴⁸ Аппий Клавдий Слепой на рубеже IV и III вв. до н.э., записавший свои речи, произнесенные в сенате, то есть совете старейшин (тексты до нас не дошли). Таким образом, римская литература открывается памятниками ораторской прозы. Правда, эти произведения вряд ли осознавались их автором как произведения искусства слова. Во всяком случае, тот же Аппий, создавая сборник моральных сентенций, обратился к стихотворной форме. Возможно, он считал ее более художественной.

Параллельно с ораторской прозой и, бесспорно, учитывая ее опыт, начала развиваться римская историография. Первый обзор истории Рима сделал сенатор Фабий Пиктор ок.210-205 гг. до н.э. (текст до нас не дошел). Его задача не ограничивалась изложением фактов. Автор стремился поддержать престиж римского государства на международной арене. Поэтому он утверждал троянское происхождение римлян, их природную доблесть и доказывал, что завоевательная политика Рима преследует самые высокие цели.

Свой труд Фабий Пиктор адресовал грекам и эллинизированной интеллигенции сопредельных стран, то есть самой высокообразованной части населения Средиземноморья. Поэтому он составил текст по-гречески, пользуясь услугами греков-секретарей.

Итак, Фабий Пиктор и его последователи уже не просто пересказывали анналы, а подчиняли свои исторические сочинения определенным идейным задачам. Однако «до создания истории с философской концепцией римские историки еще не поднимаются» (ИВЛ. – С.436). Впервые осмыслить особую роль Римского государства как мировой державы удалось греку Полибию (ок. 200 – 120 гг. до н.э.), прожившему в Риме 16 лет. В своем 40-томном труде «История» (полностью сохранилось 5 книг, плюс фрагменты остального) он создал универсальную картину «единого исторического процесса во всех частях цивилизованного мира» (ИВЛ. – С.436) и пришел к выводу, «что выше всех в своем историческом расцвете находится сейчас Рим. …Поэтому закономерно и благотворно то, что в течение всего лишь полувека (220 – 168 гг.) под властью Рима оказалось все Средиземноморье... В лице Рима Полибий приветствует то мировое государство, в котором нуждалось рабовладельческое общество» (М.Л.Гаспаров, ИВЛ. – С.438).

Новый шаг в развитии римской прозаической литературы был сделан во II в. до н.э. Тогда Рим окончательно установил свою власть над греческими землями. Материальные богатства и духовные ценности, накопленные греками, стали широко доступны римлянам и приобрели особую популярность в культурных кругах римского общества. Горячими поклонниками греческой культуры были, например, члены кружка полководца Сципиона Африканского (Старшего). Они пропагандировали новые духовные ценности, утвердившиеся под эллинским влиянием в дополнение к традиционному идеалу римской доблести (virtus romana), такие как iustitia (справедливость), clementia (милосердие), humanitas (человечность), urbanitas (вежество).

Сторонникам греческой моды активно противостояла партия защитников старины, традиционного полисного строя во главе с Марком Порцием Катоном Старшим (234 – 149 гг. до н.э.). На первый взгляд может показаться, что эти «консерваторы» сопротивлялись обновлению римской культуры на путях ее эллинизации. Например, они добились изгнания из Рима греческих философов и прекращения строительства стационарного театра по образцу греческих. Однако на самом деле Катон и его единомышленники ратовали за самобытность римской культуры и духовной жизни. Их деятельность была так же необходима для будущего синтеза римской и греческой культуры, как и эллинофильство Сципиона (см. ИВЛ. – С.428).

Особенно любопытно то, что средством своей борьбы «римские консерваторы» сделали литературу, а именно – прозу. «В противовес греческой теоретической науке Катон пишет своего рода энциклопедию римских практических знаний: ряд сочинений о сельском хозяйстве, военном деле, праве и т.д.; в противовес индивидуализму греческих историков и их римских подражателей он пишет «Начала», очерк истории Рима и Италии (первый на латинском языке), где сознательно опускает все имена политиков и полководцев (из сочинений Катона сохранилась лишь книга «О сельском хозяйстве» – первый памятник латинской прозы)» (М.Л.Гаспаров, ИВЛ. – С.427). Причем в своих ораторских выступлениях и других сочинениях Катон уже сознательно делал ставку на красноречие. «Но это красноречие держалось только индивидуальным талантом и опытом говорящего; его основной принцип: “Держись сути, слова приложатся”, – не возмещал отсутствия таланта, а редкие записи речей не способствовали обобщению опыта» (М.Л.Гаспаров, ИВЛ. – С.435).

