Ангел превращается в Демона

Если ты думаешь, что жизнь - это задачка, которую нужно решить, жизнь кажется тебе сложной. В тот момент, когда ты понимаешь, что у задачки под названием

«жизнь» нет решения, тебя охватывает отчаяние. Казалось бы, самое время отказаться от мысли, что перед тобой уравнение... о ведь это бы означало проигрыш! И, не желая проигрывать, ты начинаешь сводить счеты с собственной жизнью. Ты словно вызываешь ее на дуэль. Если не. выиграть, то, по крайней мере, есть шанс не проиграть, погибнуть вместе с врагом... Ты стреляешь в себя, чтобы убить ее. Безумное решение, которое кажется разуму в этот страшный миг единственно верным...

Ева не шла, она почти бежала по тенистым аллеям Каменного острова. Ее пятки горели, те­ло ныло, словно поднятое на дыбу, ее душу раз­рывало на части. Еве хотелось плакать, но ни сил на это, ни самих слез, кажется, не осталось. Ее словно выпотрошили изнутри, не оставили в ней ничего живого, ничего настоящего, и... заставили жить.

Но зачем? Ради чего? Имеет ли все это те­перь хоть какой-то смысл? Боль, страдания, уни­жения, зависимость, слабость... Зачем со всем этим жить?

Ева хотела любви, и у нее была любовь - к Глебу. Великая, восторженная, парализующая своей безграничностью любовь. Но Ева от нее отказалась. Нужно было пережить все это, что­бы понять: любовь - это вовсе не то счастье, о котором ты мечтаешь в юности. Любовь - это страдание, возведенное в степень горькой, сла­достной муки. Это страдание, возможно, сделает тебя лучше, но не более того. Никаких иных по­следствий...

В любви сгорает все то, что на самом деле явля­ется лишним, вторичным, ложным, надуманным. В ней сгорают твои «принципы», прежние уста­новки и прочие предрассудки, в ней оплавляет­ся и умирает твое себя-любие, твоя уверенность в незыблемости мира, твоя вера в чудеса, вера в счастье, наконец. Все, что сначала, как тебе ка­жется, составляет тебя самого, сгорает. И, обо­жженный любовью, ты начинаешь понимать, что жил в искусственном мире. Но новый мир, мир настоящий, как выясняется, куда хуже, нежели тот, в который ты привык верить.

И какой ты сам - настоящий? Что в тебе настоящего? Объяснить невозможно, понять не­возможно, это можно только почувствовать. В любви и именно благодаря любви. В любви ты полностью отдаешься другому человеку - это как жертва, как заклание. Безвозмездное даре­ние, в котором с тобой могут сделать все что заблагорассудится. Технология обжига - мяг­кие ткани выгорают, а твердые становятся толь­ко тверже. Ты был большой фигурой из папье-маше, а превращаешься в оплавленный кусок, по­крытую копотью каплю металла.

Сама любовь - это, конечно, великий дар. Но это, с той же определенностью: самое насто­ящее проклятие. Ты перестаешь принадлежать сам себе, ты перестаешь себя контролировать. Это как безумие, как помешательство. Есть в этом что-то абсурдное и вместе с тем великое. Вели­кое - благодаря именно этой самой абсурдно­сти. Чувство, дошедшее до предела и шагнувшее через эту границу, оборачивается бесчувствен­ностью. Отсутствием чувств. В любви, рожде­нии и смерти есть что-то общее. Мы переступаем через границу, которая не позволяет нам быть прежними. Тотальность и необратимость этих со­бытий делает их по-настоящему великими. Тра­гически великими.

Говорят, что космические Черные дыры - это схлопнувшиеся звезды. Огромные звезды, испускающие гигантское количество света, в ка­кой-то момент, вдруг, начинают сжиматься. Рас­стояние между частицами звезды стремитель­но уменьшается, гравитационная масса нараста­ет, и в какой-то момент звезда как бы сворачи­вается внутрь себя. Теперь она не испускает ни единой частички света, она только поглощает. Она становится пожирателем всего, что оказывает­ся в поле досягаемости ее необыкновенно силь­ного гравитационного поля.

