Книга первая 1 страница

Эмиль Золя. Проступок аббата Муре

----------------------------------------------------- Том 4, 1957. ИЗДАТЕЛЬСТВО "ПРАВДА" МОСКВА OCR: Евгений Филоненко-----------------------------------------------------

КНИГА ПЕРВАЯ

I

Дошла Тэза и приставила щетку и метелочку к алтарю. Она замешкалась,делая приготовления к большой полугодовой стирке, и теперь ковыляла черезвсю церковь, торопясь прозвонить "Angelus" \ В спешке она хромала больше,чем обычно, и задевала за скамьи. Около исповедальни с потолка спускаласьверевка, ничем не обернутая, истрепанная, с толстым узлом на конце,захватанным руками и засаленным. Тэза повисла на ней всей своей тяжестью,дернула раз, другой, а потом стала мерно раскачиваться, путаясь ногами вюбках. Чепец у нее сбился на сторону, широкое лицо налилось кровью. На ходу поправив чепец, Тэза, тяжело дыша, возвратилась к алтарю ипринялась перед ним мести. Пыль ежедневно скапливалась тут -- в расщелинахплохо сколоченных досок помоста. Щетка шарила по углам и точно самараздраженно ворчала. Затем Тэза приподняла покров с престола и дажерассердилась, увидев, что верхняя напрестольная пелена, и без тогозаштопанная в двадцати местах, снова прорвалась от ветхости в самойсередине; сквозь дыру виднелась сложенная вдвое нижняя пелена, до такойстепени редкая и прозрачная, что через нее просвечивал освященный камень,вставленный в престол из раскрашенного дерева. Она обмахнула метелочкой этипорыжевшие от времени пелены и с силой провела ею вдоль ступени, на которуюраньше составила футляры с престола. И, наконец, взобравшись на стул, снялас креста и двух подсвечников желтые чехлы из бумажной ткани. Медь вся былапокрыта какими-то тусклыми пятнами. -- Да, их давно пора вычистить,-- пробормотала вполголоса Тэза.--Ладно, потру как-нибудь красной глиной. ' "Ангел" (лат.)-- начальные слова молитвы в честь богородицы; перезвонколоколов. Тяжело припадая на одну ногу так, что гудели плиты, она побежала вризницу за требником. Не раскрывая книги, она положила ее на аналой, рядом с"Апостолом", обрезом внутрь. Потом зажгла две восковые свечи. Унося щетку,Тэза огляделась вокруг, желая удостовериться, что хозяйство господа бога вполном порядке. Церковь спала; только веревка возле исповедальни все ещераскачивалась от сводов к полу медленно и плавно. Аббат Муре только что сошел в ризницу, маленькую холодную комнату,отделенную от столовой одним коридором. -- Доброе утро, господин кюре,-- сказала Тэза, ставя в угол метлу.--Нынче вы что-то лентяя задали! Знаете, ведь уже четверть седьмого. И, не давая молодому улыбавшемуся священнику ответить, продолжала: -- Вас стоит пожурить. Пелена опять разорвалась. Куда это годится? Унас только одна на смену: я уж третий день глаза себе порчу, все штопаюее... Так вы, чего доброго, оставите бедного господа нашего Иисуса Христа ивовсе голым! Аббат Муре, не переставая улыбаться, весело проговорил: -- Иисусу Христу не надобно столько покровов, моя добрая Тэза! Любитеего, и ему будет тепло: наша любовь согревает его лучше всяких покровов. Потом, направляясь к небольшому рукомойнику, он спросил: -- Что сестрица встала? Я ее еще не видел. -- Мадмуазель Дезире уже давно на ногах.-- Говоря это, Тэза стояла наколенях перед старым кухонным шкафом, в котором были сложены священныеодеяния.-- Она спустилась к своим курам и кроликам... Ждет цыплят совчерашнего дня, а их все нет как нет. Само собой, очень волнуется. И другим тоном добавила: -- Вам ризу золотую? Священник, уже вымывший руки и сосредоточенно вполголоса читавшиймолитву, утвердительно кивнул головой. В приходе было всего три ризы:лиловая, черная и золотая. Последняя служила и по тем дням, когдапредписывались белая, красная и зеленая,-- и потому ее особенно берегли.Тэза благоговейно сняла ризу с полки, застланной синей бумагой, кудаукладывала ее после каждого богослужения, и положила на шкаф, осторожноотделив от вышитой парчи тонкое полотно, в которое риза была завернута.