Более надежным ориентиром оказалась греческая риторика.

Вооруженные ее приемами ораторы из «новых людей» (представителей демократической оппозиции в сенате, наподобие братьев Тиберия и Гая Гракхов), в своей борьбе за власть «оказались в равном и даже превосходящем положении по сравнению со своими противниками – родовитыми ораторами-сенаторами» (ИВЛ. – С.436). Таким образом, сама практика красноречия доказывала, что в прозаических произведениях, как и в поэтических, недостаточно только «держаться сути». Правильно выбранное и эстетически организованное словесное оформление эффективно помогает донести «суть» до аудитории, поэтому следует заботиться о нем особо. Этот опыт был с успехом реализован в творчестве римских писателей следующей эпохи.

***

Распространено мнение о том, что Золотой век римской культуры ограничивается эпохой принципата Октавиана Августа (27 г. до н.э. – 14 г. н.э.) или же историческим интервалом между смертью Цезаря (44 г. до н.э.) и смертью Августа (14 г. н.э.)⁴⁹. Такая датировка отчасти обоснована исторически: именно политика Октавиана положила конец столетней полосе гражданских войн, в которых и погибла Римская республика. Тогда, в обстановке относительной стабильности, в стране начался экономический и культурный подъем. Причем особенно большое значение Август придавал государственной координации развития литературы с целью сделать ее активным проводником официальной идеологии. «Под крылом» принцепса и благодаря продуманной организационной деятельности его советника Гая Цильния Мецената (имя которого станет впоследствии нарицательным названием богатого человека, щедро субсидирующего искусство) римская литература закономерно получила новый импульс для своего развития и достигла того состояния расцвета, которое и принято называть Золотым веком. И все же процесс ее обновления начался раньше – в первой половине и середине I в. до н.э. (лирика неотериков, эпопея Лукреция). Тогда же и римская проза сделала значительный шаг вперед по сравнению с литературой архаического периода.

В условиях ожесточенной общественно-политической борьбы особенно было востребовано и получило интенсивное развитие красноречие – политическое и судебное. О его достижениях мы можем судить по речам Марка Туллия Цицерона (106 – 43 гг. до н.э.). До наших дней дошли 58 текстов, то есть около половины всех созданных им ораторских выступлений.

Цицерон – яркая и трагическая фигура в римской истории.

Человек умный и дальновидный, он лучше многих современников понимал обреченность республики, изжившей себя окончательно; но изменить своим прошлым убеждениям, предать идеалы римской свободы считал недостойным. Поэтому Цицерон защищал демократический строй как государственный деятель и как блестящий оратор, отдавший свой талант красноречия на службу отечеству. Так, в 63 г. до н.э. он предотвратил заговор Луция Сергия Катилины, разоблачив преступника в своих выступлениях перед сенатом.

В центре любой речи Цицерона конкретные люди, объекты пристального авторского внимания. Кроме того, всюду чувствуется и присутствие личности оратора – в пафосе, эмоциональных обращениях к аудитории, в субъективных оценках и нравственно-философских отступлениях. С завидным мастерством Цицерон создает морально-политические портреты своих героев: грубого, жестокого и алчного сицилийского наместника Гая Верреса, притеснителя честных рядовых граждан (серия речей против Верреса – 70 г. до н.э.), или беспринципного выскочки Марка Антония, который норовит присвоить власть, выпавшую из рук убитого Цезаря. Против Антония Цицерон направил 14 ораторских выступлений (44-43 гг. до н.э.), созданных по примеру знаменитых филиппик Демосфена. В конечном итоге это стоило ему жизни.