Так и любовь - она сначала щедро и без­возмездно дарит себя, а затем что-то ломается. И вместо того чтобы дарить Свет, схлопывается в Черную дыру, которая всасывает, вбирает в себя все вокруг, но, может быть, главное - самого человека. Вбирает, чтобы уничтожить, расплющить, превратить в ничто. И возника­ет страх - жуткий, парализующий. Страх пе­ред новой любовью, перед новыми отношения­ми, перед самими людьми. Человек где-то на ин­туитивном уровне понимает, что любые новые его отношения неизбежно закончатся тем, что он «сожрет» и уничтожит того, кто посмел прибли­зиться слишком быстро. Или погибнет. На сей раз окончательно. Навсегда.

Ева остановилась. Куда она бежит?

Теперь ей больше не­куда торопиться. Со­тни раз она утешала и успокаивала себя тем, что мечтала о Глебе. Она могла сесть, предста­вить себе, как Глеб обнимает ее за плечи, обви­вает рукой талию, ласкает. С помощью фанта­зий и воспоминаний она могла физически ощу­щать его прикосновения, чувствовать его запах - такой нежный, такой родной, сладостно-пря­ный запах.

Она настолько привыкла к этой своей фан­тазии, что подчас уже не могла отличить ее от реальности. Она физически ощущала его при­сутствие, его нежность, его тепло. Она отдава­лась Глебу даже тогда, когда его не было рядом. Ее любовь выкристаллизовалась и как бы ста­ла самостоятельной, непривязанной. Был Глеб с Евой или его с ней не было, она жила этим своим чувством. И была счастлива...

Но сейчас ничего не получалось. Ева вышла на зеленый газон, села под деревом, закрыла гла­за и пыталась почувствовать Глеба. Она хоте­ла, чтобы именно сейчас он был рядом. Ей нужно было забыть то, что случилось в доме Бориса. Ведь любовь без любви - это ужасно. Она поддалась своей слабости, ей показалось, что те­рять нечего. Она подумала, что раз Борис ее любит, то этого достаточно. Ей ведь хватало люб­ви к Глебу... Ее неразделенной любви.

Зачем же она пошла на это? Чего она хоте­ла добиться? Она сделала ужасную глупость. Ей просто очень хотелось, чтобы кто-нибудь ее любил. Хоть чуть-чуть... А Борис любил. Мо­жет быть, нужно просто жить? Вот любит тебя человек, хочет сделать тебя счастливой, и хо­рошо. Борис отдал бы за это все. Это дорого­го стоит. Но разве можно заставить себя чув­ствовать, что это дорого? А просто понимать... Просто понимать - это недостаточно. Совсем недостаточно.

Это было ошибкой. Да, пусть тебе нечего те­рять, но пока есть ты, ты есть. А Ева не мо­жет быть с мужчиной, которого она не любит. Физически это, конечно, возможно, и она даже способна получить от этого удовольствие, но по­том она будет чувствовать себя несчастной. Бес­конечно, тотально несчастной. И от этого ощу­щения никуда не уйти... Словно огромный кир­зовый сапог наступает на крошечный светло-розовый цветок. Мгновение перед смертью и... жалкий труп на асфальте.

Боль пушечным снарядом разорвала Еву из­нутри.

Прежде душа принадлежала миру, где правила аб­солютная Красота. И теперь душа никак не может по­верить в то, что она могла достигнуть конца падения. Она не верит, что этот конец вообще существует, может быть. Она не способна представить себе, что есть та финальная точка, за которой нет ничего. Даже упав, разбившись в кровь, она продолжает жить, она про­должает искать выход.

Красота, которую она ощущала в том, ином мире всем своим существом, была столь огромна, столь вели­чественна и всесильна... Как можно поверить в то, что где-то, в какой-то точке мироздания поле ее силы истон­чается настолько, что его больше нет вовсе? Разве у бо­жественной Красоты может быть предел?.. Разве мож­но поверить в то, что у бесконечности есть рубеж?

А что если этот рубеж, действительно, существует?.. Само предположение кажется душе кощунственным, но что она может сказать своему разуму? Что она может сказать своему изнывающему от муки телу? Что она мо­жет им сказать?.. А те, в свою очередь, не молчат. И разум, и тело в один голос утверждают: «Все кончено! Это конец!» Душа остается один на один со своей верой. Один на один... И что-то в ней надламывается.

Когда «все хорошо», душа мешает нашему сытому, глупому, бессмысленному, самодовольному счастью. Ей неспокойно, ей нужен полет. Когда же «все плохо», ког­да мы лишаемся всякой надежды, она мешает нам иначе. Она мешает нам умереть... Но разве ее нельзя обмануть?