Показался золотой агнец, спящий на золотом кресте и окруженный широкимзолотым сиянием. Ткань износилась на складках и образовала вокруг нихбахрому; выпуклые украшения порядочно стерлись и потускнели. Эта ризаслужила предметом тревожных забот всего дома: все ужасались, видя, как блестки одна за другой слетают снее. Священнику приходилось надевать ее почти ежедневно. А чем ее заменить,когда изорвутся последние золотые нити? На какие средства купить три ризы,которые она одна заменяла? Поверх ризы Тэза разложила епитрахиль, орарь, поясной шнур, стихарь инарамник. Она не переставала болтать, хотя и укладывала в это время орарь ввиде креста на епитрахили и располагала гирляндою шнур так, чтобы онизобразил заглавную букву святого имени девы Марии. -- И шнур уже никуда не годится! -- бормотала она.-- Пора бы вамрешиться купить новый, господин кюре... Будь у меня конопля, я бы сама егосплела, дело нехитрое. Аббат Муре не ответил. Он приготовлял на столике чашу -- большуюстаринную позолоченного серебра чашу на бронзовой подставке. Он только чтовынул ее из белого деревянного шкафа, где хранились священные покровы исосуды, миро, требники, подсвечники, кресты. Он накрыл чашу чистым платом,поставил сверху серебряный, вызолоченный дискос, на котором лежала просфора,и прикрыл его малым холщовым платом. Когда он покрывал чашу, защипывая двескладки парчового плата, подобранного по цвету и виду к ризе, Тэзавоскликнула: -- Постойте, в футляре нет антиминса!.. Вчера вечером я собрала всепокровы, платы и антиминсы, чтобы выстирать их, разумеется, отдельно отостального белья... Я вам еще не говорила, господин кюре: ведь я уже началастирать. Громадная стирка будет! Почище, чем в прошлый раз! И пока священник опускал антиминс в футляр, украшенный золотым крестомна золотом же фоне, и ставил этот футляр на покров, Тэза поторопиласьсказать: -- Кстати, я и забыла! Этот постреленок Венсан не пришел. Хотите, япомогу вам служить обедню, господин кюре? Молодой священник строго взглянулна нее. -- Да ведь тут нет греха! -- продолжала она со всегдашней своей добройулыбкой.-- Я это уже однажды делала при господине Каффене. Я, право, лучшеслужу, чем эти сорванцы: они смеются, точно язычники, при виде мухи, залетевшей в церковь... Несмотрите, что я в чепце, что мне стукнуло шестьдесят и что я толста, какбашня,-- господа бога я почитаю побольше, чем эти негодники-мальчишки! Ещенамедни я их застала в алтаре, они там в чехарду играли. Священник продолжал глядеть на нее, отрицательно покачивая головой. -- Дыра какая-то эта деревушка,-- ворчала она,-- в ней и полуторастадуш не наберется. Случается, за целый день, вот как сегодня, живого человекане встретишь. Даже грудных младенцев--и тех тащат в виноградники! Хотела бы я знать, что они тамделают, в этих виноградниках! Лозы торчат между каменьями, сухие, какчертополох! Вот уж, поистине, волчье логово это Арто, ведь отсюда не меньшелье до ближайшей дороги... Разве что ангел сойдет с небес помочь отслужитьвам обедню, господин кюре! Не то, право, никого, кроме меня, не дождетесь!Вот только, может, кролика нашей барышни, не в обиду вам будь сказано. Но как раз в эту минуту Венсан, младший из братьев Брише, тихонькоотворил дверь ризницы. Увидав его всклокоченные рыжие волосы и узкие серыеглазки, в которых так и прыгали огоньки, Тэза вскипела. -- Ах безбожник! -- закричала она.-- Бьюсь об заклад, что ты уже успелнабедокурить!.. Ну же, входи, входи скорей, бездельник! А то господин кюребоится, как бы я не осквернила господа бога! При виде мальчугана аббат Муре взял нарамник. Он приложился к вышитомупосредине кресту, с минуту подержал одеяние над головой и, опустив его наворотник рясы, скрепил ленты крест-накрест, правую поверх левой. Затем,начав с правой руки, надел стихарь -- символ непорочности. Венсан присел накорточки и вертелся вокруг священника, поправляя стихарь и следя, чтобы онсо всех сторон ниспадал ровными складками не ниже чем на два пальца от пола.