С неменьшей страстью Цицерон защищает все, что считает благородным и прекрасным. Так, в судебной речи в защиту греческого поэта Авла Лициния Архия (61 г. до н.э.) он утверждает высокое предназначение творческой личности. Там же прозвучала его знаменитая похвала наукам, впоследствии перефразированная в стихотворении М.В.Ломоносова: «Другим радостям нашим ставят пределы и время, и место, и возраст, а эти занятия юность нашу питают, старость услаждают, в счастье нас украшают, в несчастье прибежищем и утешением служат, радуют нас дома, не мешают в пути, с нами они и на покое, и на чужбине, и на отдыхе».

Приведенный фрагмент представляет собой прекрасный образец периода, технику которого Цицерон воспринял у Исократа и успешно ввел в практику римского красноречия. Подобно Исократу, он весьма заботился о благозвучии и «украшенности» речи.

Развивая опыт греческих риторов, Цицерон разработал также теорию трех стилей (высокого, среднего и простого) и правила их применения в литературной практике.

Каждое ораторское выступление Цицерона – это произведение искусства, «завершенный памфлет с острым сюжетом, синхронным тому событию, которое явилось предметом страстной критики или защиты, с анекдотами о знаменитых людях, новеллами, примерами аналогичных случаев, живыми бытовыми картинами, яркими портретами – характеристиками лиц, причастных к данному делу, вымышленными диалогами, цитатами или изречениями, шутками и насмешками»⁵⁰. Он понимал, что способ изложения сути для оратора не менее важен, чем сама суть.

Цицерон был не только практиком, но и теоретиком красноречия (трактат «Об ораторе»). Кроме того, он внес значительный вклад в развитие римской философской прозы (сохранились 12 трактатов по философии).

Принято считать – и на то есть свои основания, – что среди римлян не было оригинальных философов; они лишь эклектически сочетали элементы разных философских концепций, разработанных греками, пытались их обобщать и приспосабливать к своей ситуации. Например, современник Цицерона Марк Теренций Варрон в трактате «О философии» «предлагает систематизацию всех философских учений, не только существовавших, но и возможных и насчитывает их 288» (М.Л.Гаспаров, ИВЛ. – С.439).

Цицерон также был хорошо знаком с достижениями греческих мыслителей, но вместе с тем его философские идеи «не лишены оригинальности. Цицерон обосновывает гуманную сущность и высокое социальное значение философской деятельности, отстаивает принцип единства философской теории и практической гражданской жизни («Об ораторе»). Затрагивая проблемы онтологии и натурфилософии, а также теории познания («О природе богов», «О предвидении», «Учение академиков»), он уделял основное внимание вопросам этики и политической теории («О пределах добра и зла», «О судьбе», «О старости», а также «О государстве», «О законах»). …Стоическому фатализму Цицерон противопоставлял идею свободы воли. Цицерон разработал оригинальное учение о нравственных и гражданских обязанностях» (ФЭС. – С.734). Как и в речах, в его философских сочинениях важную роль играет личностное начало.

Так, трактат «Об обязанностях» построен в форме наставлений автора сыну Марку, а «Тускуланские беседы» организованы как нравственно-философские размышления в форме диалогов и посвящены Марку Юнию Бруту (будущему убийце Цезаря) – увлеченному философией молодому другу писателя.

Во многом благодаря Цицерону в литературе обрела права гражданства эпистолярная проза. Сохранилось около тысячи его писем, в основном к другу Аттику. К публикации автор их, как правило, не предназначал; однако и в частной переписке он оставался выдающимся мастером слова. «В письмах мы видим не только Цицеронаписателя и политика, но и Цицерона-человека: вежливого корреспондента, участливого друга, нерасчетливого хозяина, любящего отца; более того, в письмах мы видим душевную жизнь Цицерона: впечатлительность и склонность к увлечению в сочетании с рассудочным самоконтролем, с привычкой взвешивать и учитывать до бесконечности все доводы за и против, постоянное стремление к золотой середине и мучительную необходимость выбирать между крайностями, колебания, тщеславие и недовольство собой... «Цицерон – первый в европейской и мировой культуре писатель, за сочинениями которого с планомерной отчетливостью выступает его собственная личность», – утверждает М.Л.Гаспаров и выделяет «три аспекта его роли в истории мировой культуры и литературы: его личность, его гуманистический идеал и его работу над созданием латинского языка и стиля» (ИВЛ. – С.444).