Ева не могла больше сидеть. У нее внутри заработал какой-то страшный механизм. Слов­но что-то ворочалось внутри. Все быстрее и быс­трее... Ускоряясь с каждой секундой! Еве пока­залось, что, если она сейчас не встанет и не по­бежит, ее разорвет на миллионы мелких частей.

«Мне незачем жить... Чем дальше, тем стано­вится только хуже... - эти мысли бились в го­лове Евы, как обезумевшие рыбы в переполнен­ном аквариуме. - Кому это нужно?! Ради чего?! Я уже отлюбила свое! Отлюбила! Я больше не смогу полюбить! Никогда! А жить без любви... А без любви я не могу. И с любовью не могу! Нет, это просто нужно закончить! Так мучить­ся... Так мучиться! Нет! Я сильная, у меня по­лучится... Я справлюсь!»

Ева не умела плавать. Она умела рисовать, петь, фотографировать, шить... Но она не уме­ла плавать. Совершенно. Вода всегда пугала ее, с самого детства она вызывала в ней панический ужас. Ева словно знала, что однажды именно она - вода - заберет ее жизнь. Так тому и быть. Сегодня этот день настал. Все не случайно... За­хлебнуться, утонуть, камнем лечь на дно... Бегом, к мосту. Тут совсем рядом. Высокий-высокий, высоченный, массивный мост через Большую Невку...

Ева уже представляла себе, как она перелеза­ет через решетку моста, отталкивается от ограды и камнем, словно сбитая в небе птица, летит вниз. Какая-то секунда, и вода разверзнется пе­ред ней пастью хищного зверя. Все случится мгновенно. Больно не будет. Разве только чуть-чуть. Будет страшно. Да. Но ведь это только один шаг, а дальше уже ничего не изменить. Просто отдаться, и все. Поэтому все равно. Главное - шагнуть. Один шаг - и избавление от страда­ний.

«А все эти люди, которые меня знают... Ка­кая мне разница, что они будут говорить?» - подумала Ева, поворачивая на набережную.

В эту секунду она увидела тот самый мост. Огромный мост, возвышающийся над простран­ством воды, словно напряженная дуга гигант­ского железобетонного арбалета.

Чтобы не думать о нем, она начала судорожно перебирать в голове людей, которые уже завтра узнают о том, что ее нет на этом свете, что она ушла от них. Глеб... Борис... Ее подруга Ната­ша. Она, наверное, даже не расстроится. Во­ображающий себя ее начальником Шкловский. Виктор - ее постоянный помощник. Хороший парень, верный. Ну, просто сменит работу. Бы­вает. Компания, для которой она готовит новую коллекцию одежды. Все эти директора с напы­щенными лицами... Перебьются. Ничего с ними не станется.

«Одежда - это же так смешно...» - поду­мала вдруг Ева.

Она всю жизнь мечтала одевать людей. Но лучше б они были голыми. Правда! Голыми как-то честнее - ничего не скроешь, все видно. Лю­ди кутаются в одежды. Всегда. Они одевают в одежды свое тело, свои мысли... Они одевают в одежды даже свои чувства! Все ненастоящее, лицемерное, искусственное. Никто не любит, чтобы просто любить. Никто не ненавидит, по­тому что просто ненавидит. Все, словно «от кутюр», - красиво, изощренно и неправильно. Без одежды - возможно, и не очень красиво, зато правильно. Люди должны ходить голыми, только тогда их словам можно будет верить.

Подумав об этом, Ева, вдруг, поняла, что ее настроение улучшилось. Ей понравилась эта мысль, показалась очень здравой. На долю се­кунды Ева подумала, что ей, может быть, не стоит умирать прямо сейчас. Вдруг она сможет убедить человечество в том, что надо раздеть­ся? Это было бы забавно... Но минута этого ее абсурдного и нелепого веселья была недолгой. Ева поймала себя на мысли, что чем глупее, чем идиотичнее идея, тем более здравой она начина­ет ей казаться. Такой уж мир - люди глупы, бездумны и нелюбопытны. Их хочется поставить в неловкую ситуацию. На примере продемонст­рировать им их непроходимую глупость...

Тут мысль Евы снова сделала очередной зиг­заг.

«Хорошо, когда у тебя нет родителей», - подумала она.

Идея странная, но, опять же, не лишенная определенного смысла. Ты не должен жить для них, ради них, беречь их нервную систему. Они ушли, значит, и тебе можно.