После чего он подал аббату шнур, которым тот крепко-накрепко препоясалчресла --- в память уз, наложенных на спасителя во время его страстей. Тэза стояла рядом. Она была уязвлена, мучилась ревностью и едвасдерживалась. Впрочем, язык у нее так и чесался, и долго сохранить молчаниеона не могла: -- Приходил брат Арканжиа. Сегодня в школе у него ни одного ученика небудет. Вот он и помчался, словно буря, в виноградники надрать уши всей этоймелюзге... Вам бы надо с ним повидаться. Ему, видно, хочется кое-чтосообщить. Аббат Муре жестом приказал ей замолчать. Сам он больше не разжимал губ.Он тихо прочел положенные молитвы, взял орарь, приложился к нему и надел налевую руку повыше локтя, посвящая себя на добрые дела. Затем скрестил нагруди епитрахиль -- символ священнического сана и власти,-- такжепредварительно приложившись к ней. Когда понадобилось укрепить ризу, Тэзапоспешила на помощь Венсану: она тонкими шнурами привязала ее так, чтобы тане спадала назад. -- Пресвятая дева! Я позабыла сосуды!-- пробормотала она и бросилась кшкафу.-- Живее, пострел! Пока Венсан наполнял сосуды из толстого стекла, она поспешно вытащилаиз ящика чистый плат. Аббат Муре, держа чашу снизу левой рукой и возложив персты правой на футляр с антиминсом,сделал, не снимая скуфьи, низкий поклон перед распятием из черного дерева,висевшим над шкафом. Мальчик тоже поклонился; затем первым вышел из ризницы,неся покрытые платом сосуды. За ним, в глубоком благоговении, опустив глазадолу, последовал священник.

II

В это майское утро пустая церковь так и сверкала белизной. Веревкавозле исповедальни перестала раскачиваться. Направо от дарохранительницы, усамой стены, красным пятном горела лампада из цветного стекла. Венсан отнессосуды на жертвенник, сошел налево, на нижнюю ступень, и опустился наколени. А священник, преклонив колено на каменном полу церкви перед святымидарами, поднялся затем к престолу, разостлал антиминс и поставил посреди егочашу. Потом с требником в руках вновь сошел вниз, опустился на колени иистово перекрестился. Затем молитвенно сложил на груди руки и приступил квеликому божественному действу, с лицом, бледным от веры и любви: -- Introibo ad altare Dei¹. -- Ad Deum qui loetificat juventutem meam ²,-- пробормоталВенсан. Он проглатывал ответы на антифоны и псалом, потому что то и делоповорачивался на пятках и озирался на шмыгавшую по церкви Тэзу. Старуха с беспокойством поглядывала на одну из восковых свечей. Еетревога, казалось, усилилась, когда священник, склонившись в земном поклонеи вновь сложив руки, стал произносить "Confiteor" ³. Тэза такжеостановилась, ударила себя в грудь, наклонила голову, но продолжала следитьза свечой. Торжественный голос священника и бормотание служки еще некотороевремя сменяли друг друга. -- Dominus vobiscum⁴. -- Et cum spiritu tuo ^s. Затем священник, расставив руки и вновь соединив их, произнес счувством умиления и сердечным сокрушением: -- Oremus...⁶. Тэза не в силах была дольше сдерживаться. Она прошла за ' Вниду ко алтарю господню (лат.). ² К богу, который радуетюность мою (лат) < Яс^ТамиТ-^Г"⁰"" ^{молитва} "Р"^испове^ ⁵ И со духом твоим (лат.). ⁶ Помолимся... (лат.). алтарь, дотянулась до свечи и обстригла фитиль кончиком ножниц. Свечаоплывала. Две большие восковые слезы уже скатились с нее. Тэза вернулась насередину церкви, стала поправлять скамейки, осмотрела, полны ли кропильницы.А священник приблизился к алтарю, возложил руки на пелену престола,помолился шепотом и затем прикоснулся к ней губами. Позади него внутренность церковки по-прежнему озарялась бледнымутренним светом. Солнце поднялось только до уровня черепичных крыш. "Kyrie,eleison" ¹ трепетно прозвучало в этом жалком строении,напоминавшем сарай с оштукатуренными стенами и плоским потолком, на которомвиднелись выбеленные балки. С каждой стороны было по три высоких окна собыкновенными стеклами, по большей части треснувшими или разбитыми; онипропускали какой-то резкий белесоватый свет. Солнечные лучи врывались в нихбурно и обнажали нищету божьего дома в этой затерянной деревушке. В глубине,над главным, никогда не отворявшимся входом, порог которого зарос травой,возвышались дощатые хоры, куда вела крутая лестница. Они занималипространство от одной стены до другой; по праздникам доски так и скрипели под деревянными башмаками прихожан.