Марк Фабий Квинтилиан (ок.35 – ок. 100 г. н.э.), римский оратор и учитель риторики, автор 12-томного труда «Наставление оратору», 10-я книга которого содержит «краткий очерк истории греческой и римской литературы, отмеченный тщательной взвешенностью характеристик и тонкостью критики» (СА. – С.256), утверждал, что из всех римлян в ораторском мастерстве с Цицероном мог бы померяться только Юлий Цезарь, «будь у него больше времени для красноречия».

Гай Юлий Цезарь (100 – 44 гг. до н.э.) прожил яркую жизнь удачливого военачальника и политического лидера, пройдя путь от войскового трибуна⁵¹ (73 г. до н.э.) до диктатора (44 г. до н.э.), фактически превратившего Рим в монархию при республиканской форме правления. Далеко не последнюю роль в столь головокружительной карьере сыграло его блестяще мастерство оратора,

К сожалению, тексты речей Цезаря до нас не дошли. Возможно, автор не придавал их фиксации и литературной обработке такого же большого значения, как Цицерон. В историю античной и мировой литературы Юлий Цезарь вошел как автор двух книг: «Записки о Галльской войне» (ок. 52-51 гг. до н.э.) и «Записки о гражданской войне» (смерть от рук заговорщиков помешала ему завершить этот труд). Иногда эти произведения рассматривают в контексте римской исторической прозы. Однако Юлий Цезарь называет их не «Историями», а «Записками», то есть заметками очевидца и участника событий, который не выдает свою точку зрения за истину в последней инстанции. Интересы автора записок обширны и разносторонни. Так, в «Записках о Галльской войне» немало наглядных, убедительных описаний, ценных этнографических сведений о жизни кельтов (римляне называли их галлами), находившихся тогда еще на стадии первобытной общины.

Главная цель автора здесь состоит в том, чтобы «создать впечатление достоверности и объективности. Об этом говорят спокойный, якобы незаинтересованный тон, изложение фактов от третьего лица, введение эпизодов, показывающих не только победы римлян, но и гибель героев, допущенные просчеты, отсутствие воинской выдержки, точность описания местности, боевой обстановки, отсутствие риторических украшений («записки» в буквальном переводе означают «комментарии»). Однако отсутствие явного самовосхваления еще более подчеркивает мысль, что все сражения в Галлии, экспедиции за Рейн и в Британию необходимы для безопасности и престижа Римского государства и потому законны. Таким образом Цезарь утверждал в общественном мнении законность своих действий и отвечал своим противникам, обвинявшим его в бессмысленном растрачивании сил римского войска» (Горбунов А.М. Указ. соч. – С.64).

В «Записках о гражданской войне» собственное мнение автора, несмотря на форму повествования от третьего лица, уже совершенно явственно «выступает на первый план, и записки приобретают характер апологии с мелочным порицанием политических противников. Сам же Цезарь выглядит мудрым государственным мужем, чьи интересы не выходят за рамки общественной необходимости, а нарушителями законов становятся его личные враги, развязавшие многолетнюю гражданскую войну» (Горбунов А.М. Указ. соч. – С.65). Автор создал поистине миф о самом себе – смелом талантливом военачальнике, мудром, ответственном и бескорыстном политическом лидере⁵². Таким образом, в «Записках…» Цезаря проявил себя тот «литературный жанр, к которому может восходить и документальная хроника, и мемуары, и военный роман» (Горбунов. А.М. Указ. соч. – С.64).

Проза Юлия Цезаря отличается простотой, ясностью изложения и строгим стилистическим единством. Сила этого писателя, по мнению М.Л.Гаспарова, – «в его энергичных периодах, разом охватывающих обстановку действия, его направление, препятствия и исход: если Цицерон – мастер периода в рассуждениях, то Цезарь – мастер периода повествовательного» (ИВЛ. – С.446).

Итак, Юлий Цезарь в своих сочинениях выступает преимущественно как мемуарист, тогда как его сподвижник Гай Саллюстий Крисп (85 – 35 гг. до н.э.) внес свой значительный вклад в развитие римской исторической прозы. Оценили его быстро. Уже в следующую эпоху, в I в. н.э., язвительный эпиграмматист

***

32. Творчество Петрония. «Сатирикон»

Произведение Петрония – это пародия на различные жанры и характеры греческой литературы. Известно, что оно дошло до нас не полностью, и многие литературоведы пытались его восстановить, однако, попытки были неудачными. В целом, сюжет становится ясным и из того, что имеется в наличии, но полного раскрытия образов главных героев все-таки нет.