Родители Евы умерли, когда она еще училась в школе, в пятом классе. Погибли в автоката­строфе. Как-то очень глупо - куда-то поеха­ли без особой надобности, нужно было знако­мым помочь... Ева не знала подробностей. Пару лет ей вообще говорили, что ее родители внезап­но уехали в какую-то срочную командировку. Еве в это не особенно верилось, но что на такое воз­разишь? Не могла же она себе представить, что они мертвы...

Ева так и не видела родителей в гробу. Так что, потом, уже с возрастом, даже примирив­шись, в целом, с мыслью, что их больше нет, она все равно никак не могла этого понять. С одной стороны, вроде понятно, а с другой - постоянно думаешь о них как о живых. С мертвым надо про­щаться. Если ты не простился с мертвым, он про­должает оставаться живым где-то в закоулках твоего подсознания. Он словно уехал куда-то, от­лучился на время, но жив...

Тут Ева подумала, что ее труп обязательно будут хоронить в закрытом гробу, потому что вода неизбежно изуродует ее тело. Так что, зак­рытый гроб гарантирован ей, можно сказать, по медицинским показаниям. Ева снова внутрен­не улыбнулась... Идея с утоплением нравилась ей все больше и больше, ведь в результате она для всех останется чуть-чуть живой. Кто уви­дит ее в гробу, если гроб будет закрыт? Ник­то. А это, по нынешним меркам, уже настоящий вход в вечность.

Когда родители Евы умерли, ее стала воспи­тывать бабушка. Она тоже умерла несколько лет назад. Долго перед этим болела, в последние два года не могла самостоятельно передвигаться. Му­чилась, мучилась. И умерла. Тогда Ева впервые поняла, что смерть - это вовсе никакая не тра­гедия, а самое настоящее избавление от тра­гедии. И сейчас... Сейчас Ева осознавала это вновь, с новой силой. Осознавала со всей воз­можной определенностью.

Ева видела бабушку в гробу, перед тем как его спустили в подвальный этаж крематория. Это многое меняет. Специалист, занимающийся подготовкой покойников к торжественной церемонии захоронения, тогда очень постарался. Ее любимая бабушка Даша помолодела в гробу лет на десять, а то и на пятнадцать. Она лежала в нем такая умиротворенная, такая спокойная. Даже счастливая. Светлое лицо, живой румянец на мертвых щеках. Казалось, она просто спит. И в обычной жизни она давно не выглядела такой счастливой.

- Вот хамка какая! - услышала Ева поза­ди себя.

Она не поняла, что случилось. В растерянно­сти замедлила шаг и повернулась. Странно, ей казалось, что на этой тихой островной набереж­ной никого не было. А сейчас прямо позади нее стояла щупленькая старушка. Лицо морщинис­тое, ссохшееся, как сухофрукт. Абсолютно се­дые волосы торчат из-под странной шапки на­подобие тех, что бывают у монахинь. Вся в чер­ном, с заплечным рюкзачком и большой клюкой. Неужели Ева ее не заметила? Даже умудрилась толкнуть, а не заметила...

- Извините, если я вас толкнула... Я просто очень спешу. Простите, - пробормотала Ева и, едва переведя дыхание, тут же побежала даль­ше.

- Куда бежишь, дура?! Вода-то не утечет! Спешит она...

На какой-то миг Еве показалось, что она ослы­шалась. Не может быть... «Вода-то не утечет»... Ева остановилась, снова повернулась и в недо­умении уставилась на старуху.

- Извините, это вы мне?

- Тебе, тебе! Кому еще?! Тут много кого есть, что ли?! - прокаркала старуха.

- Нет, но...

- Вот я и говорю - дура! - отрезала ста­руха и махнула клюкой. - Топиться собра­лась... Дура и есть.

- С чего вы взяли? - комок застрял у Евы в горле. - Почему вы меня оскорбляете?

- Оскорбляют ее, видишь ли! - недовольно передразнила ее старуха. - Назвали как есть, а она - «оскорбляют». Что ж, не так, скажешь? Не то говорю? Вот и все. Молчишь. Значит, так и есть. Все правильно говорю. Мужики ее по­бросали, а она - топиться давай! Конечно - ума палата! Где те мужики, а где - жисть! Мозгами-то раскинь!