Неподалеку от лесенки помещалась крашенная в лимонно-желтый цветисповедальня с рассохшимися филенками. Напротив, возле низенькой двери,стояла купель, старинная кропильница на каменной подставке. А посредицеркви, справа и слева, высились два небольших алтаря, окруженных деревяннойбалюстрадой. В левом приделе, посвященном святой деве, находилась гипсоваяпозолоченная статуя божьей матери: на ее каштановых локонах золотиласькорона, левой рукой она поддерживала младенца Иисуса, нагого и улыбающегося;маленькой ручкой он возносил звездную сферу вселенной. Дева-мать ступала пооблакам; у ног ее виднелись головки крылатых херувимов. Над правым алтарем,где служились панихиды, возвышалось распятие из раскрашенного картона.Христос, словно дополнявший мадонну из левого придела, был величиной сдесятилетнего ребенка; он был изображен в страшной агонии, с закинутой назадголовою, с выдававшимися вперед ребрами, с запавшим животом, со скрюченными,забрызганными кровью руками и ногами. В церкви имелась еще кафедра --четырехугольный ящик, на который надо было взбираться по лесенке из пятиступенек. Кафедра возвышалась против стенных часов с гирями, заключенных вфутляр орехового дерева. Глухие удары маятника напоминали биение огромногосердца, которое, казалось, было спрятано где-то под плитами пола и сотрясалоцерковь. Вдоль всей средней части церкви тянулись четырнадцать грубонамалеванных картин в черных багетовых "Господи, помилуй" (греч.). рамах, изображавших четырнадцать этапов крестного пути. Эти "страстиГосподни" оттеняли желтыми, синими и красными пятнами резкую белизну стен. -- Deo gratias \-- пробормотал Венсан по окончании "Апостола". Близилась тайна любви -- заклание святой жертвы. Служка взял требник иположил его налево, рядом с евангелием, при этом он старался не дотронутьсядо листов книги. Проходя мимо дарохранительницы, он всякий раз торопливопреклонял колени и сгибался в поклоне. Затем он перешел на правую сторонуцеркви и, скрестив руки, смиренно слушал чтение Евангелия. Священник осенилтребник крестным знамением и перекрестился сам: особо перекрестил он чело взнак того, что никогда не будет стыдиться божественного глагола; уста --дабыпоказать постоянную готовность исповедывать истинную веру; сердце --указывая этим, что оно всецело принадлежит господу богу. -- Dominus vobiscum,-- сказал он и обернулся. Взор его утонул вхолодной, пустынной белизне церкви. -- Et cum spiritu tuo,-- ответил Венсан, снова опускаясь на колени. Произнеся молитвы проскомидии, священник открыл чашу. С минуту онподержал на уровне груди дискос с причастием -- жертвою, которую он вознесбогу за себя, за присутствующих и за всех верующих, живых и мертвых. Затем,не дотрагиваясь пальцами до просфоры, он сделал движение, от которого онасоскользнула к краю антиминса, взял чашу и бережно вытер ее платом. Венсан,подойдя к жертвеннику, снял и начал передавать пастырю сосуды -- сначаласклянку с вином, затем с водою. И тогда пастырь принес жертву за весь мир --наполненную до половины чашу, которую он водрузил на середину антиминса ипокрыл воздухами. Затем, помолившись еще, омыл тонкой струей воды кончикибольшого и указательного пальцев каждой руки, дабы очиститься от. малейшихпятен греха. Когда священник вытерся платом, Тэза, дожидавшаяся этого,вылила воду в цинковое ведро, стоявшее в углу алтаря. -- Orate, fratres ²,-- громко возгласил священник и,обратившись к пустым скамьям, распростер и вновь соединил руки, призывая кмолитве усердных прихожан. Затем он повернулся к алтарю и продолжал службу, понизив голос. Венсанпробормотал длинную латинскую фразу и запутался в ней И в эту минуту в окнацеркви хлынули желтые лучи. На призыв священника к обедне пришло солнце. Онозалило широкими золотыми потоками левую стену, исповедальню, 1 Богу благодарение (лат.). ² Помолимся, братие {лат.). алтарь девы Марии, большие часы. В исповедальне что-то хрустнуло.