Произведение открывается обращением автора к людям того времени и к читателям. Он негодует по поводу того, что мир начинает деградировать: «Эти надутые речи, эти кричащие выражения ведут лишь к тому, что пришедшему на форум кажется, будто он попал в другую часть света». Для него главными ценностями, которые определили бы менталитет Рима, были культура и красота речи, способность создавать литературные шедевры: «О риторы и схоласты, не во гнев вам будет сказано, именно вы-то и погубили красноречие». Обнаружив, что мир лишается этого («не появляется ни одного здравого произведения»), Петроний выражает свое отношение и переворачивает реальность с ног на голову, чтобы, исказив ее, выявить ее отрицательные стороны.

Повествование ведется от имени Энколпия, который со своим «другом» Аскилтом путешествует, встречает разных людей. Интерес составляют, во-первых, сами герои. Энколпий – жестокий, распутный, наглый, хитрый человек, который живет, чтобы удовлетворять свои потребности. Это своеобразная карикатура на простых обывателей, до мельчайших подробностей продуманная Петронием. Это человек, скитавшийся по свету ради поиска удовольствий. Он позволял себе все, чтобы получить выгоду. Например, с ним всегда был прекрасный мальчик Гетон как средство удовлетворения разного рода потребностей. Гетон, привыкший к положению вещи-раба, выполнял все пожелания Энколпия вплоть до проведения совместных ночей…

Не уступает спутнику и Аскилт, не менее жестокий, но более простой. Он способен простить, принять поражение, но очень горяч и неумерен в принятии решений. Эти люди, постоянно ссорившиеся, изображают тип деградирующей личности, по своим желаниям и устремлениям близкой к животному.

В целом «Сатирикон» представляет собой пародию на приключенческий роман. Не случайно, что автором избран жанр приключений как способ отразить в одном произведении весь мир с его изъянами, заглянуть в любой уголок и поговорить с каждым человеком, а потом исказить их так, чтобы выявить черты несостоявшегося общества. Исходный сюжет мыслится как путешествие Эвмолпа (человека, который позже присоединился к странникам). По приходе в один из городов он выдает себя за богача и обещает после смерти завещать все самому близкому человеку, после чего находится очень много претендентов на эту роль. Но история обрывается тем, что Эвмолп повелевает после его смерти растерзать его труп и съесть его. Тот текст, который имеем мы сейчас несколько другой. Два странника скитаются по свету и живут на подачки богачей. Потеряв на рынке свой плащ, они неожиданно встречают его в продаже и пытаются его украсть. Это происшествие было замечено, их решила наказать женщина по имени Квартилла. Она хочет принести жертву Приапу. Потому что сама является служительницей его храма. Для этого она с помощью служанок натирает тело Энколпия мазью, которая лишает его возможности реализовывать свою мужскую силу.

Петроний очень откровенно и даже пошло описывает эту сцену. В ней представлена пошлость, бесстыдство того поколения. Конечно, имеет место гиперболизация, но суть проблемы не меняется. Петроний видит причину такого поведения не только в особенностях времени и государства, но и в воспитании: «Порицания достойны родители, не желающие воспитывать своих детей в строгих правилах».