Еву затрясло. От фамильярности, с которой говорила старуха, от собственного бессилия, от обиды, от ненависти. Ей вдруг захотелось на­кинуться на эту отвратительную, вредную, ед­кую, тупую старушенцию. Ударить ее со всей силы. Неистово. Размозжить ей голову. Но этот порыв был секундным. Ведь всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то, чего никак не можем себе объяснить, мы инстинктивно принимаем «благородную» позу - мол, мы выше этого, а потому нам и неинтересно.

А удивиться было чему - злобная старуха словно прочитала ее мысли, словно знала, какие у Евы планы! Так что, Ева осеклась и взяла себя в руки.

- Это полная ерунда! Вам лечиться надо! Хотя, наверное, уже поздно. До свидания, - Ева уверенно развернулась и буквально рванула с места.

- Ага, до свиданьица... - язвительно крик­нула ей вслед старуха. - Еще и врет, зараза! Врет ведь в глаза прямо! Врет и не краснеет! И себе ведь врет! Истеричка. Думаешь, по те­бе не видно ничего?! Ан нет, милая, все вид­но! Все! С жиру ты бесишься! Счастья ищешь. А пока человек его ищет, оно от него бегает. Так что, беги-беги, родная! Все правильно дела­ешь! А вода ж, все одно, не утечет! Помяни мое слово!

Потерянная душа ищет знаки. Она ищет послания из того - своего мира. Если она права, если ее воспо­минания о мире, где правит Красота, не галлюцинация, не фантазия, а правда, то этот мир должен быть и здесь, где-то рядом. И он должен говорить с ней - с душой. Он должен подсказывать ей - как быть, что делать, куда податься, где искать помощи и защиты.

Душа ищет знаки и не замечает, что с ней разгова­ривают. А с ней разговаривают... Всегда. Душа не одна в этом мире. В этом мире тысячи, миллионы, миллиар­ды других душ. И среди них есть те, что пришли сюда не только затем, чтобы проходить свои испытания, но и затем, чтобы помогать другим проходить их испытания. Они приходят, чтобы говорить...

Но нужно уметь слышать. Нужно уметь слушать. Нужно быть чувствительным. Нужно быть чутким. Когда один человек говорит с другим человеком, они обме­ниваются информацией. На более тонком уровне в ту же секунду разговаривают их души. Они воркуют, как голуби - вы не можете понять смысл, но вы знаете, что он есть. Но мы слушаем умом, а не сердцем. Ум же человека всегда эгоистичен, он все подвергает сомнению, сопротивляется.

Люди отталкиваются друг от друга, хотя их души так и не успели рассказать друг другу о главном. И часто именно те люди, которых мы отталкиваем с особой силой, говорят с нами о том, что услышать для нас важнее всего...

Ева последний раз огля­нулась назад - оша­рашенная, сбитая с толку, как будто взятая врасплох. «Счастья ищешь. А пока человек его ищет, оно от него бегает». Старуха все еще стоя­ла на своем прежнем месте и продолжала во­инственно грозить ей своей огромной клюкой. Неприятный нервный холод пробежал у Евы по спине.

Откуда эта старуха знает, что Ева решила покончить с собой? А этот бред про мужиков... Что значит, они ее бросили? Какая глупость! Наоборот, Ева их бросила. Впрочем, нет, не может быть, это простое совпадение. Сума­сшедшая старуха с кем-то ее спутала... Чувство обиды поднялось с новой силой и захлестнуло Еву.

- Да пропади оно все к чертовой матери! - прошипела она про себя. - Сил больше нет. Бессмысленно! Как это все гадко! Все это тер­петь...

Ева замедлила шаг. Казалось, ее оставили последние силы. Она утерла слезы и оглянулась по сторонам, словно прощаясь. Высокие дере­вья с зелеными кронами, разбитая дорога под ногами. Все это она видит последний раз. Но это и к лучшему. Какой-то раз все равно будет последним. С этим надо примириться. Все надо принять как есть. Нужно уйти из этого мира с чистым сердцем.

Нельзя брать с собой всю эту тяжесть, всю эту боль, всю эту несправедливость и это, та­кое ужасное, такое отвратительное отношение людей друг к другу. Почему люди считают в по­рядке вещей делать другому больно? Ева не­вольно оглянулась назад. На набережной - ни души. Ни одного человека. Старуха, наверное, свернула в одну из тихих аллей парка...