Богоматерь, в сиянии славы, в блеске короны и золотой мантии, нежноулыбнулась младенцу Иисусу нарисованными губами. Часы тоже согрелись исловно пошли быстрее. Казалось, солнце населило скамьи пылинками, и онизакружились и заплясали в его лучах. Скромная церковь, напоминавшаявыбеленный сарай, будто наполнилась живой толпою. Снаружи доносился веселыйшум просыпающихся полей: привольно вздыхали травы, обогревались на солнышке листья, приглаживалисвои перышки и вспархивали птицы. Вместе с солнцем в церковь вошла и самаприрода. У одного из окон высилась могучая рябина, ветви ее просунулись вразбитые стекла, и почки точно пытались заглянуть внутрь; а в скважины полаиз-под двери пробивалась с паперти трава, грозя заполонить собою церковь.Среди этой торжествующей жизни один лишь великий Христос, оставаясь вполумраке, напоминал о смерти, выставляя напоказ страдания своейнамалеванной охрой и затертой лаком плоти. В разбитое окно влетел воробей;поглядел и упорхнул, но тотчас же вновь появился, бесшумно полетал по церквии опустился на скамью перед алтарем девы Марии. За ним последовал другой. Ивскоре со всех ветвей рябины слетелись воробьи и без страха запрыгали поплитам пола. -- Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus, Deus, Sabaoth ¹,--произнес священник вполголоса и слегка наклонил плечи. Венсан трижды прозвонил в колокольчик. Воробьи, испуганные этимвнезапным звоном, упорхнули с таким шумом, что Тэза, ушедшая было в ризницу,возвратилась оттуда, ворча: -- Негодники! Они все перепачкают... Бьюсь об заклад, это наша барышняопять набросала им хлебных крошек. Приближалась грозная минута. Тело и кровь бога нисходили на алтарь.Священник приложился к пелене, соединил руки, многократно осеняя крестнымзнамением и чашу и причастие. Он совершал теперь положенные молитвы,охваченный смирением и признательностью к господу. Его движения и позы,прерывающийся голос -- все говорило о том, каким он чувствует себя ничтожными какое испытывает волнение от того, что избран для столь высокого деяния.Венсан опустился позади священника на колени и, слегка поддерживая его ризулевой рукой, приготовился звонить в колокольчик. А тот, опершись локтями окрай престола, взял просфору указательным и большим пальцами обеих рук ипроизнес священные слова: Hoc est enim corpus meum ². Затем,преклонив колени, медленно поднял причастие над собой, как только мог выше,не переставая смот- Свят, свят, свят, господь бог Саваоф (лат.). ² Ибо сие естьтело мое (лат.). реть на него- В это время служка, простершись на полу, трижды прозвонилв колокольчик. После этого священник снова положил на престол локти,поклонился, поднял чашу, на этот раз следя глазами за нею, и, сжимая правойрукой подставку, которую поддерживал левой, освятил вино: Hie est enim calix¹. Служка в последний раз трижды прозвонил. Вновь совершилось великое таинство искупления, вновь пролиласьбожественная кровь. -- Вот я вас! -- ворчала Тэза, грозя кулаком воробьям. Но воробьибольше ничего не боялись. В самый разгар звона они нахально возвратились вцерковь и запрыгали по скамьям. Всякий раз звон колокольчика будто радовалих, и они отвечали на него громким чириканьем: казалось, это уличныемальчишки перебивают латынь священника своим жемчужным смехом. Солнцепригревало птицам перышки; кроткая бедность церкви словно очаровывала их,здесь они вели себя как дома, как в овине, где оставили открытым слуховоеокно: они чирикали, дрались и ссорились из-за крошек, рассыпанных на полу.Один воробей уселся на золотое покрывало улыбавшейся пречистой девы, другойзатеял возню возле юбок Тэзы, которую такая дерзость окончательно вывела изсебя. И лишь душевно сокрушенный священник, устремив пристальный взор насвятое причастие и соединив большой и указательный пальцы, не слышал вознивнутри церкви; стоя в алтаре, он не замечал ни теплого майского утра, нипотоков солнечного света, ни вторжения зелени, ни птиц у самого подножияГолгофы, где осужденная на смертную муку плоть билась в агонии. -- Per omnia saecula saeculorum²,--возгласил священник. -- Amen ³,-- отвечал Венсан. Окончив "Pater"⁴, священник положил просфору поверх чаши ипреломил ее посредине. От одной из половинок он отделил частицу и уронил еев святую кровь в знак тесного союза, который собирался заключить с богомчерез причащение. Затем он громко прочитал "Agnus dei" ⁵ и совсемтихо -- три остальные предписанные молитвы; он воскорбел о собственномничтожестве и покаялся, после чего, опершись о престол локтями и подставивдискос под самый подбородок, причастился сразу обеими половинами просфоры.