бой. Я не даю себе чувствовать свои чувства. Самое трудное —
это быть одному. Теперь я начинаю понимать, как тяжело на-
ходиться в моем обществе.
К вечеру мне стало полегче. Весь вечер я лежал, стараясь
снова пережить то, что пережил сегодня, но не смог. Пошел
вечером на групповое занятие, опоздал на десять минут, за что
схлопотал от Я нова, который сказал: «Я не засчитываю невро-
тическое время». Я никогда не думал об этом так. В группе все
по-другому. Теперь я точно знаю, что я болен, насмотревшись
на этих людей, которые, нисколько не стесняясь и не испыты-
вая страха, падают на пол. Один парень просто достал меня до
самых кишок, но я не мог уйти. Я не могу сказать, чтобы кто-то
из них затронул во мне какие-то струны. Мне все больше ясно,
что изо всех сил сопротивляюсь тому, чтобы что-то чувство-
вать — об этом мне напоминает тупая боль в кишках. Это един-
ственное, что я чувствую. Вернувшись в мотель, я постарался
пережить первичную сцену. У меня ничего не получилось — из
моих глаз выкатилась лишь пара слезинок. Я постарался вос-
|
|
произвести ситуацию, в которой все происходило — но не смог
сделать и этого. Я понял, что мне больно, так как тяжесть и на-
пряжение в животе не отпускают меня. Мне действительно пло-
хо. Я попытался вспомнить папу — бесполезно. Наконец, не-
много позже, я справился, мне стало немного легче. Почувство-
вав себя лучше, я попробовал еще раз — примерно час спустя.
Я снова постарался вызвать первичную сцену и снова неудач-
но. Но на этот раз боль в животе была чуть легче. Все это про-
должалось с десяти до половины первого.
Февраля
Опять. Уже третью ночь подряд, я не могу как следует выс-
паться; мне ничего не снится, но я все время ворочаюсь и бес-
прерывно просыпаюсь. Сегодня без всякого будильника я про-
сыпался в два, без четверти семь и в четверть девятого. Встал в
половине девятого. Легко позавтракал, послушал болеро, на-
печатал эту запись, а теперь буду один до визита, который на-
значен на двенадцать часов.