Нет, Ева уйдет из этого мира, оставив все его гадости здесь. Пусть ее не любят, не ценят, оскорбляют. В конце концов, это на их совес­ти. Ева уйдет из этого мира не потому, что ее вынудили к этому, не «на аффекте». А пото­му, что она сама так решила. Она уйдет, пото­му, что ей здесь больше нет места. Ей здесь больно...

Мост был уже совсем рядом. Ева посмот­рела на воду. Такая тихая, спокойная, а на са­мом деле - такая коварная стихия. Как жизнь - внешне счастливая и беззаботная, а внут­ри такая прогорклая, пустая, бессмысленная и вместе с тем страшная. Ева почувствовала, как эта водная гладь с непреодолимой силой манит её. Манит... Тишина, покой, абсолютное спо­койствие.

Жизнь не так хороша, как кажется. И у нее нет никаких прав требовать от человека, чтобы он жил. У нас нет перед жизнью никаких обя­зательств. Ева сама решит - жить ей или не жить. Спокойно и взвешенно. Это ее выбор. Она смогла отказаться от Глеба, хотя думала, что это ей не по силам. Нет, по силам. А если уж она такое смогла, то прыгнуть с моста... За­бавный пустяк.

Ева поднималась на мост то ли как на эша­фот, то ли как на царственный трон. Где-то глу­боко внутри ей было жутко. Но, на самом де­ле, она чувствовала себя прекрасно. То, что она приняла это решение, освободило ее. Когда она отказалась от Глеба, она не почувствовала тако­го облегчения, ведь еще оставалась ее жизнь... Облегчение она ощутила только сейчас, когда отказывалась от самой жизни. Все правиль­но.

Ева, наконец, оказалась на середине моста. Никого нет. Только редкие машины... Она по­дошла к краю, перекинулась корпусом через чу­гунную ограду, выкрашенную в грязно-зеле­ный цвет. Там виднелась подножка. Можно по­ставить ноги, все еще держась за ограду рука­ми, а затем... Раскинуть руки и полететь. Пред­вкушение полета почему-то сделало Еву счаст­ливой. Страха в ней уже не осталось. Чего бо­яться, если ты уже все решил и сейчас самое плохое, самое ужасное в твоей жизни закон­чится?

Закончится с жизнью... Но за все нужно пла­тить. И, право, это самая никчемная, самая не­значительная, самая нелепая плата. Расстаться с жизнью, которая приносит тебе одни только страдания, которая дурачит тебя надеждой, что­бы затем насладиться твоей болью, твоим не­счастьем, твоим разочарованием... Нет, такую плату большой не назовешь. Свобода, чего бы она ни стоила, все равно - дороже.

Тут же Ева почувствовала, как ее сковыва­ет напряжение. Какое-то внутреннее сопротив­ление... Медлить нельзя! Она как раз в нужном настроении. Необходимо действовать. У нее все получится. Ева оперлась на перила мостовой ограды, подтянулась на руках и перекинула че­рез них ногу. В нескольких метрах под ней сплошным потоком текла вода. Высоко. Жутко. Дрожь пробежала по всему ее телу. Голова за­кружилась.

- Ничего страшного, - прошептала Ева и закрыла глаза.

Она двигалась на ощупь. Лишь иногда откры­вая глаза, чтобы удостовериться...

Закинув руки назад, держась за чугунную ограду уже с той - другой - стороны.

Ева стояла прямо над водой и в любую секунду была готова сорваться вниз.

Решение о смерти, которое принимает человек, пе­реживающий тяжелейший духовный кризис, конечно, раз­новидность безумия. Но что поделать? Безумие и недее­способность - это разные вещи. Конфликт разума и души достигает своей финальной, кульминационной точ­ки. И это самое страшное, самое сложное, самое опасное испытание, какое только может выпасть на долю души...

Душа, не верящая в смерть, не понимающая, что смерть вообще возможна, загнана разумом отчаявшегося человека в угол. Логика его рассуждений в какой-то мо­мент берет верх над силой душевного чувства: если мир зол, глуп, невежественен и жесток, то что делать в нем светлой душе? Разум словно предоставляет душе по­следнюю возможность самой сказать - «Да, я согласна умереть».

В этом есть что-то дьявольское... Быть может, если душа сама согласится на смерть - это и будет моментом ее подлинной смерти? Может быть, так ее действитель­но можно убить?.. Но душа не может, не способна... И хотя у нас нет никаких логических оснований про­должать жить, если все в самой этой жизни говорит об обратном, но душа... Душа хватается за соломинку.