Затем, подняв руки к лицу в горячей молитве, собрал на антиминсе при помощидискоса священные частицы, отделенные от причастия, и положил их в чашу.Одна частица пристала к его большому пальцу; кон- Ибо сие есть чаша (лат.). ² И во веки веков (лат.).^s Аминь (лат.). ⁴ "Отче наш" (лат.). ⁵ "Агнец божий" (лат.),-- начальные слова молитвы. чиком указательного он снял ее. Перекрестив себя чашей, он вновь поднесдискос к подбородку и в три глотка, не отрывая губ от чаши, осушил ее додна, приобщившись к драгоценной крови и телу Господню. Венсан встал, чтобы взять сосуды с жертвенника. Но внезапно дверь изкоридора, соединявшего церковь с жилищем священника, отворилась настежь,коснувшись стены, и в проходе показалась красивая девушка лет двадцати двух,с ребяческим выражением лица, что-то прятавшая в переднике. -- Целых тринадцать! -- воскликнула она.-- Все яйца были хорошие! Отвернув передник, она показала выводок цыплят: птенцы шевелиликрылышками, покрытыми нежным пушком, и смотрели черными бусинками глаз. -- Поглядите! Какие милашки, просто душечки!.. Вот этот беленький ужевзбирается на спинки других! А тот, пестренький, уже хлопает крылышками!..Дивные яйца. Ни одного болтуна! Тэза, все же помогавшая служить обедню, передавая Венсану сосуды дляомовения, обернулась и громко сказала: -- Помолчите, мадмуазель Дезире! Сами видите, мы еще не закончили! Крепкий запах скотного двора, словно свежее дуновение жизни, проникал вцерковь через раскрытую дверь вместе с падавшими на алтарь теплыми лучамисолнца. С минуту Дезире постояла, любуясь принесенным ею семейством и глядя,как Венсан наливает вино очищения, а брат пьет его, чтобы во рту не осталосьничего от святых даров. Она все еще стояла, когда он возвратился, держа чашуобеими руками, дабы принять на большой и указательный пальцы вино и водуомовения, которые он также выпил. Но тут курица, искавшая своих цыплят,закудахтала поблизости, угрожая вторгнуться в церковь. Тогда Дезиреудалилась, осыпая птенцов материнскими ласками. В это время священникприложил плат к губам, а затем вытер им края и дно чаши. Обедня заканчивалась, пастырь возглашал благодарение богу. Служка впоследний раз принес требник и положил его справа. Священник накрыл чашуплатом, дискосом и воздухами; затем снова защипнул на покрове две широкиескладки и опустил на него футляр, в который вложил антиминс. Все егосущество выражало горячую благодарность. Он испрашивал у неба отпущениягрехов, благодати святого жития и приобщения к вечной жизни. Он все еще былпоглощен чудом божественной любви, непрерывным жертвенным закланием,ежедневно питавшим его кровью и плотью спасителя. Прочитав молитвы, он обернулся и произнес:.-- Ite, missa est¹. -- Deo gratias,-- отвечал Венсан. Священник повернулся и приложился к алтарю, затем снова вышел вперед.Протянув правую руку, а левую держа пониже груди, он благословил церковь,полную солнечного света и воробьиного гама: -- Benedicat vos omnipotens Deus, Pater et Filius, et Spi-ritus Sanctus². -- Amen,-- ответил служка и перекрестился. Солнце поднималось все выше,и воробьи совсем осмелели. Священник читал на левом аналое евангелие отИоанна, возвещавшее о вечности Слова. А тем временем солнечные лучи залиливесь алтарь, осветили створки, отделанные под мрамор, и совсем поглотилиогоньки двух свечей: теперь их короткие фитили казались двумя темнымипятнами. Торжествующее светило ярко озаряло крест, подсвечники, ризу,покровы на чаше, и все это золото меркло под его лучами. А когда священник,взяв чашу и преклонив колено, с покрытой головою, вышел из алтаря в ризницу,предшествуемый служкой, который нес плат и сосуды,-- дневное светилоосталось единственным властелином церкви. Лучи его позолотили пелену, зажглиблеском дверцу дарохранительницы, славя плодородие мая. От плит веялотеплом. По оштукатуренным стенам, по статуе пречистой девы и даже пораспятию пробегал трепет жизни, будто сама смерть была побеждена вечнойюностью земли.