После этой церемонии вниманию читателя представляется другая – совершенно иная по содержанию, но очень похожая по заложенной в ней идее. Это пир у вольноотпущенника, ставшего богачом, Тримальхиона. Петроний изображает его как алчного, хвастливого, ленивого трутня, вокруг которого снуют несчастные рабы, вынужденные не только выполнять его пустые прихоти, но и слушать его глупую болтовню. «Легко тому, у кого все идет гладко,» - говорит Тримальхион. Он не хочет искать истоки происходящего в жизни окружающих, ему не важна жизнь других людей, хотя сам утверждает обратное: «И рабы – люди, одним молоком с нам вскормлены и не виноваты они, что участь их горькая. Однако по моей милости, скоро все напьются вольной воды». За этими словами последовали очередные унижения и оскорбления, переплетенные с дифирамбами самому себе. Особую роль в изображении этого героя играет его речь. Она изобилует стилистически ярко окрашенными словами, выражающими то довольство собой, то недовольство окружающим миром. Он употребляет много старых или стилистически сниженных слов, которые характеризуют его как человека из народа, много лет проведшего среди простой серой жизни. Но также там есть фразы, которые говорят за хозяина, что он ничего не понимает в жизни, в этикете и понятии человеческого достоинства. Например, «Бедняк? Что это такое?», «Целый год голодаем», «У меня одних ведерных сосудов штук около ста», «Если мы знаем, что обречены на смерть, почему же нам сейчас не пожить в свое удовольствие?». Языку Тримальхиона точно соответствует картина окружающей его обстановки. С одной стороны, она напоминает пир в одноименном диалоге Платона, где все чопорно возлежат и декламируют свои мысли, а с другой, - бурное застолье, как у Анакреонта, где кругом пышное убранство и экзотическая еда. Прием гиперболизации в описании интерьера и деталей способствует низведение этого событие до низкой, мелочной речи напыщенного гордеца.

Путники движутся дальше и встречаются с другой проблемой. Они влюблены в одного и того же мальчика – Гетона, который по своему желанию решает остаться с Асклитом. Энколпий очень переживает из-за поражения, но вскоре встречает Гетона, который бежал от извращенного Аскилта (кстати, к не менее извращенному Энколпию). Энколпий старается его спрятать. Тогда Асклит обещает нашедшему большое вознаграждение. Эвмолп, находящийся тогда поблизости и жаждущий денег, захотел сдать мальчика, но сжалился и решил скитаться дальше вместе с Энколпием и Гетоном. Эвмолп был поэтом, на которого сделал великолепную пародию Петроний, имея в виду поэтов и риторов того времени. Стихи Эвмолпа – это переделанные поэмы Гомера и Вергилия. Его стих носят комический характер не только из-за расхождений с оригиналами, но и из-за манерности, вычурности лексикона и образа их представления. Втроем герои ступают на корабль, стремясь перебраться незамеченными на другую сторону и там затеряться. Это им удается, но через некоторые испытания. Чтобы Гетона не узнали на корабле, он был обрит (сбриты волосы и брови), и после нескольких подозрений он все-таки успешно преодолел водную стихию.

Там Энколий встретил свою возлюбленную, которая захотела сразу оказаться у него в объятьях. Но из-за того, что Энколий был лишен всякой к этому способности, он попросил отложить это событие и пошел к старухе-колдунье. В ее лице собран ряд черт, свойственных для людей, занимавшихся неопределенным родом деятельности, поэтому этот второстепенный персонаж тоже очень важен Петронию для создания панорамы общества. После физических и моральных страданий Энколий исцеляется и хвалится перед Эвмолпом новой божественной силой.

Таким образом, в «Сатириконе» сочетаются жанры эпоса (как путешествие и повествование), лирики (выступления Тримальхиона и Эвмолпа) и драму. Черты драмы в искаженном характере видны при описании «выяснения отношений» (так как беседой или серьезной схваткой это назвать не получается) между разными героями. Поэтому это произведение имеет не только культурную и историческую, но и лингвистическую ценность, потому что одним из средством создания сатирических портретов является языковое варьирование.

33. «Золотой осел» Апулея как философский роман

Лишь очень немногое известно нам из жизни Апулея, автора «Метаморфоз», произведения, вместе с «Сатириконом» относимого ныне к категории «римского романа», но в сравнении с «Сатириконом» значительно легче оправдывающего свое причисление к этому жанру. Основным источником биографических сведений об Апулее служит его «Апология» — защитительная речь на процессе по обвинению Апулея в магии.

Из нее мы узнаем о его жизни до процесса.

Апулей, которого Августин называет «наиболее известным африканцем из наших африканцев» (... qui nobis Afris Afer est notior — civ. dei. VIII, 12; Epis 138, 19), родился около 125 г. н. э. в г. Мадавра римской провинции Нумидии, в зажиточной семье. Он учился сначала в Мадавре, затем в Карфагене, культурном центре Африки, завершив свое образование в Афинах, где занимался философией, риторикой, геометрией, музыкой и поэзией. Кроме того, жил в Риме, испы