Странное место отведено Богу в жизни человека. Ему отведена роль соломинки. О нем вспоминают имен­но в тот миг, когда все прочие аргументы исчерпали сами себя. Он появляется в нашей жизни в тот момент, когда, кажется, даже дворовый пес отказался бы от нас... Нищие духом - да утешатся.

Вода неслась под Евойс огромной скоростью. С берега все выглядело иначе. С берега каза­лось, что вода в реке движется медленно. А от­сюда, сверху, с моста, открывался совсем дру­гой вид. Это было настоящее течение - силь­ное, мощное, напряженное.

Еве вдруг стало так больно, так тяжело, что она чуть не взвыла. Тяжесть навалилась такая, что Еве казалось - сейчас она обвалится вниз вместе с мостом. Она уже не хотела умирать, но еще больше, еще надсаднее, еще нестерпимее ей было жить.

- Господи, прости меня... - прошептала Ева, закрыв глаза, и решительно подалась впе­ред.

Руки напряглись, словно две слабые нити, все еще связывающие ее с жизнью. Пальцы покрас­нели от напряжения. Еще мгновение, и Ева бы уже летела вниз навстречу собственной смерти, но... Голос противной старухи, явившейся ниот­куда, словно по волшебству, ошарашил и оста­новил Еву в последнюю секунду.

- Вот молодец! - проскрежетала та стар­ческим голосом. - Решила с жизнью распро­щаться и молится напоследок! Вот молодец! Вот разумница, прости меня Господи! Ну, дура-ду­рой! Откуда такие берутся?! Это же в цирке на­до показывать! А еще меня лечиться посыла­ла, безумица... Совсем совести нет! Совсем!

Ева открыла глаза и теперь уже не с удив­лением, а с каким-то животным ужасом устави­лась на старуху, которую впервые повстречала несколько минут назад на набережной. Она сто­яла совсем рядом, облокотившись на перила мо­ста, и, свесившись корпусом вниз, безразлично наблюдала за потоком воды. Но откуда она взя­лась? Она же куда-то свернула! Как она может быть здесь?! Перелезая через ограду, Ева виде­ла, что на мосту никого нет!

- Ты не обо мне, ты о себе думай! - пре­рвала ее размышления старуха.

- Кто вы?.. - прошептала Ева. - Что вам от меня надо?.. Вы меня знаете?..

- Надо, не надо. Знаете, не знаете, - пе­редразнила ее старуха. - Какая разница, ди­тятко?! Какая тебе разница? Я о тебе говорю, а ты все не можешь услышать. Совсем зарапор­товалась, милая.

- Обо мне?.. - в ужасе повторила Ева, словно только что расслышала эти слова.

- А о ком еще? Много тут людей, что ли? Нет. Всех разогнали к твоему приезду, - морщини­стое лицо исказилось в ироничной усмешке. - Барыня топиться надумала, и всех разогнали. Ты вопрос-то мой услышала, родимая?

- Вопрос? - непонимающе прошептала Ева и инстинктивно прижалась к перилам.

- Ага, он самый - вопрос! - противно хихикнула старуха. - Говорю: о чем думаешь, когда молишься перед самоубийством? Не глу­по ли?..

- Я не молилась...

- «Господи, прости меня...» - это у нее не молитва называется! - расхохоталась стару­ха. - Молитва. Она и есть.

Ева вдруг поняла, что последние ее слова бы­ли обращены к Богу. Последний, кому она ска­зала свое слово, был Бог. И если бы не стару­ха, которая остановила Еву перед самым прыж­ком, Он был бы тем единственным, с кем Ева попрощалась перед смертью! Она была потря­сена. Ева никогда бы не подумала, что так бу­дет, что так вообще может быть.

Ее отношения с Богом всегда, если так можно выразиться, были «натянутыми». Она не могла поверить во все то, что о Нем рассказывают. Любимая фраза Евы, вычитанная ею в какой-то страшно умной книге по космологии, звуча­ла следующим образом: «Я не понимаю, поче­му мы должны столько думать о Боге, если Он так мало думает о нас».

И, действительно, Бог допускает столько же­стокости и несправедливости, что поверить в Его любовь к людям - невозможно. Он не доб­рый, более того - бесчувственный. Бог забрал у Евы родителей, когда она была еще совсем ре­бенком. Он наделил Еву умом, талантом, кра­сотой, но не сделал счастливой. Словно играл­ся с ней - дал все, чтобы не дать ничего.