III

Тэза поспешила потушить свечи. Она замешкалась, выгоняя воробьев; икогда отнесла в ризницу требник, аббата Муре там уже не было. Он сам убралсвященную утварь, омыв предварительно руки, и теперь в столовой, стоя,завтракал чашкою молока. -- Вам бы не стоило позволять сестре разбрасывать в церкви хлеб,--заявила Тэза, входя в комнату.-- Эту милую затею она придумала прошлойзимой. Уверяет, что воробьям холодно и господь бог может их накормить... Вотувидите, она еще заставит нас спать вместе с курами и кроликами. -- Нам же будет теплее,--добродушно отвечал молодойсвященник.--Вечно-то вы ворчите, Тэза! Пусть бедняжка Дезире возится сосвоими животными. Ведь у нее, у нашей простушки, других радостей нет! ¹ Ступайте, обедня окончена (лат.]. ² Да благословит вас господь всемогущий, отец и сын и святойДух (лат.). Служанка так и застыла посреди комнаты. -- Ну да,-- возразила она,-- вы еще, чего доброго, позволите дажесорокам вить гнезда в церкви! Ничего-то вы не замечаете, послушать вас --все хорошо... Повезло вашей сестрице, что вы, как вышли из семинарии, взялиее к себе! Ни отца, ни матери! Хотела бы я знать, кто, кроме вас, позволилбы ей целые дни проводить на скотном дворе? Переменив тон, она продолжала уже более мягко: -- И то сказать, жаль, конечно, запрещать ей это. Ведь она у нас будтомалое дитя. Ей и десяти лет по уму не дашь, даром, что одна из самых сильныхдевушек в округе... Знаете, по вечерам я ее еще укладываю спать, и онатребует, чтобы я рассказывала ей сказки да убаюкивала, словно ребенка. Аббат Муре, не присаживаясь, допивал молоко. Пальцы его слегкапокраснели: в столовой было холодно. В этой большой комнате с серымикрашеными стенами и выложенным плитками полом, кроме стола и стульев, небыло никакой другой мебели. Тэза сняла салфетку, которую было разостлала накраю стола для завтрака. -- Вы совсем не употребляете столового белья,-- пробормотала она.--Посмотришь -- вам будто и присесть некогда, вечно торопитесь... Ах, если бывы знавали господина Каффена, бедного покойного кюре, который был здесь довас! Вот уж неженка! Он бы и пищи переварить не мог, если бы поел стоя...Нормандец он был, как и я, из Кантле. Ох! Не очень-то я ему благодарна, чтоон привез меня сюда, в эту волчью яму. Господи, как мы первое время здесьскучали! У бедного моего кюре произошли неприятности в наших краях... Как,сударь, вы даже не подсластили молока? Оба куска сахара остались! Священник поставил чашку. -- Да, забыл, кажется,-- сказал он. Тэза посмотрела ему в лицо и пожала плечами. Она сложила в салфеткуломтик ситного хлеба, также оставшийся нетронутым. А когда аббат собралсяуходить, подбежала к нему, опустилась на колени и закричала: -- Обождите, у вас шнурки развязались... Никак не пойму, как вы можетеходить в этих мужицких башмаках! С виду вы такой нежный, такойизбалованный!.. Видать, епископ хорошо вас знает, коли дал вам самый бедныйприход в департаменте. -- Но ведь я сам выбрал Арто...-- сказал священник и снова улыбнулся.