Но сейчас, в последнюю минуту своей жиз­ни, она подумала о Нем - о Боге. Она просила у Него прощения, словно слабое, непослушное, непоседливое дитя, которое не смогло сделать то, что от него требовалось. Что же получается, она действительно признает в Нем своего отца? И ее бунт против Бога был просто подростковым максимализмом, юношеским протестом, страстью «растущего организма» к низвержению всяких кумиров и авторитетов?.. Ева была ошарашена.

- Ты что угодно можешь о Нем думать, - протяжно сказала старуха, словно знала каждую мысль, что звучала сейчас в голове Евы, - но если ты о Нем думаешь, ты в Него веришь. Как можно говорить с тем, в кого не веришь?..

Старуха усмехнулась, но ее лицо, вдруг, стало мягче и добрее.

- Я верю?.. - растерянно прошептала Ева.

- Конечно, а как еще? - уверенно сказа­ла старуха. - И теперь подумай: вот как можно верить в Бога и при этом так со своей жизнью играться? Не дурная ли? Разве ты знаешь, ка­кой у Бога план на тебя? А если не знаешь, то куда спешишь, куда лезешь, почему торопишь­ся? Вода не утечет...

Старуха повторила фразу, которую сказала Еве еще на набережной. Но до Евы только сей­час дошел ее смысл.

- Вода не утечет... - повторила она без­звучным эхом.

- Вот-вот, - старуха согласно кивнула го­ловой, - я и говорю. Если у Него на тебя та­кой план, то никуда ты от воды не уйдешь. А если у Него нет такого плана на тебя, зачем в нее лезешь? Страх потеряла?

Ева поежилась и еще плотнее прижалась к ограде.

- Но если Он любит... - прошептала Ева.

- Почему он допускает страдание?

- Хороший вопрос. Дурной, но хороший,

- оживилась старуха. - Бог тебя любит. Как иначе, если ты Его доча? И зла Он тебе не желает. И ничего плохого быть с тобой не может.

- Ничего плохого? - Ева почувствовала, как ее глаза снова наливаются слезами. - Но мне плохо... Мне очень плохо, правда... Очень... Боль внутри...

Будто какой-то червь с новой силой ел ее ду­шу. Ева почувствовала как слабеют ее ноги, как ее тянет вниз. Словно какая-то неведомая сила...

- Я же не говорю, что тебе не больно, - пожала плечами старуха. - Конечно, больно. Но если это не Бог сделал, то кто тогда?

Старуха уставилась на Еву своим тяжелым, пронзающим взглядом.

- Кто?.. - не поняла Ева.

- Сама делов наделала, сама запуталась, а Бог у нее виноват! Вот что за молодежь нынче пошла?! Что за молодежь?! - старуха стала раскачиваться из стороны в сторону и недоволь­но махать свободной рукой. - Ладно, заболта­лась я тут с тобой. Пойду. Пора мне. Пока, ми­лая. Пока!

- Постойте! - крикнула ей Ева и ста­ла быстро перебираться через ограду.

Ее ноги оцепенели от напряжения, словно на­литые свинцом. Ева пыталась их поднять, пе­реставить, но они ее почти не слушались. С ог­ромным трудом, подтягиваясь на руках и еле держа равновесие, Еве удалось, наконец, пе­релезть через ограду моста. Она посмотрела вокруг - в одну сторону, в другую. Никого. Старуха снова словно растаяла в воздухе. Ева вздрогнула...

«Сама делов наделала, сама запуталась, а Бог у нее виноват!» - прозвучало в ее голове.

Виновата? Сама Ева виновата? У Бога есть план для Евы, но Ему нет нужды, чтобы Ева страдала. И если она страдает, то винить в этом Бога - нелепо, глупо... несправедливо. «Сама делов наделала»... Каких «делов»? Что Ева сде­лала не так?..

Ева пошатнулась, инстинктивно схватилась за ограду моста. «Мужики ее побросали, а она - топиться давай! - вихрем пронеслось в голове Евы. - Конечно - ума палата! Где те мужи­ки, а где - жисть! Мозгами-то раскинь!» Моз­гами-то раскинь... Где мужики, а где жисть...

Прямо перед ней, у самого основания мо­ста, стояла маленькая, по-немецки аккуратная, почти готическая... красная кирпичная цер­ковь. Церковь Усекновения главы Иоанна Крестителя.