--Вы что-то сегодня не в духе, Тэза! Разве мы не счастливы здесь? У нас естьвсе, что надо, и живем мы мирно, точно в раю. Тут она сдержалась, засмеялась сама и ответила: -- Святой вы человек, господин кюре!.. Ладно! Чем спорить, поглядите-калучше, какая знатная у меня стирка! Ему пришлось отправиться с нею. Тэза грозила, что не выпустит его издому, пока он не похвалит ее работу. Выходя из столовой, он наткнулся вкоридоре на кусок штукатурки. -- Это еще что такое? -- удивился он. -- Пустяки,-- свирепо отвечала Тэза.-- Просто дом церковный валится.Но, по-вашему, все хорошо: у вас есть все, что надо... О господи! Повсюдущели! Взгляните-ка на потолок! Ведь он весь растрескался! Коли нас нераздавит на этих днях, надо будет толстую свечу поставить нашемуангелу-хранителю. Но что за беда, раз вам это нравится... Й в церкви то же.Еще два года назад надо было вставить там новые стекла. Зимой господь богтам мерзнет. А потом и разбойники-воробьи туда больше бы не залетали. Вконце концов, я заклею окна бумагой, вот увидите! -- Прекрасная мысль,-- пробормотал священник,-- можно будет заклеитьбумагой... Ну, а стены тут толще, чем кажется. Вот только пол в моей комнатенемного прогнулся возле окна. Дом этот всех нас переживет! Под навесом, у входа в кухню, священник, желая доставить Тэзеудовольствие, остановился и рассыпался в похвалах ее великолепной стирке.Однако старуха потребовала, чтобы он понюхал воду и опустил в нее пальцы.После этого она пришла в совершенный восторг и выказала настоящуюматеринскую заботливость. Перестав ворчать, Тэза побежала за щеткой и,принеся ее, сказала: -- Уж не собираетесь ли вы выйти из дому в таком виде? На вашей рясееще вчерашняя грязь осталась. Повесь вы ее на перила, я бы ее давнопочистила... Ряса еще хоть куда. Только подбирайте ее выше, когда переходитеполе, а то репейник весь подол изорвет. Она поворачивала его, как ребенка, заставляя вздрагивать с ног доголовы под яростными ударами щетки. -- Ладно, ладно, хватит,-- сказал он, вырываясь.-- Присмотрите заДезире. Хорошо? Я ей скажу, что мне надо уходить. Но в это мгновение чей-то звонкий голос крикнул: -- Серж, Серж! Дезире вбежала, вся раскрасневшись от радости, с непокрытой головой; еечерные волосы были закручены на затылке тугим узлом, руки по локотьвыпачканы в навозе. Она только что чистила кур. Увидав, что брат уходит смолитвенником под мышкой, она громко рассмеялась и принялась целовать его,закинув руки назад, чтобы не запачкать. -- Нет, нет,--лепетала она,--я тебя замараю... Ох, как Мне весело!Вернешься -- поглядишь на животных. И тотчас же убежала. Аббат Муре пообещал вернуться к одиннадцати часамзавтракать. Он уже совсем уходил, когда Тэза, провожавшая его до порога,прокричала ему вслед последние наставления: -- Не забудьте повидаться с братом Арканжиа... Да зайдите к Брише, женаего вчера приходила, все по поводу этой свадьбы... Господин кюре, послушайтеже! Я встретила Розали. Она спит и видит выйти замуж за этого верзилуФортюне. Потолкуйте с дядюшкой Бамбусом, может, он вас теперь послушает... ине возвращайтесь в полдень, как намедни! В одиннадцать придете? Водиннадцать, ладно? Но священник больше не оборачивался. И она вернулась домой, бормочасквозь зубы: -- Так он меня и послушает!.. Ему нет еще двадцати шести лет, а он ужвсе делает по-своему! Зато в святости не уступит и шестидесятилетнему! Даведь он и не жил еще совсем; ничего не знает! Ему и не трудно бытьдобродетельным, как херувиму, красавчику моему.

IV